Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
ак вот, голоса у меня нет...
Далее следовала короткая пауза.
- И души тоже нет...
Под смех и аплодисменты Разудалов заканчивал:
- Чем пою - сам удивляюсь!..
Постепенно Марусе стали доверять обязанности ведущего. Маруся заказала
себе три концертных платья. Научилась грациозно двигаться по сцене. В ее
голосе зазвучали чистые пионерские ноты. Маруся стремительно появлялась
из-за кулис. Замирала, ослепленная лучами прожекторов. Окидывала первые ряды
сияющим взглядом. И наконец выкрикивала:
- У микрофона - лауреат всесоюзного конкурса артистов эстрады -
Бронислав Разудалов!
Затем роняла голову, подавленная величием минуты...
Концерты Разудалова проходили с неизменным успехом. Репертуар у него
был современный, камерный. В его песнях доминировала нота сдержанной
интимности. Звучало это все примерно так:
Ты сказала - нет,
Я услышал - да...
Затерялся след у того пруда.
Ты сказала - да,
Я услышал - нет...
И тому подобное.
Разудалов был веселым человеком. Он зарабатывал на жизнь теми эмоциями,
которыми другие люди выражают чувство безграничной радости и полного
самозабвения. Он пел, танцевал и выкрикивал разные глупости. За это ему
хорошо платили.
Вскоре, однако, Маруся заметила, что жизнелюбие Разудалова простирается
слишком далеко. Она начала подозревать его в супружеских изменах. И не без
оснований.
Она находила в его карманах пудреницы и шпильки. Обнаруживала на его
рубашках следы помады. Вытаскивала из дорожного несессера синтетические
колготки. И наконец, застала однажды в его грим-уборной совершенно раздетую
чревовещательницу Кисину.
В тот день она избила мужа нотным пюпитром. Через двадцать минут
Разудалов появился на сцене в темных очках. Левая рука его безжизненно
висела.
На Марусины попреки Разудалов отвечал каким-то идиотским смехом. Он не
совсем понимал, в чем дело. Он говорил:
- Мария, это несерьезно! Я думал, ты культурная, мыслящая женщина без
предрассудков...
Разудалов оставался верен своему жизнелюбию, зато научился лгать. От
беспрерывной лжи у него появилось заикание. На сцене оно пропадало.
Он лгал теперь без всякого повода. Он лгал даже в тех случаях, когда
это было нелепо. На вопрос "Который час?" он реагировал уклончиво.
Друзья шутили:
- Разудалов хочет трахнуть все, что движется...
Теперь уже от ревности страдала Маруся. Поджидала мужа ночами. Грозила
ему разводом. А главное, не могла понять, зачем он это делает? Ведь она так
сильно и бескорыстно его любила!..
Муж появлялся утром, распространяя запах вина и косметики:
- Засиделись, понимаешь, выпили, болтали об искусстве...
- Где ты был?
- У этого... у Голощекина... Тебе большой привет.
Маруся отыскивала в записной книжке телефон неведомого Голощекина.
Женский голос хмуро отвечал:
- Илья Захарович в больнице...
Маруся, вспыхнув, подступала к Разудалову:
- Значит, ты был у Голощекина? Значит, вы болтали об искусстве?
- Странно, - поражался Разудалов, - лично я у него был...
И тут Маруся впервые задумалась - как жить дальше? Удовольствия
неизбежно порождали чувство вины. Бескорыстные поступки вознаграждались
унижениями. Получался замкнутый круг...
В чем источник радости? Как избежать разочарований? Можно ли
наслаждаться без раскаяния? Все эти мысли не давали ей покоя.
Через год у нее родился мальчик.
Все шло, как прежде. Разудалов ездил на гастроли. Возвратившись, быстро
исчезал. Когда Маруся уличала его в новых изменах, оправдывался:
- Пойми, мне как артисту нужен импульс...
Маруся снова переехала к родителям. Галина Тимофеевна к этому времени
стала пенсионеркой. Федор Макарович продолжал работать.
Неожиданно появлялся Разудалов с цветами и шампанским. Рассказывал о
своих творческих успехах. Жаловался на цензуру, которая запретила его лучшую
песню: "Я пить желаю губ твоих нектар..." Галину Тимофеевну он развязно
называл - мамуля. Шутки у него были весьма сомнительные. Например, он
говорил Марусиному папе:
- Дядя Федя, ты со мною не шути! Ведь если разобраться, ты - никто. А
я, между прочим, зять самого Татаровича!..
Выпив коньяка с шампанским и оставив пачку мятых денег, Разудалов
убегал. Бремя отцовства его не тяготило. Целуя сына, он приговаривал:
- Надеюсь, ты вырастешь человеком большой души...
Временами Маруся испытывала полное отчаяние. Угрожала Разудалову
самоубийством. Именно тогда в его репертуаре появился шлягер:
Если ты пойдешь
к реке топиться,
приходи со мной,
со мной проститься!
Эх, я тебя до речки провожу
и поглубже место укажу...
Тут как в сказке появился Цехновицер. Он дал Марусе почитать "Архипелаг
ГУЛаг" и настоятельно советовал ей эмигрировать. Он говорил:
- Поженимся фиктивно и уедем в качестве евреев.
- Куда? - спрашивала Маруся.
- Я, например, в Израиль. Ты - в Америку. Или во Францию...
Маруся вздыхала:
- Зачем мне Франция, когда есть папа...
И все-таки Муся стала задумываться об эмиграции. Во-первых, это было
модно. Почти у каждого мыслящего человека хранился израильский вызов.
То и дело уезжали знакомые деятели культуры. Уехал скульптор
Неизвестный, чтобы осуществить в Америке грандиозный проект "Древо жизни".
Уехал Савка Крамаров, одержимый внезапно прорезавшимся религиозным чувством.
Уехал гениальный Боря Сичкин, пытаясь избежать тюрьмы за левые концерты.
Уехал диссидентствующий поэт Купершток, в одном из стихотворений гордо
заявивший:
Наследник Пушкина и Блока,
я - сын еврея Куперштока!..
Уезжали писатели, художники, артисты, музыканты. Причем уезжали не
только евреи. Уезжали русские, грузины, молдаване, латыши, доказавшие
наличие в себе еврейской крови. Короче, проблема эмиграции широко
обсуждалась в творческих кругах. И Маруся все чаще об этом задумывалась.
В эмиграции было что-то нереальное. Что-то, напоминающее идею загробной
жизни. То есть можно было попытаться начать все сначала. Избавиться от
бремени прошлого.
Творческая жизнь у Маруси не складывалась. Замуж она, по существу, так
и не вышла. Многочисленные друзья вызывали у нее зависть или презрение.
У родителей Муся чувствовала себя, как в доме престарелых. То есть жила
на всем готовом без какой-либо реальной перспективы. Сон, телевизор,
дефицитные продукты из распределителя. И женихи - подчиненные Федора
Макаровича, которые, в основном, старались нравиться ему.
Маруся чувствовала: еще три года - и все потеряно навсегда...
Цехновицер так настойчиво говорил о фиктивном, именно фиктивном, браке,
что Маруся сказала ему:
- Раньше ты любил меня как женщину.
Цехновицер ответил:
- Сейчас я воспринимаю тебя как человека.
Маруся не знала - огорчаться ей или радоваться. И все-таки огорчилась.
Видно, так устроены женщины - не любят они терять поклонников. Даже
таких, как Цехновицер...
На словах эмиграция казалась реальностью. На деле - сразу возникало
множество проблем.
Что будет с родителями? Что подумают люди? А главное - что она будет
делать на Западе?..
В загс пойти с Цехновицером - уже проблема. У жениха, вероятно, и
костюма-то соответствующего нет. Не скажешь ведь инспектору, что брак
фиктивный...
А потом начались какие-то встречи около синагоги. Какие-то "Памятки для
отъезжающих". Какие-то разговоры с иностранными журналистами.
Маруся стала ходить на выставки левой живописи. Перепечатывала на своей
"Олимпии" запрещенные рассказы Шаламова и Домбровского. Пыталась читать в
оригинале Хемингуэя.
Ее родители о чем-то догадывались, но молчали. Пришлось Марусе с ними
объясниться.
Как это было - лучше не рассказывать. Тем более что подобные драмы
разыгрывались во многих номенклатурных семействах.
Родители обвиняли своих детей в предательстве. Дети презирали родителей
за верноподданничество и конформизм.
Взаимные попреки сменялись рыданиями. За оскорблениями следовали
поцелуи.
Федор Макарович знал, что должен будет в результате уйти на пенсию.
Галина Тимофеевна знала, что с дочкой она больше не увидится.
В октябре Маруся зарегистрировалась с Цехновицером. К Новому году они
получили разрешение. Девятого января были в Австрии.
Оказавшись на Западе, Цехновицер сразу изменился. Он стал еврейским
патриотом, гордым, мудрым и немного заносчивым. Он встречался с
представителями ХИАСа, носил шестиконечную анодированную звезду и мечтал
жениться на еврейке.
Условия фиктивного брака Цехновицер добросовестно выполнил. Увез жену
на Запад. Зато Маруся оплатила все расходы и даже купила ему чемодан.
Вскоре им предстояло расстаться. Цехновицер улетал в Израиль. Маруся
должна была получить американскую визу.
Маруся говорила:
- Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи!
- Ничего, - отвечал Цехновицер, - привыкну...
Марусе было грустно расставаться с Цехновицером. Ведь он был
единственным человеком из прошлой жизни.
Маруся испытывала что-то вроде любви к этому гордому, заносчивому,
агрессивному неудачнику. Ведь что-то было между ними. А если было, то разве
существенно - плохое или хорошее? И если было, то куда оно, в сущности,
могло деваться?..
В аэропорт Маруся не поехала. У маленького Левушки третий день болело
горло.
Маруся из окна наблюдала, как Цехновицер садится в автобус. Он казался
таким неуклюжим под бременем великих идей. Его походка была решительной, как
у избалованного слепого.
Через неделю Левушке благополучно вырезали гланды. Отвезла его в
госпиталь миссис Кук из Толстовского фонда. Виза к этому моменту уже была
получена.
Еще через шестнадцать дней Маруся приземлилась в аэропорту имени
Кеннеди. В руках у нее был пакет с кукурузными чипсами. Рядом вяло топтался
невыспавшийся Лева. Увидев двух негров, он громко расплакался. Маруся
говорила ему:
- Левка, заткнись!
И добавляла:
- Голос - в точности, как у папаши...
После кораблекрушения
В аэропорту Марусю поджидали Лора с Фимой. Лора была ее двоюродной
сестрой по матери. Лорина мама - тетя Надя - работала простым корректором.
Муж ее - дядя Савелий - преподавал физкультуру. Лора носила фамилию отца -
Мелиндер. Татаровичи не презирали Мелиндеров. Иногда они брали Лору на дачу.
Изредка сами ездили в Дергачево. Маруся дарила сестре платья и кофты. При
этом говорилось:
- Синюю кофту бери, а зеленую я еще поношу...
Марусе и в голову не приходило, что Лора обижается.
В общем, сестры не дружили. Маруся была красивая и легкомысленная. Лора
- начитанная и тихая. Ее печальное лицо считалось библейским.
Марусина жизнь протекала шумно и весело. Лорино существование было
размеренным и унылым.
Маруся жаловалась:
- Все мужики такие нахальные!
Лора холодно приподнимала брови:
- Мои, например, знакомые ведут себя корректно.
И слышала в ответ:
- Нашла чем хвастать!..
Татаровичи не избегали Мелиндеров. Просто Мелиндеры были из другого
социального круга. В старину это называлось - бедные родственники. Так что
сестры виделись довольно редко.
Муся от кого-то слышала, что Лора вышла замуж. Что муж ее - аспирант по
имени Фима. Но познакомиться с Фимой ей довелось лишь в Америке...
Эмиграция была для Лоры и Фимы свадебным путешествием. Они решили
поселиться в Нью-Йорке. Через год довольно сносно заговорили по-английски.
Фима записался на курсы бухгалтеров, Лора поступила в ученицы к маникюрше.
Дела у них шли прекрасно. Через несколько месяцев оба получили работу.
Фима устроился в богатую текстильную корпорацию. Лора трудилась в
парикмахерской с американской клиентурой. Она говорила:
- Русских мы практически не обслуживаем. Для этого у нас слишком
высокие цены.
Лора зарабатывала пятнадцать тысяч в год. Фима - вдвое больше. Вскоре
они купили собственный дом. Это был маленький кирпичный домик в
Форест-Хиллсе. Жилье в этом районе стоило тогда не очень дорого. Жили здесь,
в основном, корейцы, индусы, арабы. Фима говорил:
- С русскими мы практически не общаемся...
Фима и Лора полюбили свой дом. Фима собственными руками починил
водопровод и крышу. Затем электрифицировал гараж. Лора тем временем покупала
занавески и керамическую утварь.
Дом был уютный, красивый и сравнительно недорогой. Журналист Зарецкий,
с которым Лора познакомилась в ХИАСе, называл его "мавзолеем". Старик явно
завидовал чужому благополучию...
Лора и Фима были молодой счастливой парой. Счастье было для них
естественно и органично, как здоровье. Им казалось, что всяческие
неприятности - удел больных людей.
Лора и Фима слышали, что некоторым эмигрантам живется плохо. Вероятно,
это были нездоровые люди с паршивыми характерами. Вроде журналиста
Зарецкого.
Лора и Фима жили дружно. Они жили так хорошо, что Лора иногда
восклицала:
- Фимка, я так счастлива!
Они жили так хорошо, что даже придумывали себе маленькие неприятности.
Вечером Фима, хмурясь, говорил:
- Знаешь, утром я чуть не сбил велосипедиста.
Лора делала испуганные глаза:
- Будь осторожнее. Прошу тебя - будь осторожнее.
- Не беспокойся, Лорик, у меня прекрасная реакция!
- А у велосипедиста? - спрашивала Лора...
Бывало, что Фима являлся домой с виноватым лицом.
- Ты расстроен, - спрашивала Лора, - в чем дело?
- А ты не будешь сердиться?
- Говори, а то я заплачу.
- Поклянись, что не будешь сердиться.
- Говори.
- Только не сердись. Я купил тебе итальянские сапожки.
- Ненормальный! Мы же договорились, что будем экономить. Покажи...
- Мне страшно захотелось. И цвет оригинальный... Такой коричневый...
В субботнее утро Фима и Лора долго завтракали. Потом ходили в магазин.
Потом смотрели телевизор. Потом уснули на веранде. Потом раздался звонок.
Это была телеграмма из Вены. Маруся прилетала наутро, рейсом 264. К семи
тридцати нужно было ехать в аэропорт.
Встретили ее радушно. Засиделись в первую же ночь до трех часов.
Ребенок спал. Телевизор был выключен. Фима готовил коктейли. Маруся и Лора
сначала устроились на ковре. Лора сказала: "Так принято".
Затем они все-таки перешли на диван.
Лора в десятый раз спрашивала:
- Зачем ты уехала, да еще с малолетним ребенком?
- Не знаю... Так вышло.
- Понятно, когда уезжают диссиденты, евреи или, например, уголовники...
- У меня было плохое настроение.
- То есть?
- Мне показалось, что все уже было... Маруся хотела, чтобы ее понимали.
Хотя сама она не понимала многого.
- У тебя, действительно, все было - развлечения, поклонники, наряды...
А ты вдруг - раз, и уезжаешь.
- Мне сон приснился.
- Например?
- Вроде бы у меня появляются крылья. А дальше - как будто я пролетаю
над городом и тушу все электрические лампочки.
- Лампочки? - заинтересовался Фима. - Ясно. По Фрейду - это сексуальная
неудовлетворенность. Лампочки символизируют пенис.
- А крылья?
- Крылья, - ответил Фима, - тоже символизируют пенис.
Маруся говорит:
- Я смотрю, ваш Фрейд не хуже Разудалова. Одни гулянки на уме...
- И все же, - спрашивала Лора, - почему ты уехала? Политика тебя не
волновала. Материально ты была устроена. От антисемитизма страдать не
могла...
- Этого мне только не хватало!
- Так в чем же дело?
- Да ни в чем. Уехала и все. Тебя хотела повидать... И Фиму...
Играла радиола. Уютно звякал лед в стаканах. Пахло горячим хлебом из
тостера. За окнами стояла мгла.
Ночью все проголодались. Лора сказала:
- Фимуля, принеси нам кейк из холодильника...
Лоре было приятно, что дом хорошо и небрежно обставлен. Что на стенах
литографии Шемякина, а в холодильнике есть торт. Что в гараже стоит японская
машина, а шкафы набиты добротной одеждой.
Лора еще днем говорила мужу:
- Пусть живет. Пусть остается здесь сколько угодно... Не хочу я ей
мстить за обиды, пережитые в юности. Не хочу демонстрировать своего
превосходства. Мы будем выше этого. Ответим ей добром на зло... О чем ты
думаешь?..
- Я думаю - как хорошо, что у меня есть ты!
- А у меня - соответственно - ты!..
Лора подарила Марусе свитер и домашние туфли. Маруся их даже не
примерила.
Лора предоставила Марусе с ребенком отдельную комнату. Маруся Лору даже
не поблагодарила.
Лора предложила ей: "Бери из холодильника все, что тебе захочется". Но
Маруся, в основном, довольствовалась картофельными чипсами.
Театры Марусю не интересовали. В магазинах она разглядывала только
детские игрушки. Ночной Бродвей показался ей шумным и грязным.
Так прошла неделя.
В субботу появился гость, Джи Кей Эплбаум, развязный и шумный толстяк.
Он был менеджером в корпорации, где работал Фима. Вчетвером они жарили
сосиски у заднего крыльца и пили "Бадвайзер".
На этот раз Джи Кей пришел один. До этого, сказала Лора, он приводил
невесту - Карен Роуч.
На вопрос: "Где Карен?" - менеджер ответил:
- Она меня бросила. Я был в отчаянии. Затем купил себе новую машину и
поменял жилье. Теперь я счастлив...
Эплбауму понравилась Маруся. Он захотел учиться русскому языку. Маруся
спела ему несколько частушек. Например, такую: "Строят мощную ракету,
посылают на Луну. Я хочу в ракету эту посадить мою жену..." Фима перевел.
Когда Эплбаум попрощался и уехал, Маруся сказала:
- По-моему, он дурак!
Лора возмутилась:
- Просто Джи Keй - типичный американец со здоровыми нервами. Если
русские вечно страдают и жалуются, то американцы устроены по-другому.
Большинство из них - принципиальные оптимисты...
Лора объясняла Мусе:
- Америка любит сильных, красивых и нахальных. Это страна деловых,
целеустремленных людей. Неудачников американцы дружно презирают.
Рассчитывать здесь можно только лишь на одного себя...
- В Америке, - брал слово Фима, - нужно ежедневно переодеваться. Как-то
я забыл переодеться, и Эплбаум спросил меня: "Ты где ночевал, дружище?!.."
Днем Маруся возилась с Левушкой. Хлопот особых не было. Тем более что
вместо пеленок Маруся использовала удобные и недорогие дайперсы.
Эти самые дайперсы - первое, что Маруся оценила на Западе. Кроме того,
ей нравились чипсы, фисташки и разноцветная бумажная посуда. Поел и
выбросил...
Муся испытывала беспокойство. Ей надо было срочно искать работу. Тем
более что Левушку определили в детский сад.
Сначала он плакал. Через неделю заговорил по-английски.
А Маруся все думала, чем бы заняться. В Союзе она была интеллигентом
широкого профиля. Работать могла где угодно. От министерства культуры до
районной газеты.
А здесь? Кино, телевидение, радио, пресса? Всюду, как минимум, нужен
английский язык.
Программистом ей быть не хотелось. Медсестрой или няней - тем более. Ее
одинаково раздражали цифры, чужие болезни и посторонние дети.
Ее внимание привлекла реклама ювелирных курсов. В принципе, это имело
отношение к драгоценностям. А в драгоценностях Маруся разбиралась.
Ювелирные курсы занимали весь третий этаж мрачноватого блочного дома на
Четырнадцатой улице. Руководил ими мистер Хигби, человек с наружностью
умеренно в
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -