икс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с това-
рищами посовещались и решили - вы должны отдохнуть. Говорю вам  это  как
предсовнаркома...
   Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову
на скатерть.
   - В чем дело? - нервно спросил замполит.
   - Феликса жалко, - пояснила Тамара, - худой он, как глист.
   - Дистрофики как раз живучие, - неприязненно высказался Геша.
   - Перерыв, - объявил Хуриев. Затем он повернулся ко мне:
   - Ну как? По-моему, главное схвачено?
   - Ой, - воскликнула Лебедева, - до чего жизненно! Как в сказке...
   Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.
   Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным,  хотя  карта
висела открыто.
   Гурин разглядывал спортивные кубки.
   - Продолжим, - сказал Хуриев. Артисты потушили сигареты.
   - На очереди Тимофей и Полина. Сцена в приемной ЧК. Тимофей дежурит у
коммутатора. Входит Полина. Начали!
   Геша сел на табуретку и задумался. Лебедева шагнула к нему, обмахива-
ясь розовым платочком:
   - Тимоша! А, Тимоша! Тимофей;
   - Зачем пришла?	Или дома что неладно?
   - Не могу я без	тебя, голубь сизокрылый... Тимофей:
   - Иди домой, Поля. Тут ведь не изба-читальня.  Лебедева  сжала  виски
кулаками, издав тяжелый пронзительный рев:
   - Чужая я тебе, немилая... Загубил ты мои лучшие  годы...  Бросил  ты
меня одну, как во поле рябину-Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза
ее покраснели. Тушь стекала по мокрым щекам... Тимофей,  наоборот,  дер-
жался почти глумливо.
   - Такая уж работа, - цедил он.
   - Уехать бы на край земли! - выла Полина.
   - К Врангелю, что ли? - настораживался Геша.
   - Отлично, - повторял Хуриев. - Лебедева, не выпячивайте зад.  Чмыха-
лов, не заслоняйте героиню. (Так я узнал Гешину фамилию - Чмыхалов,) По-
ехали... Входит Дзержинский... А, молодое поколение?!..
   Цуриков откашлялся и хмуро произнес:
   - А, блядь, молодое поколение?!..
   - Что это за слова-паразиты? - вмешался Хуриев.
   - А, молодое поколение?!
   - Здравия желаю, Феликс Эдмундович, - приподнялся Геша.
   - Ты должен смутиться, - подсказал Хуриев.
   - Я думаю, ему надо вскочить, - посоветовал Гурин.
   Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал  честь,  прикоснувшись
ладонью к бритому лбу.
   - Здравия желаю! - крикнул он. Дзержинский брезгливо пожал ему  руку.
Педерастов в зоне не любили. Особенно пассивных.
   - Динамичнее! - попросил Хуриев. Геша заговорил  быстрее.  Потом  еще
быстрее. Он торопился, проглатывая слова:
   - Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович... Полинка моя совсем одичала.
Ревнует меня к службе, понял? (У Геши выходило - поэл.) ...Скучаю, гово-
рит... а ведь люблю я ее, Полинку-то... Невеста она мне,  поэл?  Сердцем
моим завладела, поэл?..
   - Опять слова-паразиты, - закричал Хуриев, - будьте внимательнее!
   .Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы.
   - Перерыв! - объявил замполит. - На сегодня достаточно.
   - Жаль, - сказал Гурин, - у меня как раз появилось вдохновение.
   - Давайте подведем итоги.
   Хуриев вынул блокнот и продолжал:
   - Ленин более или менее похож на человека. Тимофей - четверка с мину-
сом. Полина лучше, чем я думал, откровенно говоря. А вот  Дзержинский  -
неубедителен, явно неубедителен. Помните, Дзержинский - это совесть  ре-
волюции. Рыцарь без страха и упрека. А у вас получается какой-то рециди-
вист...
   - Я постараюсь, - равнодушно заверил Цуриков.
   - Знаете, что говорил Станиславский? - продолжал  Хуриев.  -  Станис-
лавский говорил - не верю! Если артист фальшивил, Станиславский прерывал
репетицию и говорил - не верю!..
   - То же самое и менты говорят, - заметил Цуриков.
   - Что? - не понял замполит.
   - Менты, говорю, то же самое повторяют. Не верю... Не верю... Повяза-
ли меня однажды в Ростове, а следователь был мудак...
   - Не забывайтесь! - прикрикнул замполит.
   - И еще при даме, - вставил Гурин.
   - Я вам не дама, - повысил голос Хуриев, - я офицер регулярной армии!
   - Я не про вас, - объяснил Гурин, - я насчет Лебедевой.
   - А-а, - сказал Хуриев. Затем он повернулся ко мне:
   - В следующий раз будьте активнее. Подготовьте ваши  замечания...  Вы
человек культурный, образованный... А сейчас - можете расходиться.  Уви-
димся в среду... Что с вами, Лебедева?
   Тамара мелко вздрагивала, комкая платочек,
   - Что такое? - спросил Хуриев.
   - Переживаю...
   - Отлично. Это называется - перевоплощение...
   Мы попрощались и разошлись. Я проводил Гурина до шестого барака.  Нам
было по дороге.
   К этому времени стемнело. Тропинку освещали желтые лампочки над забо-
ром. В простреливаемом коридоре, звякая цепями, бегали овчарки.
   Неожиданно Гурин произнес:
   - Сколько же они народу передавили?
   - Кто? - не понял я.
   - Да эти барбосы... Ленин с Дзержинским. Рыцари без  страха  и  укро-
па...
   Я промолчал. Откуда я знал, можно ли ему доверять. И вообще, чего это
Гурин так откровенен со мной?..
   Зек не успокаивался:
   - Вот я, например, сел за кражу. Мотыль, допустим, палку кинул не ту-
да. У Геши что-либо на уровне фарцовки... Ни одного, как видите, мокрого
дела... А эти - Россию в крови потопили, и ничего...
   - Ну, - говорю, - вы уж слишком...
   - А чего там слишком? Они-то и есть самая кровавая беспредельщина...
   - Послушайте, закончим этот разговор.
   - Годится, - сказал он.
   После этого было три или четыре репетиции. Хуриев горячился,  вытирал
лоб туалетной бумагой и кричал:
   - Не верю! Ленин переигрывает! Тимофей психованный. Полина вертит за-
дом. А Дзержинский вообще похож на бандита.
   - На кого же я должен быть похож? - хмуро спрашивал  Цуриков,  -  Чти
есть, то и есть.
   - Вы что-нибудь слышали о перевоплощении? - допытывался Хуриев.
   - Слышал, - неуверенно отвечал зек.
   - Что же вы слышали? Ну просто интересно, что?
   - Перевоплощение, - объяснял за Дзержинского Гурин, - это когда  ссу-
ченные воры идут на кумовьев работать. Или, допустим, заигранный фрайер,
а гоношится, как урка...
   - Разговорчики, - сердился Хуриев, - Лебедева, не выпячивайте  форму.
Больше думайте о содержании.
   - Бюсты трясутся, - жаловалась Лебедева, - и ноги отекают.  Я,  когда
нервничаю, всегда попра " ляюсь. А кушаю мало, творог да яички...
   - Про бациллу - ни слова, - о Гурин.
   - Давайте, - суетился Геша, - буем. Чувствую, в этот раз же
   Я старался проявлять какую-то активность. Не зря же  меня  вычеркнули
из конвойного графика. Лучше уж репетировать, чем мерзнуть в тайге.
   Я что-то говорил, употребляя  выражения  -  мизансцена,  сверхзадача,
публичное одиночество...
   Цуриков почти не участвовал в разговорах. А если и  высказывался,  то
совершенно неожиданно. Помню, говорили о Ленине, и Цуриков вдруг сказал:
   - Бывает, вид у человека похабный, а елда - здоровая. Типа  отдельной
колбасы. Гурин усмехнулся:
   - Думаешь, мы еще помним, как она выглядит? В смысле - колбаса...
   - Разговорчики, - сердился замполит...
   Слухи о нашем драмкружке  распространились  по  лагерю.  Отношение  к
пьесе и вождям революции было двояким.  Ленина,  в  общем-то,  почитали,
Дзержинского - не очень. В столовой один нарядчик бросил Цурикову:
   - Нашел ты себе работенку, Мотыль! Чекистом заделался.
   В ответ Цуриков молча ударил его черпаком по голове...
   Нарядчик упал. Стало тихо. Потом угрюмые возчики с лесоповала заявили
Цурикову:
   - Помой черпак. Не в баланду же его теперь окунать...
   Гешу то и дело спрашивали:
   - Ну, а ты, шнырь, кого представляешь? Крупскую?
   На что Геша реагировал уклончиво:
   - Да так... Рабочего паренька... в законе... И только  Гурин  с  важ-
ностью разгуливал по лагерю. Он научился выговаривать по-ленински:
   - Вегной догогой идете, товагищи гецидивисты!..
   - Похож, - говорили зеки, - чистое кино... Хуриев с каждым  днем  все
больше нервничал. Геша ходил вразвалку, разговаривал отрывисто, то и де-
ло поправляя несуществующий маузер. Лебедева почти беспрерывно  всхлипы-
вала даже на основной работе. Она поправилась так, что уже не застегива-
ла молнии на импортных коричневых сапожках. Даже Цуриков  и  тот  слегка
преобразился. Им овладело хриплое чахоточное покашливание. Зато  он  пе-
рестал чесаться.
   Наступил день генеральной репетиции. Ленину приклеили бородку и  усы.
Для этой цели был временно освобожден из  карцера  фальшивомонетчик  Жу-
равский. У него была  твердая  рука  и  профессиональный  художественный
вкус.
   Гурин сначала хотел отпустить натуральную бороду. Но опер сказал, что
это запрещено режимом.
   За месяц до спектакля артистам разрешили не стричься.  Гурин  остался
при своей достоверной исторической лысине. Геша оказался рыжим. У  Цури-
кова образовался вполне уместный пегий ежик.
   Одели Ленина в тесный гражданский костюмчик, что соответствовало жиз-
ненной правде. Для Геши раздобыли у лейтенанта Родичева кожаный  пиджак.
Лебедева чуть укоротила выходное бархатное платье. Цурикову выделили ди-
агоналевую гимнастерку.
   В день генеральной репетиции Хуриев страшно нервничал. Хотя всем было
заметно, что результатами он доволен. Он говорил:
   - Ленин - крепкая четверка. Тимофей - четыре с плюсом. Дзержинский  -
тройка с минусом. Полина - три с большой натяжкой...
   - Линия есть, - уверял присутствовавший на репетициях  фальшивомонет-
чик Журавский, - линия есть...
   - А вы что скажете? - поворачивался ко мне замполит.
   Я что-то говорил о сверхзадаче и подтексте.
   Хуриев довольно кивал...
   Так подошло Седьмое ноября. С утра на заборе повисли  четыре  красных
флага. Пятый был укреплен на здании штрафного изолятора. Из  металличес-
ких репродукторов доносились звуки "Варшавянки".
   Работали в этот день только шныри из хозобслу-живания. Лесоповал  был
закрыт. Производственные бригады остались в зоне.
   Заключенные бесцельно шатались вдоль следовой полосы. К часу дня сре-
ди них обнаружились пьяные.
   Нечто подобное творилось и в казарме. Еще с утра многие пошли за  ви-
ном. Остальные бродили по территории в расстегнутых гимнастерках.
   Ружейный парк охраняло шестеро надежных сверхсрочников. Возле  продо-
вольственной кладовой дежурил старшина.
   На доске объявлений  вывесили  приказ:  "Об  усилении  воинской  бди-
тельности по случаю юбилея".
   К трем часам заключенных собрали на площадке  возле  шестого  барака.
Начальник лагеря майор Амосов произнес короткую речь. Он сказал:
   - Революционные праздники касаются всех советских граждан... Даже лю-
дей, которые временно оступились... Кого-то убили, ограбили, изнасилова-
ли, в общем, наделали шороху... Партия дает этим людям возможность  исп-
равиться... Ведет их через упорный физический труд к социализму... Коро-
че, да здравствует юбилей нашего Советского государства!.. А с пьяных  и
накуренных, как говорится, будем взыскивать... Не говоря о  скотоложест-
ве... А то половину соседских коз огуляли, мать вашу за ногу!..
   - Ничего себе! - раздался голос из шеренги. - Что же это  получается?
Я дочку второго секретаря Запорожского обкома тягал, а козу что, не имею
права?..
   - Помолчите, Гурин, - сказал начальник лагеря. - Опять вы  фигурируе-
те! Мы ему доверили товарища Ленина играть, а он все про козу мечтает...
Что вы за народ?..
   - Народ как народ, - ответили из шеренги, -  сучье  да  беспредельщи-
на...
   - Отпетые вы люди, как я погляжу, - сказал майор.
   Из-за плеча его вынырнул замполит Хуриев:
   - Минуточку, не расходитесь. В шесть тридцать - общее собрание. После
торжественной части - концерт. Явка обязательна. Отказчики пойдут в изо-
лятор. Есть вопросы?
   - Вопросов навалом, - подали голос из шеренги, - сказать? Куда  дева-
лось все хозяйственное мыло? Где обещанные теплые портянки? Почему  кино
не возят третий месяц? Дадут или нет рукавицы сучкорубам?.. Еще?.. Когда
построят будку на лесоповале?..
   - Тихо! Тихо! - закричал Хуриев. - Жалобы  в  установленном  порядке,
через бригадиров! А теперь расходитесь.
   Все немного поворчали и разошлись...
   К шести заключенные  начали  группами  собираться  около  библиотеки.
Здесь, в бывшей тарной мастерской, происходили общие собрания. В дощатом
сарае без окон могло разместиться человек пятьсот.
   Заключенные побрились и начистили ботинки. Парикмахером в зоне  рабо-
тал убийца Мамедов. Всякий раз, оборачивая кому-нибудь  шею  полотенцем,
Мамедов говорил:
   - Чирик, и душа с тебя вон!..
   Это была его любимая профессиональная шутка.
   Лагерная администрация натянула свои парадные мундиры. В сапогах зам-
полита Хуриева отражались тусклые лампочки, мигавшие над простреливаемым
коридором. Вольнонаемные  женщины  из  хозобслуги  распространяли  запах
тройного одеколона. Гражданские служащие надели импортные пиджаки.
   Сарай был закрыт. У входа толпились сверхсрочники. Внутри шли  приго-
товления к торжественной части,
   Бугор Агешин укреплял над дверью транспарант. На алом фоне было выве-
дено желтой гуашью:
   "Партия - наш рулевой!"
   Хуриев отдавал последние распоряжения. Его окружали - Цуриков,  Геша,
Тамара. Затем появился Гурии. Я тоже подошел ближе.
   Хуриев сказал:
   - Если все кончится благополучно, даю неделю отгула. Кроме того, пла-
нируется выездной спектакль на Ропче.
   - Где это? - заинтересовалась Лебедева.
   - В Швейцарии, - ответил Гурин... В шесть тридцать распахнулись двери
сарая. Заключенные шумно расположились на деревянных скамьях. Трое  над-
зирателей внесли стулья для членов президиума.
   Цепочкой между рядами проследовало к сцене высшее начальство.
   Наступила тишина. Кто-то неуверенно захлопал. Его поддержали.
   Перед микрофоном вырос Хуриев. Замполит улыбнулся,  показав  надежные
серебряные коронки. Потом заглянул в бумажку и начал:
   - Вот уже шестьдесят лет...
   Как всегда, микрофон не работал.
   Хуриев возвысил голос:
   - Вот уже шестьдесят лет... Слышно? Вместо ответа из зала донеслось:
   - Шестьдесят лет свободы не видать...
   Капитан Токарь приподнялся, чтобы лучше запомнить нарушителя.
   Хуриев заговорил еще громче. Он перечислил главные достижения советс-
кой власти. Вспомнил о победе над Германией. Осветил текущий  политичес-
кий момент. Бегло остановился  на  проблеме  развернутого  строительства
коммунизма.
   Потом выступил майор из Сыктывкара. Речь шла  о  побегах  и  лагерной
дисциплине. Майор говорил тихо, его не слушали...
   Затем на сцену вышел лейтенант Родичев.  Свое  выступление  он  начал
так:
   - В народе родился документ...
   За этим последовало что-то вроде социалистических обязательств. Я за-
помнил фразу: "."Сократить число лагерных убийств на двадцать шесть про-
центов..."
   Прошло около часа. Заключенные тихо беседовали, курили.  Задние  ряды
уже играли в карты. Вдоль стен бесшумно передвигались надзиратели.
   Затем Хуриев объявил:
   - Концерт!
   Сначала незнакомый зек прочитал две басни Крылова. Изображая  стреко-
зу, он разворачивал бумажный веер. Переключаясь на  муравья,  размахивал
воображаемой лопатой.
   Потом завбаней Тарасюк жонглировал электрическими лампочками. Их ста-
новилось все больше. В конце Тарасюк подбросил  их  одновременно.  Затем
оттянул на животе резинку, и лампочки попадали в сатиновые шаровары.
   Затем лейтенант Родичев прочитал стихотворение Маяковского. Он  расс-
тавил ноги и пытался говорить басом.
   Его сменил рецидивист Шушаня,  который  без  аккомпанемента  исполнил
"Цыганочку". Когда ему хлопали, он воскликнул:
   - Жаль, сапоги лакшовые, не тот эффект!..  Потом  объявили  нарядчика
Логинова "в сопровождении гитары".
   Он вышел, поклонился, тронул струны и запел:
   Цыганка с картами, глаза упрямые, Монисто древнее и нитка бус.  Хотел
судьбу пытать бубновой дамою, Да снова выпал мне пиковый туз.
   Зачем же ты, судьба моя несчастная, Опять ведешь меня  дорогой  слез?
Колючка ржавая, решетка частая, Вагон столыпинский и шум колес...
   Логинову долго хлопали и просили спеть на "бис". Однако замполит  был
против. Он вышел и сказал:
   - Как говорится, хорошего понемножку... Затем поправил  ремень,  дож-
дался тишины и выкрикнул:
   - Революционная пьеса "Кремлевские звезды". Роли исполняют  заключен-
ные Усть-Вымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин -  заключенный  Гурин.
Феликс Эдмундович Дзержинский - заключенный Цуриков. Красноармеец  Тимо-
фей - заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина - работница АХЧ Лебе-
дева Тамара Евгеньевна... Итак, Москва, тысяча  девятьсот  восемнадцатый
год...
   Хуриев, пятясь, удалился. На просцениум вынесли стул и голубую фанер-
ную тумбу. Затем на сцену поднялся Цуриков в  диагоналевой  гимнастерке.
Он почесал ногу, сел и глубоко задумался. Потом вспомнил, что  болен,  и
начал усиленно кашлять. Он кашлял так, что  гимнастерка  вылезла  из-под
ремня.
   А Ленин все не появлялся. Из-за кулис с опозданием вынесли телефонный
аппарат без провода. Цуриков перестал кашлять, снял трубку  и  задумался
еще глубже.
   Из зала ободряюще крикнули:
   - Давай, Мотыль, не тяни резину. Туг появился Ленин с огромным желтым
чемоданом в руке.
   - Здравствуйте, Феликс Эдмундович.
   - Здрасьте, - не вставая, ответил Дзержинский. Гурин опустил  чемодан
и, хитро прищурившись, спросил:
   - Знаете, Феликс Эдмундович, что это такое?
   - Чемодан, Владимир Ильич.
   - А для чего он, вы знаете?
   - Понятия не имею.
   Цуриков даже слегка отвернулся, демонстрируя полное равнодушие.
   Из зала крикнули еще раз:
   - Встань, Мотылина! Как ты с паханом базаришь?
   - Ша! - ответил Цуриков. - Разберемся... Много вас тут шибко  грамот-
ных.
   Он неохотно приподнялся. Гурин дождался тишины и продолжал:
   - Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы,  батенька,  срочно
поехали отдыхать.
   - Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры,
- Цуриков сердито оглядел притихший зал, - буржуазные... как их?
   - Лазутчики? - переспросил Гурин.
   - Во-во...
   - Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с това-
рищами посовещались и решили - вы должны отдохнуть. Говорю вам  это  как
предсовнаркома...
   Цуриков молчал.
   - Вы меня поняли, Феликс Эдмундович?
   - Понял, - ответил Цуриков, глупо ухмыляясь.
   Он явно забыл текст.
   Хуриев подошел к сцене и громко зашептал:
   - Делайте что хотите...
   - А чего мне хотеть? - таким же громким шепотом выговорил Цуриков.  -
Если память дырявая стала...
   - Делайте что хотите, - громче повторил замполит, -  а  службу  я  не
брошу...
   - Ясно, - сказал Цуриков, - не брошу... Ленин перебил его:
   - Главное достояние революции - люди. Беречь их - дело  архиважное,..
Так что собирайтесь, и в Крым, батенька, в Крым!
   - Рано, Владимир Ильич, рано... Вот покончим с меньшевиками, обезгла-
вим буржуазную кобру...
   - Не кобру, а гидру, - подсказал Хуриев.
   - Один черт, - махнул рукой Дзержинский. Дальше все шло более или ме-
нее гладко. Ленин
   уговаривал, Дзержинский не соглашался. Несколько
   раз Цуриков сильно повысил голос.
   Затем на сцену вышел Тимофей. Кожаный пиджак
   лейтенанта Рогачева напоминал чекистскую тужурку.
   Полина звала Тимофея бежать на край света.
   - К Врангелю, что ли? - спрашивал жених и хватался за  несуществующий
маузер. Из зала кричали:
   - Шнырь, заходи с червей! Тащи ее в койку! Докажи, что у тебя в  шта-
нах еще кудахчет!..
   Лебедева гневно топала ногой, одергивала бархатное  платье.  И  вновь
подступала к Тимофею:
   - Загубил ты мои лучшие годы! Бросил ты меня одну, как во поле  ряби-
ну!..
   Но публика сочувствовала Тимофею. Из зала доносилось:
   - Ишь как шерудит, профура! Видит, что ее свеча догорает...
   Другие возражали:
   - Не пугайте артистку, козлы! Дайте сеансу набраться!
   Затем распахнулась дверь сарая и опер Борташевич крикнул:
   - Судебный конвой, на выход! Любченко, Гусев, Корались, получите ору-
жие! Сержант Лахно - бегом за документами!..
   Четверо конвойных потянулись к выходу.
   - Извиняюсь, - сказал