- По-гречески, кажется, -  добавил  Левисон,  -  но,  впрочем,  я  тоже
дремал.
     Мы прибыли в Марсель. Увидев его миндальные деревья и  белые  виллы,  я
почувствовал огромное облегчение. Когда  я  с  моим  сокровищем  окажусь  на
корабле,  опасаться  будет  больше  нечего.   Я   человек   по   натуре   не
подозрительный, но и мне показалось странным,  что  в  течение  всей  долгой
поездки от Лиона до моря, стоило мне заснуть, как, просыпаясь, я всякий  раз
встречал чей-то взгляд - либо майора, либо его  супруги.  Левисон  последние
четыре часа почти все время спал. К концу путешествия мы  все  приумолкли  и
угрюмо сидели каждый в своем углу. Однако теперь мы повеселели и, собравшись
у нашего багажа, уговорились поехать в одну гостиницу.
     - Отель "Лондон"! Отель "Вселенная"! Отель "Империаль"! - вопили агенты
гостиниц.
     - Конечно, мы едем в "Империаль" - отличный отель, - сказал майор.
     К нам подскочил одноглазый темный мулат и почтительно изогнулся.
     - Отель "Империаль", сударь? Я - отель "Империаль". Все полно, ни одной
кровати, нет мест, сударь.
     - Ах, черт! Сейчас мы услышим, что пароход сломался.
     - На пароходе, сударь, котел  испортился.  Отойдет  только  в  двадцать
минут первого, сударь.
     - Куда же нам ехать? - сказал я и улыбнулся, заметив  растерянные  лица
моих спутников. - Мы, кажется, путешествуем под  несчастливой  звездой.  Так
давайте же устроим прощальный ужин,  чтобы  умилостивить  судьбу.  Мне  надо
послать несколько телеграмм, а потом до половины двенадцатого я свободен.
     - Я отвезу вас, - сказал Левисон, - в  маленькую,  но  очень  приличную
гостиницу близ порта. Она называется отель "Этранжер".
     - Низкопробная харчевня, игорный притон, - заметил майор, опускаясь  на
сидение открытого экипажа и закуривая чируту.
     Мистер Левисон чопорно выпрямился.
     - Сэр! - сказал он. - Это заведение перешло теперь в новые руки, а то я
никогда не позволил бы себе рекомендовать его вашему вниманию.
     - Сэр! - ответил майор,  приподняв  свою  широкополую  белую  шляпу.  -
Приношу мои извинения. Это обстоятельство не было мне известно.
     - Любезный сэр, забудем об этом.
     - Майор, вы всегда говорите не подумав, - заключила миссис  Бакстер,  и
мы покатили.
     Когда мы вошли в скудно обставленный зал с обеденным столом посредине и
убогим бильярдом в дальнем углу, майор сказал мне:
     - Я пойду умоюсь и переоденусь перед театром, а потом погуляю, пока  вы
будете посылать свои депеши. Джулия, сходи осмотри номер.
     - Какие рабыни мы, бедные  женщины!  -  сказала  майорша,  выплывая  из
комнаты.
     - А я, - заметил Левисон, положив на стул свой дорожный плед, - займусь
делами, пока еще не закрылись лавки. У нашей фирмы есть агенты на Канебьере.
     - Только  два  номера  с  двуспальными  кроватями,  сударь,  -  объявил
одноглазый мулат, стороживший наш багаж.
     -  Ничего,  -  быстро  сказал  Левисон,  хотя  в  голосе  его   звучало
негодование, вызванное этой новой неудачей. - Мой друг отправится вечером на
пароход и ночевать здесь не будет. Его багаж можно поместить ко мне в номер,
и я отдам ему ключ на случай, если он вернется первым.
     - Значит, все улажено, - сказал майор. - Отлично!
     В телеграфной  конторе  меня  ждала  телеграмма  из  Лондона.  К  моему
удивлению и ужасу, в ней содержалось только следующее сообщение:
     "Вам грозит большая  опасность.  Ни  на  минуту  не  задерживайтесь  на
берегу. Против вас заговор. Просите у префекта охрану".
     Несомненно, речь идет о майоре, и я у  него  в  лапах!  Его  грубоватое
добродушие было только маской. Быть может, в эту самую минуту он увозит  мои
чемоданы. Я послал ответную телеграмму:
     "Приехал в Марсель. Пока все благополучно".
     Думая о неизбежном банкротстве, которое ждет фирму, если меня  ограбят,
и о моей любимой Минни, я кинулся назад в гостиницу,  которая  находилась  в
узенькой грязной улочке вблизи от порта. Когда я свернул  в  нее,  навстречу
мне из подворотни выскочил какой-то человек и схватил меня за руку. Это  был
один из коридорных. Он быстро сказал по-французски:
     - Скорей, скорей, мсье! Майор Бакстер ждет вас в зале. Нельзя терять ни
секунды.
     Я опрометью бросился к гостинице и вбежал в зал. Майор в волнении ходил
из угла в угол, а  его  жена  тревожно  поглядывала  в  окно.  В  них  обоих
произошла какая-то странная перемена. Майор кинулся ко мне и схватил меня за
руку.
     - Я полицейский сыщик, моя фамилия Арнотт, - сказал он. - Этот  Левисон
- известный вор. Сейчас  он  у  себя  в  номере,  вскрывает  один  из  ваших
чемоданов с золотом. Вы должны помочь мне схватить его. Я знал его замыслы и
сумел ему помешать. Но мне нужно взять его на  месте  преступления.  Джулия,
допивай свой коньяк, а мы с мистером Блемайром покончим с этим дельцем. Есть
у вас револьвер,  мистер  Блемайр,  на  случай,  если  он  вздумает  оказать
сопротивление? Я лично предпочитаю это, - добавил он, вытаскивая дубинку.
     - Я оставил свой револьвер в номере, - еле выговорил я.
     - Жаль! Ну, ничего, второпях он наверняка промажет.
     А  может,  даже  и  не  вспомнит  о  револьвере.  Навалимся  на   дверь
одновременно - эти иностранные замки никуда не годятся.  Номер  пятнадцатый.
Только тише!
     Мы подкрались к двери и прислушались. До нас донесся звон  пересыпаемых
монет. Затем раздался негромкий смешок - Левисон вспомнил, как он  подслушал
мой сонный бред:
     - Котопахи... ха-ха-ха!
     Майор подал знак, и мы разом налегли на дверь. Она подалась,  затрещала
и распахнулась. Левисон с револьвером в руке стоял над  раскрытым  ящиком  -
его ноги по щиколотку уходили в золото. Он уже набил монетами огромный пояс,
обвивавший его талию, и висевшую через плечо сумку. Рядом  лежал  наполовину
полный саквояж - когда Левисон рванулся к окну, саквояж  опрокинулся,  и  из
него потоком потекло золото. Негодяй не  произнес  ни  слова.  К  окну  были
привязаны веревки, словно он спускал или готовился спустить мешки в  проулок
за домом. Он свистнул, и послышался быстро удаляющийся стук колес  какого-то
экипажа.
     - Сдавайся, висельник! Я тебя знаю, - вскричал майор. - Сдавайся! Ты  у
меня в руках, молодчик.
     Вместо  ответа  Левисон  спустил  курок;   к   счастью,   выстрела   не
последовало. Я забыл зарядить револьвер.
     - Проклятая штука не заряжена. Ну, твое счастье, полицейская  морда!  -
сказал он спокойно. Потом в приливе внезапной  ярости  швырнул  револьвер  в
майора, распахнул окно и выпрыгнул на улицу.
     Я прыгнул вслед за ним - номер находился в бельэтаже, - крича  во  весь
голос: "Держи вора!" Арнотт остался охранять деньги.
     Еще  мгновенье  -  и  целая  толпа  солдат,  матросов,  носильщиков   и
всевозможных зевак, вопя и гикая, уже гналась за негодяем, который в тусклом
вечернем свете (фонари только-только начали зажигать), словно  заяц,  петлял
среди ящиков, загромождавших набережную. Ему грозили  сотни  кулаков,  сотни
рук тянулись, чтобы схватить его. Вот он вырвался от одного  преследователя,
свалил с ног другого, отскочил от третьего; тут  его  чуть  было  не  поймал
какой-то зуав *, но он споткнулся о причальное  кольцо  и  полетел  в  воду.
Крик, всплеск - и  он  скрылся  в  темных  волнах,  отражавших  слабый  свет
единственного фонаря. Я сбежал  к  воде  по  ближайшей  лестнице  и,  затаив
дыхание, ждал, пока жандармы отвязывали лодку и вооружались  баграми,  чтобы
отыскивать тело.
     - Эти старые воры хитрее лисиц.  Я  этого  молодчика  помню  с  Тулона.
Видел, как его клеймили. Узнал его сразу.  Он  небось  нырнул  под  корабль,
добрался до какой-нибудь баржи и притаился там. Больше вы его не увидите,  -
сказал седой жандарм, который взял меня к себе в лодку.
     - Ну нет! Вот он! - воскликнул второй жандарм, перегибаясь через борт и
вытаскивая за волосы труп из воды.
     - Да, это была прожженная бестия, - сказал кто-то в лодке позади нас. Я
узнал голос Арнотта. - Я пришел узнать, как у вас дела, сэр.  О  деньгах  не
беспокойтесь, за ними приглядывает Джулия. Сколько раз  я  говорил,  что  он
свое получит! Так оно и вышлоо. А ведь он чуть было не  провел  вас,  мистер
Блемайр. Он, не задумываясь, перерезал бы вам сонному глотку, только  бы  не
упустить эти деньги. Но я шел  по  его  следу.  Он  меня  не  знал.  Я  ведь
давненько не мерился силами с мошенниками такого сорта. Что ж,  теперь,  его
можно сбросит со счета и это во всяком  случае,  не  так  уж  плохо.  Ну^ка,
ребяшаа, вытащим, тело на сушу. Надо снять с него деньги, которые  он  успел
украсть - в первый раз для доброго дела: ведь они утопили мерзавца.
     Когда на длинное лицо упал свет фонаря,  я  заметил,  что  оно  даже  в
смерти хранило лицемерно честное выражение.
     Арнотт со своим обычным  добродушием  рассказал  мне  все  подробности,
после того как мы вернулись в гостиницу и  я  сердечно  поблагодарил  его  и
майоршу (тоже переодетого полицейского). В тот  вечер,  когда  я  уезжал  из
Лондона, Арнотт получил распоряжение от своего начальства следовать за  мной
и наблюдать за Левисоном. У него  не  хватило  времени  даже  на  то,  чтобы
предупредить моих компаньонов.  Машиниста  нашего  поезда  подкупили,  и  он
испортил паровоз у Форт-Руж, где сообщники Левисона поджидали  с  повозками,
чтобы увезти мои чемоданы, воспользовавшись суматохой и  темнотой  или  даже
устроив для этого притворную драку. Однако Арнотт разрушил их планы,  убедив
парижскую полицию протелеграфировать  в  Лион,  откуда  на  станцию  выслали
солдат. В шампанское, которое он пролил, было  подмешано  снотворное.  После
того как его первая  попытка  окончилась  неудачей,  Левисон  решил  выждать
другого удобного случая. Мой злосчастный бред  выдал  ему  тайну  одного  из
замков. Поломка на  пароходе  (насколько  удалось  установить  -  случайная)
предаставила ему возможность отрыть чемодан. В  эту  ночь  благодаря  помощи
Арнотта  я  покинул  Марсель,  сохранив  все  деньги  до  последней  монеты.
Остальная  часть  путешествия  прошла  совершенно  благополучно.  Заем   был
осуществлен на очень выгодных  для  нас  условиях.  С  тех  пор  наша  фирма
процветала, процветали и мы с Минни, а наше семейство все увеличивалось.


VI. Принимать с оглядкой

     Я всегда замечал, что даже у людей весьма умных  и  образованных  редко
хватает мужества рассказывать о странных психологических  явлениях,  имевших
место в их жизни. Обычно человек боится, что такой  его  рассказ  не  найдет
отклика во внутреннем опыте слушателя и вызовет  лишь  смех  или  недоверие.
Правдивый путешественник, которому доведется увидеть чудище вроде сказочного
морского змея, не колеблясь сообщит об этом; но тот же самый  путешественник
вряд ли легко решится упомянуть о каком-нибудь своем странном  предчувствии,
необъяснимом  порыве,  игре  воображения,  видении   (как   это   называют),
пророческом сне или другом подобном же духовном  феномене.  Именно  подобной
сдержанности я приписываю то обстоятельство, что эта область окутана для нас
таким туманом неопределенности. Мы охотно говорим о фактах  окружающего  нас
внешнего  мира,  но  о  своих  переживаниях,  не  поддающихся  рациональному
объяснению, предпочитаем умалчивать. Вот почему обо всем этом  нам  известно
недопустимо мало.
     Рассказ мой не имеет целью ни выдвигать  какую-либо  новую  теорию,  ни
опровергать или поддерживать уже существующие. Мне хорошо известен случай  с
берлинским книготорговцем, я внимательно изучил  историю  жены  королевского
астронома, сообщаемую сэром Дэвидом Брустером *, и я  знаю  все  подробности
того, как призрак являлся одной даме, с которой я  хорошо  знаком.  Пожалуй,
следует упомянуть, что дама эта не состояла со мной ни  в  каком  родстве  -
даже самом дальнем. Если бы  я  этого  не  оговорил,  часть  того,  что  мне
пришлось пережить могла бы получить  неправильное  истолкование.  Но  только
часть.   Мой   случай   не   может   быть   объяснен   какой-либо   странной
наследственностью, и ни  прежде,  ни  после  со  мной  ничего  подобного  не
происходило.
     Несколько лет тому назад (не  важно,  сколько  именно)  в  Англии  было
совершено убийство, наделавшее много шума.  Нам  и  так  приходится  слишком
много слышать об убийцах, по мере того как они один за другим получают право
на этот зловещий титул, и если бы я мог, то  с  радостью  похоронил  бы  все
воспоминания об этом бесчувственном негодяе,  подобно  тому,  как  тело  его
похоронено в Ньюгете. Поэтому я сознательно опускаю все указания на личность
преступника.
     Когда убийство было обнаружено, против человека, впоследствии  за  него
осужденного, не было никаких подозрений - впрочем, вернее будет  сказать  (в
своем рассказе я хочу излагать факты с предельной точностью),  что  об  этих
подозрениях нигде не  упоминалось.  Газеты  ничего  о  чем  не  говорили,  и
следовательно,  в  них  не  могли  тогда   появиться   его   описания.   Это
обстоятельство необходимо иметь в виду.
     Газету, содержавшую первое сообщение об этом  убийстве,  я  раскрыл  за
завтраком, и оно показалось мне настолько интересным, что  я  прочел  его  с
глубочайшим вниманием. А затем дважды перечитал.  Там  сообщалось,  что  все
произошло в спальне, и  когда  я  положил  газету,  меня  вдруг  толкнуло...
захлестнуло... понесло... не знаю, как описать это ощущение, у меня нет  для
него слов, - и я увидел, как эта спальня проплыла через мою комнату,  словно
картина, каким-то чудом  написанная  на  струящейся  поверхности  реки.  Она
промелькнула почти  мгновенно,  но  была  поразительно  четкой  -  настолько
четкой, что я с большим облегчением заметил отсутствие трупа но кровати.
     И  это  необъяснимое  ощущение  охватило  меня  не   среди   каких-либо
романтических  развалин,  а  в  доме  на  Пикадилли,  неподалеку   от   угла
Сент-Джеймс-стрит. Никогда прежде  мне  не  случалось  испытывать  чего-либо
подобного. По телу у меня пробежала странная дрожь, и кресло,  в  котором  я
сидел,  немного  повернулось  (следует,  впрочем,  помнить,  что  кресла  на
колесиках вообще легко сдвигаются с места). Затем я встал, подошел к  одному
из окон (в комнате их два, а сама комната расположена на третьем  этаже)  и,
стараясь отвлечься, устремил взгляд на Пикадилли.  Было  солнечное  утро,  и
улица казалась оживленной и веселой. Дул  сильный  ветер.  Пока  я  смотрел,
порыв ветра подхватил в Грин-парке сухие листья и закружил их  спиралью  над
мостовой. Когда спираль  рассыпалась  и  листья  разлетелись,  я  увидел  на
противоположном тротуаре двух мужчин, двигавшихся с запада  на  восток.  Они
шли друг за другом.  Первый  то  и  дело  оглядывался  через  плечо.  Второй
следовал за ним шагах в тридцати, угрожающе подняв руку.
     Сначала меня поразила  странная  неуместность  такого  жеста  на  столь
людной улице, но затем я был еще  больше  удивлен,  заметив,  что  никто  не
обращает на него ни малейшего внимания. Оба эти человека  шли  сквозь  толпу
так, словно на их пути никого не было, и ни один из встречных,  насколько  я
мог судить, не уступал им дороги, не задевал их, не глядел им вслед. Проходя
под моими окнами, оба они посмотрели на меня. Я хорошо разглядел их  лица  и
почувствовал, что отныне  всегда  смогу  их  узнать.  Однако  они  вовсе  не
показались мне примечательными - только у  человека,  шедшего  впереди,  был
необычайно угрюмый вид, а лицо его преследователя  напоминало  цветом  плохо
очищенный воск.
     Я холостяк; вся моя прислуга состоит из лакея и его  жены.  Я  служу  в
банке и от души желал бы, чтобы  мои  обязанности  в  качестве  управляющего
отделением были и на самом деле  столь  необременительны,  как  это  принято
считать. Из-за них я был вынужден этой осенью остаться в Лондоне,  хотя  мне
настоятельно требовалось переменить обстановку. Болен я не был, но не был  и
здоров. Пусть мой читатель сам по мере сил представит себе  угнетавшее  меня
чувство   безразличия,   порожденное   однообразием   жизни   и   "некоторым
расстройством пищеварения". Мой весьма знаменитый  врач  заверил  меня,  что
состояние моего здоровья вполне  исчерпывается  этим  диагнозом,  который  я
цитирую по его письму, присланному им в  ответ  на  мою  просьбу  дать  свое
заключение, не болен ли я.
     По мере того как выяснились обстоятельства этого убийства, оно начинало
все больше и больше интересовать публику, - но не  меня,  ибо,  несмотря  на
всеобщее возбуждение, я предпочитал  знать  о  нем  по  возможности  меньше.
Однако мне  было  известно,  что  против  предполагаемого  убийцы  выдвинуто
обвинение в предумышленном убийстве и  что  он  заключен  в  Ньюгет,  где  и
ожидает суда.  Мне  было  известно  также,  что  его  процесс  перенесен  на
следующую  сессию  Центрального  суда  по   уголовным   делам,   ибо   общее
предубеждение  против  преступника  было  слишком  велико,  а  времени   для
подготовки защиты оставалось недостаточно. Возможно, я  слышал  также  (хотя
далеко в этом не уверен), когда именно должна была начаться эта сессия.
     Моя гостиная, спальня и  гардеробная  расположены  на  одном  этаже.  В
последнюю можно войти только через спальню. Правда, прежде она сообщалась  с
лестницей, но поперек этой двери уже  несколько  лет  назад  были  проложены
трубы к ванной. Дверь в связи с этими переделками была наглухо заколочена  и
затянута холстом.
     Как-то поздно вечером я стоял в спальне, отдавая последние распоряжения
слуге. Лицо мое было обращено к  единственной  двери,  через  которую  можно
попасть в гардеробную, и дверь эта была закрыта. Слуга стоял к  ней  спиной.
Разговаривая с ним, я  вдруг  заметил,  что  дверь  приоткрылась  и  из  нее
выглянул какой-то человек, настойчиво и таинственно поманивший меня к  себе.
Это был второй из двух мужчин, которых я видел на Пикадилли, - тот, чье лицо
напоминало цветом плохо очищенный воск.
     Поманив меня, он попятился и закрыл за собой дверь. Ровно через столько
секунд, сколько мне потребовалось, чтобы пересечь спальню, я распахнул дверь
гардеробной и заглянул туда. В руке я держал зажженную свечу. У меня не было
внутреннего  убеждения,  что  я  увижу  в  гардеробной  моего   неожиданного
посетителя, и действительно его там не оказалось.
     Понимая,  что  мой  слуга  должен  быть  удивлен  моим  поведением,   я
повернулся к нему и спросил:
     - Деррик, можете ли вы поверить, что, находясь в здравом уме и  твердой
памяти, я решил, будто вижу... - тут я прикоснулся рукой к его груди, и  он,
содрогнувшись, слабым голосом произнес:
     - О господи, сэр! Как же - мертвеца, который манил вас за собой.
     Я совершенно твердо убежден, что Джон  Деррик,  в  течение  двадцати  с
лишком лет бывший моим доверенным и преданным слугой, не видел ничего этого,
пока я не дотронулся до его груди. Но когда я коснулся его, в нем  произошла
разительная перемена, которая могла объясняться только тем, что он  каким-то
оккультным путем воспринял от меня этот образ.
     Я попросил Джона Деррика принести коньяку, дал ему рюмку и сам был  рад
выпить глоток. О том, что я видел этого  мертвеца  до  этого  вечера,  я  не
обмолвился ему ни словом. Обдумывая все случившееся,  я  пришел  к  твердому
убеждению, что никогда прежде не видел этого лица, кроме единственного  раза
- тогда на Пикадилли. И, вспоминая его выражение, когда человек повернулся к
моему окну, я заключил, что в первом случае он  стремился  запечатлеть  свои
черты в моей памяти, а во втором хотел  убедиться,  смогу  ли  я  его  сразу
узнать.
     Ночь я провел беспокойно, хотя испытывал необъяснимую уверенность,  что
образ этот больше пока не явится. Днем  я  впал  в  тяжелую  дремоту  и  был
разбужен Джоном Дерриком, державшим в руке какую-то бумагу.
     Оказалось, что из-за этой бумаги мой слуга и доставивший  ее  посыльный
поспорили у дверей. Меня вызывали присяжным на ближайшую сессию Центрального