придумал, чтобы помочь отцу. Я должна встретиться с ним в тюрьме.
     Когда я вошла, у моего отца и брата Мора был очень взволнованный вид, и
бедный отец откинулся на  спинку  стула,  словно  совсем  измученный  долгим
спором.
     - Объясните ей все, брат, - сказал он.
     Тогда брат Мор рассказал нам, что ему было божественное видение о  том,
чтобы он порвал помолвку с Присциллой и взял меня - меня! - в жены.  Тут  он
проснулся, но в ушах его еще звучали слова: "Сон твой не лжив, и  толкование
его верно".
     - И посему, Юнис, - закончил он ужасным  голосом,  -  вы  с  Присциллой
должны покориться, дабы не стать ослушницами воли божьей!
     Я была так поражена, что не  могла  вымолвить  ни  слова,  но  все-таки
расслышала, как он добавил:
     - И в видении моем было мне указано освободить вашего отца в тот  день,
когда ты станешь моей женой.
     - Но  ведь,  -  наконец  выговорила  я,  чувствуя  к  нему  невыносимое
отвращение, - это будет  тяжкой  обидой  Присцилле.  Нет,  это  не  видение,
посланное богом, это заблуждение и искушение. Возьмите в  жены  Присциллу  и
освободите нашего отца. Нет, нет, это видение лживо.
     - Оно от бога, - ответил он, впиваясь в меня  глазами.  -  Присциллу  я
избрал, полагаясь лишь на свой слабый разум. И это было прегрешением. Но  во
искупление я обещал ей половину ее приданого.
     - Отец! - воскликнула я. - Но ведь и мне тоже должен быть дан  какой-то
знак! Почему только ему было послано видение?
     Потом я прибавила, что поеду домой повидаться с Присциллой и буду ждать
какого-нибудь указания свыше.

     14 декабря. Когда я приехала домой, оказалось, что Присцилла  больна  и
не хочет меня  видеть.  Сегодня  утром  я  встала  в  пять  часов,  тихонько
спустилась  в  гостиную  и  зажгла  лампу.  Гостиная  выглядела   унылой   и
заброшенной. И все же меня охватило странное чувство, словно мамочка  и  мои
умершие братцы и сестрицы, которых я никогда не видела, сидели здесь ночью у
камина, как мы сидим около него днем. Может быть, она узнала о моем  горе  и
оставила знак, чтобы утешить меня и дать мне совет. Мое евангелие лежало  на
столе, но оно было закрыто. Ее ангельские пальцы не открыли священную  книгу
на стихе, который указал бы мне путь. И чтобы узнать  волю  провидения,  мне
оставалось только вынуть жребий.
     Я вырезала три  совершенно  одинаковых  полоски  бумаги  -  три,  хотя,
конечно, могла бы обойтись и двумя. На первой я написала: "Стать женой брата
Мора", а на второй - "Стать Незамужней Сестрой". Третья  полоска  лежала  на
пюпитре чистая и белая, словно ожидая, чтобы на  ней  было  написано  чье-то
имя, и вдруг пронизывающий холод зимнего утра сменился душной жарой, так что
мне пришлось распахнуть окно и подставить лицо струям морозного  воздуха.  Я
подумала, что оставлю себе выбор, хотя при слове "выбор" совесть моя  горько
меня упрекнула. Потом я вложила три бумажные  полоски  в  евангелие  и  села
перед ним, страшась вынуть жребий, скрывающий тайну моей будущей жизни.
     Ничто не подсказывало мне, какую  бумажку  выбрать,  и  я  не  решалась
протянуть руку ни к одной из них. Ибо  я  должна  была  подчиниться  жребию,
который мне выпадет. Стать женой брата Мора - как это ужасно!  А  потом  мне
вспомнился "Дом Сестер", где обитают Незамужние Сестры, где все у них общее,
и он показался мне унылым, скучным и каким-то неживым.  Но  вдруг  я  вытащу
пустую бумажку! Сердце у меня мучительно билось. Я снова и снова протягивала
руку и снова ее отдергивала; и вот  уже  керосин  в  лампе  начал  выгорать,
огонек ее потускнел, и, устрашившись, что я снова останусь без  указания,  я
выхватила из евангелия среднюю полоску. Огонек в лампе уже совсем угасал,  и
я едва успела прочесть слова: "Стать женой брата Мора".
     Это последняя запись в моем дневнике, который  я  вела  три  года  тому
назад.
     Когда Сусанна сошла в гостиную,  она  увидела,  что  я  сижу  у  своего
пюпитра, охваченная тупым оцепенением, и сжимаю в руке злосчастную  полоску.
Мне ничего не надо было объяснять ей: она  поглядела  на  другие  полоски  -
пустую и с надписью "Стать Незамужней Сестрой" - и поняла,  что  я  вынимала
жребий. Помнится, она всплакнула и поцеловала меня с непривычной  нежностью,
а потом вернулась к себе в спальню, и я слышала, как она что-то  серьезно  и
печально говорила Присцилле. А потом нас всех охватило какое-то  равнодушие;
даже Присцилла угрюмо смирилась со своей судьбой. Пришел брат Мор, и Сусанна
рассказала ему о жребии, который я вынула, но попросила  не  тревожить  меня
сегодня; он ушел, а я осталась свыкаться со своим несчастьем.
     На следующий день  я  рано  утром  вернулась  в  Вудбери.  Единственным
утешением служила мне мысль, что моему дорогому отцу обещана  свобода  и  он
будет жить со мной в богатстве  и  довольстве  до  конца  своей  жизни.  Все
последующие дни я его почти не покидала и ни разу не допустила,  чтобы  брат
Мор остался со мной наедине. Каждое утро Джон Робинс или его жена  провожали
меня до ворот тюрьмы, а вечером поджидали меня там, и мы вместе возвращались
в их домик.
     Мой отец должен был обрести свободу  только  в  день  моей  свадьбы,  и
потому решено было сыграть ее как  можно  скорее.  Многие  свадебные  наряды
Присциллы годились и для меня. Роковой час неотвратимо приближался.
     Как-то утром, в сумрачном свете декабрьской  зари,  на  тропинке  перед
собой я вдруг увидела Гавриила. Он стал мне что-то быстро и горячо говорить,
но я ничего не понимала и, запинаясь, ответила только:
     - Я выхожу замуж за брата Джошуа Мора в день Нового года.  И  тогда  он
освободит моего отца.
     - Юнис! - вскричал он, загораживая мне дорогу. - Вы не выйдете за  него
замуж. Я хорошо знаю этого жирного лицемера. Боже  правый!  Я  люблю  вас  в
тысячу раз больше, чем он. Да  этот  негодяй  вообще  не  знает,  что  такое
любовь.
     Я ничего не ответила, потому что боялась  и  себя  и  его,  хотя  и  не
верила, что Гавриил - волк в овечьей шкуре.
     - Вы знаете, кто я? - спросил он.
     - Нет, - прошептала я.
     - Я племянник жены вашего дяди, - сказал он, - и я вырос  в  его  доме.
Откажите этому мерзавцу Мору. Я обещаю освободить вашего  отца.  Я  молод  и
могу работать. Я выплачу долги вашего отца.
     - Это невозможно, - ответила я. - Брату Мору было божественное видение,
а я вынула жребий. Надежды нет. Я должна стать его женой в день Нового года.
     Тогда Гавриил уговорил меня рассказать ему все мои  беды.  Он  немножко
посмеялся и велел мне утешиться. Я никак не могла заставить его понять,  что
не смею противиться жребию, который мне выпал.
     Когда я  бывала  с  моим  отцом,  я  старалась  скрыть  свою  печаль  и
разговаривала с ним только о тех счастливых днях, когда мы будем вместе. И в
угрюмых  тюремных  стенах  я  пела  безыскусственные  псалмы,  которые   мы,
школьницы, пели в мирной церкви, где молились люди с безмятежными  сердцами;
и я укрепляла свой  дух  и  дух  моего  отца,  вспоминая  наставления  моего
любимого пастора. Вот почему мой отец не догадывался о моем тайном страдании
и с надеждой ждал дня, который распахнет перед ним тюремные двери.
     Однажды я пошла к пастору в Вудбери и открыла ему свою душу - только  о
Гаврииле я умолчала, - а он ответил мне, что это  часто  бывает  с  молодыми
девушками накануне свадьбы, но что мне дано ясное указание; он еще  добавил,
что брат Мор - праведник, и когда он станет  моим  мужем,  я  скоро  научусь
любить и почитать его.
     Наконец настал последний день года; торжественный день для людей  нашей
веры, потому что в этот день мы вынимаем жребий на весь следующий год.  Все,
казалось, было кончено. Если в моем сердце и теплилась  надежда,  то  теперь
она меня покинула. В этот вечер я ушла от своего отца рано, так как не могла
долее скрывать свою печаль; но когда я вышла  за  ворота  тюрьмы,  то  стала
бродить под ее стенами, словно эти горькие дни были счастьем по сравнению  с
тем, что сулило мне будущее. В этот  день  мы  не  видели  брата  Мора.  Но,
конечно, освобождение моего отца требовало хлопот. Я все еще бродила в  тени
высоких  стен,  когда  ко  мне  бесшумно  подъехала  карета  -  земля   была
припорошена мягким снежком, -  из  нее  выскочил  Гавриил  и  чуть  было  не
заключил меня в свои объятья.
     - Милая Юнис, - сказал он, - вы должны поехать со мной. Наш дядя спасет
вас от этого ненавистного брака.
     Не знаю, что бы я сделала, но тут Джон Робинс крикнул мне с козел:
     - Не бойтесь, мисс Юнис, помните Джона Робинса!
     Тогда я перестала противиться. Гавриил усадил меня в карету и закутал в
теплый плед. Мне казалось, что я вижу счастливый сон: мы беззвучно катили по
снежным дорогам, озаренным бледным светом молодого месяца, и его серебристые
лучи падали на лицо  Гавриила,  когда  он  наклонялся,  чтобы  укутать  меня
потеплее.
     Мы ехали часа три, а потом свернули на проселочную дорогу,  окаймленную
высокими  живыми  изгородями,  и  я  узнала  место,  где  впервые  встретила
Гавриила. Значит, мы ехали к моему дяде. Поэтому я с легким сердцем вышла из
кареты и во второй раз переступила порог его дома.
     Гавриил проводил меня в  ту  же  гостиную  и,  усадив  в  кресло  перед
камином, с нежной заботливостью помог мне снять  шаль  и  шляпку.  Потом  он
встал напротив меня, и его красивое лицо осветилось улыбкой.  Но  тут  дверь
открылась, и вошел мой дядя.
     - Подойди ко мне, Юнис, и поцелуй меня, - сказал он,  и  я,  ничего  не
понимая, выполнила его просьбу.
     - Девочка, - продолжал он, ласково откидывая волосы с моего лба. - Сама
ты не желала прийти ко мне, так что я поручил этому молодцу  похитить  тебя.
Мы не позволим тебе выйти замуж за Джошуа Мора.  Я  не  согласен  на  такого
племянника. Пусть его женится на Присцилле.
     Дядя говорил так весело, что на  минуту  я  совсем  утешилась,  хотя  и
знала, что он не в силах отменить мой жребий. Потом он усадил меня  рядом  с
собой, а я все еще глядела на него с удивлением.
     - Я собираюсь вынуть для тебя жребий, - сказал он с доброй  улыбкой.  -
Что скажет моя розочка своему жирному обожателю, если узнает,  что  отец  ее
уже свободен?
     Я не осмеливалась взглянуть на него или на Гавриила, ибо я помнила, что
сама искала небесного знака и  никакие  земные  силы  уже  не  могут  ничего
изменить. И ведь у брата Мора тоже было божественное видение.
     - Дядюшка, - ответила я, задрожав,  -  мне  нечего  сказать.  Я  честно
вынула свой жребий и должна ему покориться. Не в вашей власти помочь мне.
     - Посмотрим, - возразил он. - Ведь сегодня  канун  Нового  года,  когда
вынимаются новые жребии. И теперь тебе не выпадет жребий стать  женой  брата
Мора или Незамужней Сестрой. На этот раз мы вытащим пустую полоску!
     Я еще старалась понять эти слова, как вдруг услышала в  передней  шаги,
дверь распахнулась, на пороге показался мой любимый отец и раскрыл мне  свои
объятья. Я не знала, как он попал сюда, но я бросилась к  нему  с  радостным
криком и спрятала лицо у него на груди.
     - Добро пожаловать, мистер Филдинг, - сказал дядя. -  Фил!  (Оказалось,
что Гавриила зовут Филипп.) Пригласи сюда мистера Мора.
     Я вздрогнула от испуга и  удивления,  мой  отец  также  встревожился  и
крепче прижал меня к себе. На лице  брата  Мора,  когда  он  вошел  и  робко
остановился у самого порога, было такое трусливое и угодливое выражение, что
он показался мне в тысячу раз более отвратительным, чем прежде.
     - Мистер Мор, - сказал мой дядя, - если  не  ошибаюсь,  вы  собираетесь
завтра вступить в брак с моей племянницей Юнис Филдинг?
     - Я не знал, что она ваша племянница, - ответил  тот  приниженно,  -  я
никогда бы не осмелился...
     - Но как же божественное видение, мистер Мор? - перебил его дядя.
     Брат Мор обвел нас тусклым взглядом и опустил глаза.
     - Это было заблуждение, - пробормотал он.
     - Это была ложь, - сказал Гавриил.
     - Мистер Мор, - продолжал мой дядя, - если  божественное  видение  было
истинно, оно обойдется вам в пять  тысяч  пятьсот  фунтов,  которые  вы  мне
должны, да еще в кое-какие суммы, которыми ссужал вас мой племянник, но если
оно было истинно, вы, конечно, должны ему следовать.
     - Оно не было истинно, - ответил  брат  Мор.  -  Это  видение  касалось
Присциллы, с которой я был помолвлен. Лукавый соблазнил меня заменить ее имя
на имя Юнис.
     - Ну,  так  отправляйтесь  и  женитесь  на  Присцилле,  -  сказал  дядя
добродушно. - Филипп, проводи его.
     Но Присцилла не хотела больше знать брата Мора и вскоре нашла  приют  в
"Доме Незамужних Сестер" той самой колонии, где я провела мирные годы  своей
юности. Ее свадебные наряды, которые были перешиты на меня, в  конце  концов
пригодились Сусанне - предчувствие не обмануло ее, она  была  избрана  женой
брата Шмидта, уехала к нему в  Вест-Индию  и  пишет  нам  оттуда  счастливые
письма. Некоторое время меня беспокоила мысль о вынутом мною жребии, но ведь
если видение брата Мора касалось Присциллы, я не могла  ему  последовать.  А
кроме того, я больше никогда не видела брата Мора. Мой отец и дядя,  которые
никогда прежде не видели друг друга, очень подружились, и  дядя  потребовал,
чтобы мы жили все вместе в его большом доме, где я буду  дочерью  им  обоим.
Люди говорят, что мы покинули церковь  Единого  братства,  но  это  не  так.
Просто я  встретила  среди  ее  последователей  одного  дурного  человека  и
встретила хороших  людей,  которые  исповедовали  другую  веру.  Гавриил  не
принадлежит к братству.


V. Принимать в воде

     Мы с моей милой женушкой Минни состояли в браке  ровно  один  месяц,  и
прошло только два дня, как мы вернулись из свадебной поездки в Килларни *. Я
был младшим партнером фирмы  "Шварцмур  и  Леддок,  банкиры,  Ломберд-стрит"
(разумеется, я пользуюсь вымышленными именами),  и  у  меня  оставалось  еще
целых четыре дня отпуска.  Я  был  беспредельно  счастлив  в  нашем  светлом
новеньком домике, расположенном в одном из юго-западных пригородов  Лондона,
и  в  это  ясное  октябрьское  утро  наслаждался  восхитительным  бездельем,
наблюдая, как в воздухе кружатся большие желтые листья. Рядом  со  мной  под
кустом боярышника сидела Минни, а то я,  конечно,  не  был  бы  беспредельно
счастлив.
     Бетси, молоденькая  горничная  Минни,  вбежала  в  сад,  держа  в  руке
зловещего вида конверт.
     Это была телеграмма от мистера Шварцмура. Вот что в ней говорилось:
     "Вы должны немедленно доставить  на  континент  золото.  Неаполитанский
займ. Задержка недопустима.
     Весьма важная операция, проведенная после вашего отъезда. Сожалею,  что
вынужден нарушить ваш отдых. Будьте в конторе в  шесть  тридцать.  Поезд  от
Лондонского моста в девять  пятнадцать,  чтобы  поспеть  в  Дувр  к  ночному
пакетботу".
     - Посыльный уже ушел?
     - Это не посыльный принес, сэр. Ее принес пожилой  джентльмен,  который
шел к Доусону. Посыльного на месте не оказалось, а джентльмену это  было  по
дороге.
     - Герберт,  милый,  ведь  ты  не  поедешь?  Правда?  -  сказала  Минни,
прижимаясь к моему плечу и опуская головку. - Не уезжай.
     - Ничего не поделаешь, любовь моя. Подобное дело фирма  может  доверить
только мне. Наша разлука продлится всего неделю.  Я  должен  выйти  из  дому
через десять минут, иначе я не успею на лондонский поезд в четыре двадцать.

     - Это была  очень  важная  телеграмма,  -  резко  сказал  я  начальнику
станции, - и вы не имели права передавать ее с каким-то  неизвестным  лицом.
Кто, собственно, этот пожилой джентльмен?
     - Кто он такой, Гарви? - угрюмо спросил начальник станции у носильщика.
     - Очень почтенный старичок, сэр. Ему нужно было в  конюшни  Доусона,  у
него там лошади.
     -  Надеюсь,  ничего  подобного  впредь  больше  не   случится,   мистер
Дженнингс, - сказал я, - или я буду вынужден подать жалобу. Я бы  и  за  сто
фонтов не согласился, чтобы эта телеграмма пропала.
     Мистер Дженнингс, начальник станции, что-то пробурчал себе под  нос,  а
потом дал подзатыльник мальчишке-посыльному. Это,  казалось,  доставило  ему
(мистеру Дженнингсу) большое удовольствие.

     - Мы уже очень беспокоились, - сказал мистер Шварцмур, когда я вошел  в
его кабинет, опоздав всего на три минуты. - Очень  беспокоились,  не  правда
ли, Голдрик?
     - Очень беспокоились, - подтвердил старший клерк, маленький  аккуратный
человечек. - Очень.
     Мистер Шварцмур был толстяком лет шестидесяти с густыми седыми  бровями
и красным лицом - сочетание, придававшее ему весьма холерический вид.  Умный
и безжалостный делец, он, несмотря на вспыльчивость и некоторое властолюбие,
в частной жизни был любезен, внимателен и добр.
     - Надеюсь, ваша очаровательная жена чувствует себя хорошо. Мне очень не
хотелось нарушать ваш медовый месяц, но что поделаешь, мой милый!  Золото  в
этих двух железных ящиках, обшитых кожей, чтобы походить на чемоданы.  Ящики
эти снабжены замками с буквенной комбинацией и содержат четверть миллиона  в
золотой монете. Король Неаполя опасается восстания (все это  происходило  за
три года до побед Гарибальди). Вы доставите их господам Пальявичини и Росси,
Неаполь, улица Толедо, дом номер сто семьдесят два. Вот  слова,  открывающие
замки - того, что с белой звездой - "Масинисса", а  того,  что  с  черной  -
"Котопахи". Постарайтесь не забыть эти магические слова.  Откройте  ящики  в
Лионе и проверьте, все ли в порядке. Ни с кем не разговаривайте. Не заводите
по дороге никаких знакомств. Порученное вам дело крайне важно.
     - Я буду выдавать себя, - сказал я, - за коммивояжера.
     - Извините, что я вас поучаю, Блемайр, но я намного старше вас и  знаю,
как опасно путешествовать с золотой монетой. Если бы о вашей поездке сегодня
узнали в Париже, то по дороге в Марсель вы подвергались бы такой  опасности,
словно всех каторжников Тулона выпустили охотиться за вами. Я не  сомневаюсь
в вашем благоразумии, я только  прошу  вас  быть  осторожнее.  Вы,  конечно,
вооружены?
     Я расстегнул сюртук  и  указал  на  пояс  с  револьвером,  скрытый  под
жилетом. При виде этого грозного оружия старик клерк в страхе попятился.
     - Отлично, - сказал мистер Шварцмур. - Но крупица осторожности стоит  в
пять раз больше, чем все пять пуль в этом барабане. Завтра вы задержитесь  в
Париже для  переговоров  с  Лефебром  и  Дэжаном,  а  потом  ночным  поездом
двенадцать пятнадцать выедете в Марсель, чтобы сесть на пароход в пятницу. В
Марсель мы пришлем вам телеграмму. Письма в Париж готовы, мистер Харгрейв?
     - Да, сэр, почти готовы. Мистер Уилкинс торопится изо всех сил.
     Я приехал в Дувр в полночь и сразу же нанял четырех носильщиков,  чтобы
снести мои чемоданы с набережной по каменной лестнице  на  пакетбот.  Первый
был доставлен благополучно, но когда носильщики спускались по ступенькам  со
вторым, кто-то из них поскользнулся и наверняка упал бы в воду, если бы  его
не схватил  за  плечо  плотный  пожилой  офицер  индийской  армии,  который,
нагруженный всяческим багажом, шел  впереди  меня,  поддерживая  под  локоть
довольно добродушную на вид, но весьма вульгарную супругу.
     - Осторожней, осторожней, любезный! - сказал он. - Что это у вас  такое
- скобяные изделия?
     - Не знаю, сэр. Одно скажу - такая тяжесть хоть кому хребет  сломит,  -
ответил носильщик, отрывисто поблагодарив своего спасителя.
     - Эта лестница не слишком удобна для спуска тяжелых грузов, -  раздался
позади меня вежливый голос. - Судя по вашему багажу,  сэр,  мы  собратья  по
профессии?
     В эту минуту мы уже взошли на борт, и я оглянулся на  говорившего.  Это
был высокий худой человек с длинным, несколько  крючковатым  носом  и  узкой
вытянутой физиономией. На нем было слишком короткое пальто,  пестрый  жилет,
панталоны в обтяжку, рубашка со  стоячим  воротничком  и  жесткий  узорчатый
шарф.
     Я ответил, что действительно  имею  честь  быть  комм