Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Довлатов Сергей. Зона -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  -
ом - человек двадцать в нижнем белье. Взглянув на меня, продолжают игру. - Не торопись, ахуна, - говорит карманник Чалый, - всех пощекочу! - Жадность фрайера губит, - замечает валютчик Белуга. - С довеском, - показывает карты Адам. - Задвигаю и вывожу, - тихо роняет Купцов... Я мог бы уйти. Водворить на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара вырвались бы из натоплен- ного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП, где тикают ходики. Я мог бы остановиться, выкурить сигарету под баскет- больной корзиной. Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу оку- рок. А потом на вахте я бы слушал, как Фидель говорит о любви. Я бы даже крикнул под общий смех: - Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко забрался... Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не зайти в барак... Я говорю с порога: - Когда заходит начальник, положено вставать. Зеки прикрывают карты. - Без понта, - говорит Купцов, - сейчас нельзя... - Это вилы, начальник, - произносит Адам. Остальные молчат. Я протя- гиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в карманы и за пазуху. Чалый хватает меня за локоть. - Руки! - приказывает ему Купцов. И потом, обращаясь ко мне: - Начальник, остынь! Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник. Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю на своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь всех слез. Злую волю... Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени ки- нулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не расслышав собственного крика... В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродук- тор. В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли шахматные фигуры вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами рассти- лался морозный день. Пейзаж в оконной раме... Сухое чистое белье... Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат... Веселая музыка из репродуктора... Клиническая прямота и откровенность быта. Все это заслоняло изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших к автоматам часовых. И тем не менее я вспоминал Купцова очень часто. Я не удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в своей лагерной робе. Да еще и с книгой в руках. Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувство- вал: неподалеку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова, Упала, как тень, на его лицо... В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темпом флигеле, натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к под- полковнику Гречневу. На его столе размахивал копьем чугунный витязь. Тон был начальственно-фамильярный; - Говорят, на тебя покушение было? - Просто сунули шабер в задницу. - Ну и что хорошего? - спросил подполковник. - Да так, - говорю, - ничего. - Как это произошло? - Играли в буру. Я отнял деньги. - Когда тебя обнаружили, денег не было. - Естественно. - Зачем же ты приключений ищешь? - Затем, что подобные вещи кончаются резней. - Товарищ подполковник... - Резней, товарищ подполковник. - Это в наших интересах. - Я думаю, надо по закону. - Ладно, считай, что я этого не говорил. Ты питерский? - С Охты. - В штабе рассказывают такой анекдот. Приехал майор Бережной на Роп- чу. Дневальный его не пускает. Бережной кричит: "Я из штаба части!" Дне- вальный в ответ: "А я - с Лиговки!.." Ты приемами самбо владеешь? - Более или менее. - Говорят - от топора и лома нет приема... Можно перевести тебя в другую команду. - Я не боюсь. - Это глупо. Отошлем тебя в Синдор... - А в Синдоре - не зеки? Такое же сучье и беспредельщина. - Права думаешь качать? - Не собираюсь. - Товарищ подполковник. - Не собираюсь, товарищ подполковник. - Вот и замечательно, - сказал он, - а то прижмуриться недолго. Габа- риты у тебя солидные, не промахнешься... Штабной грузовик отвез меня к переезду. Я шел по укатанной гладкой дороге. Затем - по испачканной конским на- возом лежневке. Сокращая дорогу, пересек замерзший ручей. И дальше - ми- мо воробьиного гвалта. Вдоль голубоватых сугробов и колючей проволоки. Сопровождаемый лаем караульных псов, я вышел к зоне. Увидел застиран- ный розовый флаг над чердачным окошком казармы. Покосившийся фанерный гриб и дневального с кинжалом на ремне. Незнакомого солдата у колодца. Чистые дрова, сложенные штабелем под навесом. И вдруг ощутил, как стос- ковался по этой мужской тяжелой жизни. По этой жизни с куревом и бранью. С гармошками, тулупами, автоматами, фотографиями, заржавленными бритвен- ными лезвиями и дешевым одеколоном... Я зашел к старшине. Отдал ему продовольственный аттестат. Затем нап- равился в сушилку. Там, вокруг помоста, заваленного ржавыми дисками от штанги, сидели бойцы и чистили картофель. Вопросов мне не задавали. Только писарь Богословский усмехнулся и го- ворит: - А мы тебя навечно в списки части занесли... Как я затем узнал, из штаба части присылали военного дознавателя. Он прочитал лекцию: "Вырождение буржуазного искусства". Потом ему задали вопрос: "Как там наш амбал?" Лектор ответил: - Следствие на единственно верном пути, товарищи... Купцова я увидел в зоне. Это случилось перед разводом конвойных бри- гад. Он подошел и, не улыбаясь, спросил: - Как здоровье, начальник? - Ничего, - говорю, - а ты по-прежнему в отказе? - Пока закон кормит. - Значит, не работаешь? - Воздерживаюсь. - И не будешь? Мимо нас под грохот сигнального рельса шли заключенные. Они шли груп- пами и поодиночке - к воротам. Бугры ловили по зоне отказчиков. Купцов же стоял на виду... - Не будешь работать? - Нихт, - сказал он, - зеленый прокурор идет - весна! Под каждым де- ревом - хаза. - Думаешь бежать? - Ага, трусцой. Говорят, полезно. - Учти, в лесу я исполню тебя без предупреждения. - Заметано, - ответил Купцов и подмигнул. Я схватил его за борт те- логрейки. - Послушай, ты - один! Воровского закона но существует. Ты один... - Точно, - усмехнулся Купцов, - солист. Выступаю без хора. - Ну и сдохнешь. Ты один против всех. А значит, не прав... Купцов произнес медленно, внятно и строго: - Один всегда прав... И вдруг я понял, что рад этому зеку, который хотел меня убить. Что я постоянно думал о нем. Что я жить не могу без Купцова. Это было так неожиданно, глупо, противно... Я решил все обдумать, чтобы не кривить душой. Я отпустил его и зашагал прочь. Я начинал о чем-то догадываться. Вер- нее - ощущать, что этот последний законник усть-вымского лагпункта - мой двойник. Что рецидивист Купцов (он же - Шаликов, Рожин, Алямов) мне до- рог и необходим. Что он - дороже солдатского товарищества, поглотившего жалкие крохи моего идеализма. Что мы - одно. Потому что так ненавидеть можно одного себя. И еще я почувствовал, как он устал... Я помню ту зиму, февраль, вертикальный дым над бараками. Когда лагерь засыпает, становится очень тихо. Лишь иногда волкодав на блокпосту при- поднимает голову, звякнув цепью. Мы втроем на КПП. Фидель греет руки около печной заслонки. Козырек его фуражки сломан. Он напоминает птичий клюв. Рядом сидит женщина в темных от растаявшего снега бурках. - фамилия наша Купцовы, - говорит она, развязывая платок. - Свидание не положено. - Так я же издалека. - Не положено, - твердит Фидель. - Мальчики... Фидель молчит, затем наклоняется к женщине и что-то шепчет. Он что-то говорит ей, наглея и стыдясь. Вводят Купцова. Он идет по-блатному, как в миру. Сутулится и прячет кулаки в рукава. И снова у меня ощущение бури над его головой. Снова я вижу капитанский мостик... Зек останавливается в проходном коридоре. Заглядывает на вахту, узна- ет и смотрит, смотрит... Не устает смотреть. Только пальцы его белеют на стальной решетке. - Боря, - шепчет женщина, - совсем зеленый. - Как огурчик, - усмехается тот. - Свидание не положено, - говорит Фидель. - Они предложили, - женщина с тоской глядит на мужа, - они предложи- ли... Мне срамно повторить... - Найду, - тихо, одному себе говорит Купцов, - найду я вас, ребята... А уж получать буду - на скощу... - Баклань, - угрожающе произносит Фидель, - в изоляторе клеток нава- лом. И потом, обращаясь к дежурному надзирателю: - Увести! Женщина вскрикивает, плачет. Купцов стоит, прижавшись к решетке ще- кой. - Соглашайся, Тамара, - неожиданно и внятно говорит он, - соглашайся. Соглашайся, чего предложили начальники... Надзиратель берет его за локоть. - Соглашайся, Томка, - говорит он. Надзиратель тащит его, почти сры- вая робу. Видны худые мощные ключицы и синий орел на груди. - Соглашайся, - все еще просит и умоляет Купцов... Я распахиваю дверь. Выхожу на дорогу. Меня ослепляет фарами громыхаю- щий лесовоз. В наступившей сразу же кромешной тьме дорога едва различи- ма. Я оступаюсь, падаю в снег. Вижу небо, белое от звезд. Вижу дрожащие огни над лесобиржей... Все расплывается, ускользает. Я вспоминаю море, дюны, обесцвеченный песок. И девушку, которая всегда была права. И то, как мы сидели рядом на днище перевернутой лодки. И то, как я поймал окунька, бросил его в море. А потом уверял девушку, что рыбка крикнула: "Мерси!",.. Потом я уже не чувствовал холода и догадался, что замерзаю. Тогда я встал и пошел. Хотя знал, что буду еще не раз оступаться и падать.... Через несколько минут я ощутил запах сырых березовых дров. Увидел бе- лый дым над вахтой, Стекла КПП роняли дрожащие желтые блики на отполированную тягачами лежневку... Когда я зашел, Фидель, морщась от пламени, выгребал угли. Инструктор, вернувшись с обхода, пил чай. Женщины не было... - Такая бикса эта Нюрка, - говорил Фидель, - придешь - водяра, холо- дец. Сплошное мамбо итальяно. Кирнешь, закусишь, и понеслась душа в рай. А главное - душевно, типа: "Ваня, не желаешь ли рассолу? " - Нельзя ли договориться, - хмуро спросил инструктор, - чтобы она мне выстирала портянки? И опять наступила весна. Последний черный снег унес особенное зимнее тепло. По размытым лежневкам медленно тянулись дни... Этот месяц Купцов просидел в изоляторе. Он дошел. Под распахнутой те- логрейкой выделялись ключицы. Зек вел себя тихо, лишь однажды бросился на Фиделя. Мы их с трудом растащили. Я не удивился. Волк ненавидит собак и людей. Но все-таки больше - со- бак. Трижды я отпускал его в зону. Трижды у нарядчика появлялась короткая запись: "Отказ"... Начальник конвоя в зеленом плаще осветил фонариком список. - Лесоповал - на выход! - скомандовал он. Мы приняли бригаду у ворот жилой зоны. Паха-пиль, сдерживая Гаруна, ушел вперед. Я, выдержав дистанцию, оказался сзади. Поселок Чебью встретил нас лаем собак, запахом мокрых бревен, хмурым равнодушием обитателей. Вдоль захламленных двориков мы направились к больнице. Повернули к реке, свободной ото льда, неожиданно чистой и блестящей. Прошли грубо сколоченными мостками. Пересекли железнодорожную линию с бесцветной тра- вой между шпал, Миновали огромные цистерны, водокачку и помпезное здание железнодорожного сортира. И уж затем вышли на грязную от дождей лежнев- ку. - В детстве я любил по грязи шлепать, - сказал мне Фидель, - а ты? Сколько я галош в дерьме оставил - это страшно подумать!.. Около лесоповала мы встретили караульную группу. Часовые были в полу- шубках. В руках они несли телефонные аппараты и подсумки с магазинами. Пахапиль остановил зеков, тронул козырек и начал докладывать. - Отставить! - прервал его начальник караула Шумейко. Громадный и рябой, он выглядит сонным, даже когда бегает за пивом. Яркую индивидуальность сержанта Шумейко можно оценить лишь в ходе чрез- вычайных происшествий. Все, за исключением ЧП, ему давно наскучило... Шумейко пересчитал заключенных. Тасуя их личные карточки, направил в предзонник одну шеренгу за другой. И наконец махнул часовым. Мы зашли на КПП. Фидель кинул оружие в пирамиду и лег на топчан. Я осмотрел сигнализацию и начал растапливать печь. Пахапиль достал из сейфа рацию. Вытащил гибкую, как удилище, металли- ческую антенну. И потом огласил небесные сферы таинственными заклинания- ми: - Алло, Роза! Алло, Роза! Я - Пион! Я - Пион! Сигнализация в порядке. Запретка распахана. Урки работают. Вас не слышу, вас не слышу, вас не слышу... Я зашел в производственный сектор, направился к инструменталке. Возле бочки с горючим темнела унылая длинная очередь. Кто-то закурил, но сразу бросил папиросу. Карманник Чалый, увидев меня, нарочито громко запел: На бану, на бану, Эх, да на баночке, Чемоданчик грабану, И спасибо ночке... Со мной заговаривали, я отвечал. Затем, нагибаясь, вышел через лес к поляне. Там возле огня сидел на корточках человек. - Не работаешь, бес? - Воздерживаюсь. Привет, начальник. - Значит, в отказе? - Без изменений. - Будешь работать? - Закон не позволяет. - Две недели ШИЗО! - Начальник... - Будешь работать? - Начальник... - Шофером, возчиком, сучкорубом... Я подошел и разбросал костер. - Будешь работать? - Да, - сказал он, - пойдем. - Сучкорубом или возчиком? - Да. Пойдем. - Иди вперед... Он шел и придерживал ветки. Ступал в болото, не глядя. Под вышкой около сваленного дерева курили заключенные. Я сказал на- рядчику; - Топор. Нарядчик усмехнулся. - Топор! - крикнул я. Нарядчик подал Купцову топор. - К Летяге в бпигаду пойдешь? - Да. Пальцы его неумело сжимали конец топорища. Кисть выглядела изящно на темном залоснившемся древке. Как я хотел, чтобы он замахнулся! Я бы скинул клифт. Я бы скинул двадцать веков цивилизации. Я бы припомнил все, чему меня учили на Роп- че. Я бы вырвал топор и, не давая ему опомниться... - Ну, - приказал я, стоя в двух шагах. Ощущая каждую травинку под са- погами. - Ну! - говорю. Купцов шагнул в сторону. Затем медленно встал на колени около пня. Положил левую руку на желтый, шершавый, мерцающий срез. Затем взмахнул топором и опустил его до последнего стука. - Наконец, - сказал он, истекая кровью, - вот теперь - хорошо... - Чего стоишь, гандон, - обратился ко мне подбежавший нарядчик, - ты в дамках - зови лепилу!.. 4 апреля 1982 года. Миннеаполис Буду кроток, поскольку через три дня вас увижу. Миннеаполис - панорамный тихий город. Людей почти не видно. Автомоби- лей тоже мало. Самое интересное здесь - река Миссисипи. Та самая. Ширина ее в этих краях: - метров двести. Короче, на виду у толпы американских славистов я эту реку переплыл. Переплыл Миссисипи. Так и напишу в Ленинград. По-моему, ради одного этого стоило ехать... Знаете, в марте я давал интервью Рою Стиллману. И он спросил: - Чем тебя больше всего поразила Америка? Я ответил: - Тем, что она существует. Тем, что это - реальность. Америка для нас была подобна Карфагену или Трое. И вдруг оказалось, что Бродвей - это реальность. Тиффани - реальность. Небоскреб Утюг - ре- альность. И Миссисипи - реальность... Как-то иду я по Нижнему Манхеттену. Останавливаюсь возле бара. Назы- вается бар - "У Джонни". Захожу. Беру свой айриш-кофе и располагаюсь у окна. Чувствую, под столом кто-то есть. Наклоняюсь - пьяный босяк. Совер- шенно пьяный негр в красной рубашке. (Кстати, я такую же рубаху видел на Евтушенко.) И вдруг я чуть не заплакал от счастья. Неужели это я?! Пью айриш-кофе в баре "У Джонни". А под столом валяется чернокожий босяк... Конечно, счастья нет. Покоя тоже нет. К тому же я слабовольный. И так далее. Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-ко- фе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее де- сятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается серпантином... Допустим, счастья нет. Покоя - нет. И воли - тоже нет. Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я? Живу в отеле "Куртис" с множеством разнообразных увеселений. Есть бар. Есть бассейн. Есть какая-то подозрительная "Га-вана-рум". Есть лав- ка сувениров, где я приобрел купальные трусики для Миссисипи. (На перед- ней части изображена сосиска и два крутых яйца...) Есть чистые простыни, горячая вода, телевизор, бумага. Есть потрясаю- щий сосед - Эрнст Неизвестный. (Только что он убедительно доказывал Гар- рисону Солсбери: "Вертикаль - это Бог. Горизонталь - это Жизнь. В точке пересечения - я, Ми-келанджело. Шекспир и Кафка...") Есть - вы, которому я шлю это дурацкое письмо. Живу в отеле. Участвую в каком-то непонятном симпозиуме. Денег - око- ло сотни. Рано утром выйду из гостиницы. Будет прохладно и сыро. Меня остановит какой-нибудь голодранец и спросит: - Нет ли спичек? Я отвечу: - Держи. И протяну ему зажигалку. И человеку будет трудно прикурить на ветру. И тогда я добавлю: - В себя, в себя... И вряд ли он будет глазеть мне вслед. Потому что эти несколько слов я могу выговорить без акцента. Он скажет: - Прохладный день сегодня. И я отвечу: - Yes. И мы пойдем - каждый своей дорогой. Два абсолютно свободных человека. Участник непонятного симпозиума и голодранец в джемпере, которому поза- видовал бы Евтушенко... Ночью мы играли в бинго. И Неизвестный проиграл четыре раза. Значит, он победит в какой-то другой, неведомой игре... Всех обнимаю. Скоро увидимся. Везу небольшой отрывок ц конец тюремной повести. Мне его передали через Левина из Техаса. Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так: "На Севере вообще темнеет рано. А в зоне - особенно..." Я эту фразу куда-нибудь вставлю. Ну, до встречи... Как только оборвался рев моторов, высоко над головами зашумели сосны. Заключенные бросили работу, вытащили ложки из-за голенищ, пошли к сараю. Баландер погрузил черпак в густую и темную жижу. Ели молча, затем достали кисеты и прикурили от головни. Дым костра уходил, становился бледным октябрьским небом. Было тихо. Сосны шумели в опустевшем без гула моторов пространстве над лесоповалом. - Поговорим о чудесах? - сказал бугор Атешин, надвинув рваный зековс- кий треух. - Кончай, - отозвался Белуга, - после твоих разговоров не спится. - Не спится? А ты возьми ЕГО - да об колено! На воле свежий заведешь, куда богаче... Зеки нехотя рассмеялись. Осенний воздух был пропитан запахом солярки. Покачивались деревья в бледном небе. Солнце припадало к шершавым желто- ватым баланам. В стороне курили двое. Коротконогий парень в застиранной телогрейке - Ерохин. И бывший прораб, уроженец черниговской области, тощий мужик - Замараев. - Пустой ты человек, Ероха, - говорил Замараев, - пустой и несерьез- ный. Таким в гробу и в зоосаде место... - Уймись, - сказал Ероха, - попер как на буфет!.. А то ведь у меня не заржавеет. Могу пощекотать... - Испугал... Все треплешь языком, а жизнь проходит... Ерохин рассердился: - Брось мансы раскидывать, чернуха здесь не пролазит... Да и что с тобой говорить? Ты же серый! Ты же позавчера на радиоприемник с вилами кидался... Одно слово - мужик... - У нас в каждой избе - радиоточка, - сказал Замараев. Он мечтательно возвысил глаза и продолжал: - У меня пятистенка была... Сарай под шифером... Коровник рубленый... За окнами - жасмин... Я жил по совести. Придет, бьшало, кум на разго- венье... - Кум? - забеспокоился Ероха. - Опер, что ли? - Опер... Сам ты - опер. Кум, говорю... Родня... Придет, бывало. Портвейного вина несет бутылку... Кум у меня серьезный человек был, ин- валид... - Партийный, что ли? - снова вмеш

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору