инести?
     - Нет. Рассказывай.
     -  Чего рассказывать?  Я занимаюсь  моделированием  химических реакций.
Одно время исследовал канцерогенез асбестовой пыли...
     - Ты мне скажи, рак излечим?
     - Рак кожи - да.
     - А рак желудка, например?
     -  Лидочка, полный  хаос в  этом  деле. Миллиграмм канцерогена  убивает
лошадь.  У любого взрослого  человека на пальце  этих  самых  канцерогенов -
табун отравить можно.  А я  вот  курю  и тем не менее  - жив... Дым,  в свою
очередь,  тоже...  Не  записывай.  Рак  -  щекотливая  тема.  Запретят  твою
передачу.
     - Не думаю.
     -  Что, я с журналистами  дела  не  имел?! Обратись к терапевту,  у них
благодать. Соцобязательства каждый месяц берут... Ты  погони в свою контору,
согласуй.
     Агапова позвонила Нине Игнатьевне. Та перепугалась.
     - Лидочка,  рак  - слишком  печально. Порождает  отрицательные  эмоции.
Ассоциируется с небезызвестным романом. Мы ждем чего-нибудь светлого...
     - Рак - это проблема номер один.
     - Лидочка, не упрямьтесь. Есть негласное распоряжение.
     - Что ж, - вздохнула Лида, - извините...
     - Куда ты? -- удивился Левин. - Посиди.
     - Я, в общем-то, по делу зашла.
     - Мы семь лет не виделись. Скоро Галка придет, выпьем чего-нибудь.
     - Ты уж прости, не хотелось бы мне ее видеть.
     Левин молчал.
     - Ты счастлив, Боря?
     Левин снял очки. Теперь он был похож на второгодника.
     - Какое там счастье! Живу, работаю. Галка, я согласен, трудный человек.
Есть в  ней что-то безжизненное. Володя  - хам, начитанный, развитый  хам. Я
все-таки  доктор наук,  профессор.  А он говорит мне вчера: "У тебя комплекс
неполноценности..."
     - Но ведь ты ученый, служишь людям. Ты должен гордиться...
     - Брось, Лида. Я служу Галине и этому засранцу.
     - Ты просто не в форме.
     Лида уже стояла на площадке.
     - А помнишь, как в Новгород ездили? - спросил Левин.
     - Боря. замолчи сейчас же. Все к лучшему. Ну, я пошла.
     И она пошла вниз, на ходу раскрывая зонтик.
     Щелчок - и над головой ее утвердился пестрый, чуть вибрирующий купол.
     - А как мы дыни воровали?! - закричал он в лестничный пролет...
     К  этому времени  стемнело. В лужах плавали акварельные неоновые  огни.
Бледные  лица прохожих  казались  отрешенными.  Из-за поворота,  качнувшись,
выехал наполненный  светом трамвай. Лида опустилась  на  деревянную  скамью.
Сложила зонтик. В черном стекле напротив отражалось ее усталое лицо. Кому-то
протянула  деньги, ей  сунули билет. Всю  дорогу  она спала  и проснулась  с
головной  болью. К  дому шла медленно,  ступая  в  лужи. Хорошо,  догадалась
надеть резиновые чешские боты...
     Осинские  жили в соседнем подъезде.  Аркадий - тренер, вечно  шутит. На
груди  у него, под замшевой курткой, блестит секундомер.  Милка где-то химию
преподает.
     Сын  -  таинственная  личность.  Шесть   лет   уклоняется  от  воинской
повинности.  Шесть  лет симулирует  попеременно  - неврозы,  язву  желудка и
хронический артрит. Превзошел  легендарного еволюционера Камо.  За эти  годы
действительно стал нервным, испортил желудок  и приобрел хронический артрит.
Что  касается  медицинских  знаний,  то  Игорь давно  оставил позади  любого
участкового  врача.  Кроме  того, разбирается  в  джазе  и свободно  говорит
по-английски...
     В общем, человек довольно интересный, только не работает...
     Лида  поднялась  на  третий этаж. Ей вдруг неудержимо захотелось домой.
Прогоняя эту мысль, нажала кнопку. Глухо залаял Милорд.
     - Входи, - обрадовалась Мила Осинская, - Игорь где-то шляется.  Арик на
сборах в Мацесте. Познакомься, это Владимир Иванович.
     Навстречу ей поднялся  грузный человек лет  шестидесяти. Протянул руку,
назвался. С достоинством разлил коньяк. Мила включила телевизор.
     - Хочешь борща?
     - Нет. Я, как ни странно, выпью.
     - За все хорошее, - дружелюбно произнес Владимир Иванович.
     Это был широкоплечий, здоровый мужчина в красивом тонком джемпере. Лицо
умеренно, но регулярно выпивающего человека. В кино так изображают отставных
полковников.  Прочный   лоб,  обыденные  светлые   глаза,  золотые  коронки.
Чокнулись, выпили.
     - Ну, беседуйте, - сказала хозяйка, -  а я к Воробьевым зайду на десять
минут. Мне Рита кофту вяжет... И ушла.
     - Я, в общем-то, по делу, - сказала Лида.
     - К вашим услугам.
     -  Мы готовим  радиопередачу  "Встреча с интересным человеком". Людмила
Сергеевна кое-что  о вас рассказывала... И я  подумала...  Мне  кажется,  вы
интересный человек...
     - Человек я самый обыкновенный, - произнес Владимир Иванович, - хотя не
скрою, работу люблю и в коллективе меня уважают...
     - Где вы работаете? - Лида достала блокнот.
     - В Порхове имеется  филиал  "Красной зари". Создаем координатные  АТС.
Цех  большой,  ведущий.  По  итогам   второго  квартала  добились  серьезных
успехов...
     - Вам не скучно?
     - Не понял.
     - Не скучно в провинции?
     - Город наш  растет,  благоустраивается.  Новый Дом  культуры, стадион,
жилые массивы... Записали?
     Владимир Иванович наклонил бутылку. Лида отрицательно покачала головой.
Он выпил. Подцепил ускользающий маринованный гриб. Лида, выждав, продолжала:
     -  Я  думаю, можно  быть  провинциалом в столице и столичным  жителем в
тундре.
     - Совершенно верно.
     - То есть провинция - явление духовное, а не географическое.
     - Вот именно. Причем снабжение у нас хорошее: мясо, рыба, овощи...
     - Гастролируют столичные творческие коллективы?
     - Разумеется, вплоть до Магомаева.
     Владимир Иванович снова налил.
     - Вы, наверное, много читаете? - спросила Лида.
     -  Как  же  без  этого.  Симонова  уважаю. Ананьева,  военные  мемуары,
естественно  - классику:  Пушкина,  Лермонтова, Толстого...  Последних,  как
известно, было три... В молодости стихи писал...
     - Это интересно.
     - Дай Бог памяти. Вот, например...
     Владимир Иванович откинулся на спинку кресла:
     Каждый стремится у нас быть героем,
     Дружно шагаем в строю,
     Именем Сталина землю покроем,
     Счастье добудем в бою...
     Лида подавила разочарование.
     - Трудно быть начальником цеха?
     - Прямо скажу - нелегко. Тут и производственный  фактор, и моральный...
План, текучесть, микроклимат, отрицаловка... А главное, требовательный народ
пошел. Права свои знает. Дай то,  дай это... Обязанностей никаких, а прав до
черта... Эх, батьки Сталина нет... Порядок был, порядок... Опоздал на минуту
-  под  суд!  А  сейчас...  Разболтался   народ,   разболтался...  Сатирики,
понимаешь, кругом... Эх, нету батьки...
     - Значит, вы одобряете культ личности? - тихо спросила Агапова.
     -  Культ, культ...  Культ  есть и  будет... Личность  нужна, понимаете,
личность!
     Владимир  Иванович  разгорячился,  опьянел. Теперь  он  жестикулировал,
наваливался и размахивал вилкой.
     -  Жизнь  я   нелегкую  прожил.  Всякое  бывало.  Низко  падал,  высоко
залетал... Я ведь, между нами был женат...
     - Почему - между нами? - удивилась Лида.
     - На племяннице Якира, - шепотом добавит Владимир Иванович.
     - Якира? Того самого?
     - Ну. Ребенок был у нас. Мальчишка...
     - И где они сейчас?
     - Не знаю. Потерял из виду. В тридцать девятом году...
     Владимир  Иванович  замолчал, ушел  в  себя.  Долго Лида  ждала, потом,
волнуясь, краснея, спросила:
     - То есть как это - потерял из виду? Как можно  потерять  из  виду свою
жену? Как можно потерять из виду собственного ребенка?
     - Время было суровое, Лидочка, грозовое, суровое время. Семьи рушились,
вековые устои: рушились...
     -  При  чем  тут  вековые устои?!  - неожиданно крикнула  Лида.  - Я не
маленькая. И все знаю. Якира арестовали, и вы подло бросили жену с ребенком.
Вы... Вы... Вы - неинтересный человек!
     - Я попросил бы, - сказал  Владимир Иванович, - я попросил бы... Такими
словами  не  бросаются... -  И  затем уже  более миролюбиво:  -  Ведите себя
поскромнее, Лидочка, поскромнее, поскромнее...
     Милорд приподнял голову.
     Лида уже не слушала. Вскочила,  сорвала курточку в  прихожей и хлопнула
дверью.
     На  лестнице было тихо  и  холодно. Тенью  пронеслась невидимая  кошка.
Запах жареной рыбы наводил тоску.
     Лида спустилась вниз  и пошла через двор.  Влажные сумерки прятались за
гаражами и  около  мусорных  баков. Темнели  и  поскрипывали  ветки  убогого
сквера. На снегу валялся деревянный конь.
     Лида   заглянула  в  почтовый  ящик,  достала  "Экономическую  газету".
Поднялась и отворила дверь. В комнате мужа гудел телевизор. На вешалке алело
Танино  демисезонное пальто. Лида  разделась, кинула перчатки на  зеркальный
столик.
     В уборную, едва поздоровавшись, скользнул молодой  человек. Грязноватые
локоны  его  были  перевязаны коричневым сапожным  шнурком.  Плюшевые  брюки
ниспадали, как шлейф.
     - Татьяна, кто это?
     - Допустим, Женя. Мы занимаемся.
     - Чем?
     - Допустим, немецким языком. Ты что-нибудь имеешь против?
     - Проследи, чтобы он вымыл руки, - сказала Лида.
     - Как ты любишь все опошлить! - ненавидящим шепотом выговорила дочь...
     Лида  позвонила  мне  в  час  ночи.  Ее  голос  звучал  встревоженно  и
приглушенно:
     - Не разбудила?
     - Нет, - говорю, - хуже...
     - Ты не один?
     - Один. С Мариной...
     - Ты можешь разговаривать серьезно?
     - Разумеется.
     - Нет ли у тебя в поле зрения интересного человека?
     - Есть. И он тебе кланяется.
     - Перестань. Дело очень серьезное. Мне в четверг передачу сдавать.
     - О чем?
     - Встреча с интересным человеком. Нет ли у тебя подходящей кандидатуры?
     - Лида, - взмолился я, - ты же знаешь мое окружение. Сплошные  подонки!
Позвони Кленскому, у него тесть - инвалид...
     - У меня есть  предложение. Давай напишем  передачу вместе. Заработаешь
рублей пятнадцать.
     - Я же не пользуюсь магнитофоном.
     - Это я беру на себя. Мне нужен твой...
     - Цинизм? - подсказал я.
     - Твой профессиональный опыт, - деликатно сформулировала Лида.
     - Ладно,  - сказал  я, чтобы отделаться, - позвоню тебе  завтра  утром.
Вернее - сегодня...
     - Только обязательно позвони.
     - Я же сказал...
     Тут Марина не выдержала. Укусила меня за палец.
     - До завтра, - сказал (вернее - крикнул) я и положил трубку...
     Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим
лежал на диване в ботинках.
     - Могу я наконец поужинать? - спросил он. Заглянула дочь: - Мы уходим.
     У  Тани  было  хмурое  лицо,   на  котором  застыла   гримаса   вечного
противоборства.
     - Возвращайся поскорее...
     - Могу я наконец чаю выпить? - спросил Вадим.
     - Я, между прочим, тоже работаю, - ответила Лида.
     И потом, не давая разрастаться ссоре:
     - Как ты думаешь, Меркин - интересный человек?..

        КОМПРОМИСС СЕДЬМОЙ

     ("Советская Эстония". Апрель. 1976 г.)
     "НАРЯД ДЛЯ  МАРСИАНИНА  (Человек и профессия). Чего мы ждем от хорошего
портного? Сшитый им  костюм  должен отвечать моде.  А  что бы вы  подумали о
закройщике,  изделие которого отстает от  требований моды...  на двести лет?
Между  тем этот  человек пользуется  большим уважением и  заслуживает  самых
теплых  слов.  Мы  говорим о  закройщике-модельере  Русского  драматического
театра  ЭССР  Вольдемаре Сильде.  Среди его  постоянных  клиентов  испанские
гранды и мушкетеры, русские цари и  японские  самураи, более того  - лисицы,
петухи и даже марсиане.
     Театральный костюм рождается совместными усилиями художника и портного.
Он должен соответствовать характеру эпохи, выражая при этом дух  спектакля и
свойства  персонажей.  Представьте  себе Онегина  в  мешковатых  брюках  или
Собакевича  в элегантном фраке... Для  того чтобы создать костюм раба Эзопа,
Вольдемару Сильду пришлось изучать старинную живопись, греческую драму...
     Сюртук, кафтан,  бекеша, ментик,  архалук - все это строго определенные
виды одежды со своими специфическими чертами и аксессуарами.
     - Один молодой актер, - рассказывает Сильд, - спросил меня: "Разве фрак
и смокинг не одно и то же?" Для меня это вещи столь же разные, как телевизор
и магнитофон.
     Посещая    спектакли   других   театров,   Вольдемар    Хендрикович   с
профессиональной  взыскательностью   обращает  внимание  на  то,  как  одеты
персонажи.
     -  И только  на  спектаклях  моего любимого  Вахтанговского  театра,  -
говорит В.  Сильд, -  я забываю о  том, что я модельер, и слежу за развитием
пьесы  -  верный  признак  того,  что   костюмеры  в  этом  театре  работают
безукоризненно.  Безукоризненно  работает  и сам  Вольдемар Сильд,  портной,
художник, человек театра".
     На летучке материал похвалили.
     - Довлатов умеет живо писать о всякой ерунде.
     - И заголовок эффектный...
     - Слова откуда-то берет - аксессуары...
     Назавтра вызывает меня редактор Туронок.
     - Садитесь.
     Сел.
     - Разговор будет неприятный.
     "Как все разговоры с тобой, идиот", - подумал я.
     - Что за рубрика у вас?
     - "Человек и профессия". Нас интересуют люди редких профессий. А  также
неожиданные аспекты...
     - Знаете, какая профессия у этого вашего Сильда?
     - Знаю. Портной. Театральный портной. Неожиданный аспект...
     - Это сейчас. А раньше?
     - Раньше - не знаю.
     -  Так  знайте  же,  в  войну он  был палачом.  Служил  у немцев. Вешал
советских патриотов. За что и отсидел двенадцать лет.
     - О Господи! - сказал я.
     -  Понимаете, что вы  наделали?! Прославили изменника  Родины! Навсегда
скомпрометировали интересную рубрику!
     - Но мне его рекомендовал директор театра.
     - Директор театра - бывший обер-лейтенант СС. Кроме того, он голубой.
     - Что значит - голубой?
     - Так раньше называли гомосексуалистов. Он к вам не приставал?
     Приставал, думаю. Еще как приставал. Руку мне, журналисту, подал. То-то
я удивился...
     Тут  я   вспомнил   разговор   с   одним   французом.   Речь   зашла  о
гомосексуализме.
     - У нас за это судят, - похвастал я.
     - А за геморрой у вас не судят? - проворчал француз...
     - Я вас не обвиняю, - сказал Туронок, - вы действовали как положено. То
есть согласовали кандидатуру.  И  все-таки надо  быть осмотрительнее.  Выбор
героя - серьезное дело, чрезвычайно серьезное...
     Об  этом случае  говорили  в редакции  недели  две. Затем отличился мой
коллега Буш. Взял интервью у капитана торгового судна ФРГ. Это было в  канун
годовщины  Октябрьской  революции.  Капитан  у  Буша  прославляет  советскую
власть. Выяснилось, что он беглый эстонец.  Рванул летом шестьдесят девятого
года  на байдарке в  Финляндию. Оттуда  - в Швецию. И так далее. Буш выдумал
это интервью от начала до конца. Случай имел резонанс, и про меня забыли...

        КОМПРОМИСС ВОСЬМОЙ

     ("Советская Эстония". Июнь. 1976 г.)
     "МОСКВА. КРЕМЛЬ. Л. И. БРЕЖНЕВУ.  ТЕЛЕГРАММА.  Дорогой и многоуважаемый
Леонид Ильич! Хочу поделиться с Вами радостным событием. В истекшем году мне
удалось достичь небывалых  трудовых  показателей. Я надоила с  одной  коровы
рекордное число *(*Здесь  и в дальнейшем - явные стилистические погрешности)
молока.
     И еще одно радостное событие произошло в  моей жизни. Коммунисты  нашей
фермы дружно избрали меня своим членом!
     Обещаю Вам, Леонид Ильич, впредь трудиться с еще большим подъемом.
     ЛИНДА ПЕЙПС".
     "Эстонская ССР. ПАЙДЕСКИЙ РАЙОН. ЛИНДЕ ПЕЙПС. ТЕЛЕГРАММА. Дорогая Линда
Пейпс!  Я  и мои  товарищи от  всего  сердца благодарят. Все за  достигнутые
успехи. Самоотверженный  труд  на благо Родины  возвышает человеческую жизнь
ощущением причастности к борьбе за достижение коммунистических идеалов.
     Разрешите  также от  души  поздравить Вас  с  незабываемым  событием  -
вступлением  в   ряды  Коммунистической  партии.   Ведь  партия  -  авангард
советского общества, его славный передовой отряд.
     ЛЕОНИД БРЕЖНЕВ".
     У  редактора  Туронка  лопнули   штаны  на  заднице.  Они  лопнули  без
напряжения и  треска, скорее - разошлись  по шву. Таково негативное свойство
импортной мягкой фланели.
     Около  двенадцати  Туронок  подошел  к  стойке  учрежденческого   бара.
Люминесцентная  голубизна  редакторских  кальсон  явилась   достоянием  всех
холуев,  угодливо   пропустивших   его   без   очереди.  Сотрудники   начали
переглядываться.  Я  рассказываю  эту  историю  так  подробно  в  силу  двух
обстоятельств. Во-первых, любое  унижение начальства -  большая  радость для
меня. Второе. Прореха на брюках Туронка  имела определенное  значение в моей
судьбе... Но вернемся к эпизоду у стойки. Сотрудники начали переглядываться.
Кто злорадно. кто  сочувственно. Злорадствующие - искренне, сочувствующие  -
лицемерно.  И  тут, как  всегда,  появляется  главный холуй,  бескорыстный и
вдохновенный.  Холуй  этот до  того обожает  начальство,  что  путает его  с
родиной,  эпохой,  мирозданием...  Короче,  появился  Эдик  Вагин.  В  любой
газетной редакции есть человек,  который  не хочет,  не  может и  не  должен
писать. И не пишет годами. Все к этому привыкли  и не удивляются.  Тем более
что журналисты, подобные Вагину, неизменно утомлены и лихорадочно озабочены.
Остряк Шаблинский называл это состояние - "вагинальным"...
     Вагин  постоянно  спешил,  здоровался  отрывисто  и  нервно.  Сперва  я
простодушно  думал, что он - алкоголик. Есть  среди бесчисленных модификаций
похмелья  и  такая  разновидность. Этакое мучительное  бегство  от  дневного
света. Вибрирующая подвижность беглеца, настигаемого муками совести...
     Затем я узнал, что Вагин не пьет. А если человек не пьет и не  работает
- тут есть о чем задуматься.
     - Таинственный человек, - говорил я.
     - Вагин - стукач, - объяснил мне Быковер, - что в этом таинственного?
     ...Контора размещалась  тогда  на улице Пикк.  Строго  напротив  здания
госбезопасности  (ул.  Пагари,  1).  Вагин  бывал там  ежедневно.  Или почти
ежедневно. Мы видели из окон, как он переходит улицу.
     - У Вагина - сверхурочные, - орал Шаблинский...
     Впрочем, мы снова отвлеклись.
     ...Сотрудники начали переглядываться. Вагин мягко  тронул редактора  за
плечо:
     - Шеф... Непорядок в одежде...
     И  тут  редактор  сплоховал.  Он поспешно  схватился  обеими  руками за
ширинку. Вернее... Ну, короче, за  это место...  Проделал то, что  музыканты
называют глиссандо. (Легкий пробег  вдоль клавиатуры.) Убедился, что граница
на замке. Побагровел:
     - Найдите вашему юмору лучшее применение.
     Развернулся и вышел, обдав подчиненных неоновым сиянием исподнего.
     Затем состоялся короткий и весьма таинственный диалог.
     К обескураженному Вагину подошел Шаблинский.
     - Зря вылез, - сказал он, - так удобнее...
     - Кому удобнее? - покосился Вагин.
     - Тебе, естественно...
     - Что удобнее?
     - Да это самое...
     - Нет, что удобнее?
     - А то...
     - Нет, что удобнее? Что удобнее? - раскричался Вагин. - Пусть скажет!
     - Иди ты на хер! - помолчав, сказал Шаблинский.
     - То-то же! - восторжествовал стукач...
     Вагин был заурядный,  неловкий стукач без  размаха... Не  успел  я  его
пожалеть, как  меня  вызвал редактор.  Я  немного  встревожился.  Только что
подготовил  материал на  двести строк.  Называется -  "Папа выше  солнца". О
выставке детских рисунков. Чего ему надо, спрашивается?  Да еще  злополучная
прореха на штанах. Может, редактор думает, что это я  подстроил. Ведь был же
подобный  случай. Я готовил развернутую информацию  о выставке  декоративных
собак. Редактор, любитель животных, приехал на  казенной машине - взглянуть.
И тут началась гроза. Туронок расстроился и говорит:
     - С вами невозможно дело иметь...
     - То есть как это?
     - Вечно какие-то непредвиденные обстоятельства... Как  будто я - Зевс и
нарочно подстроил грозу.
     ...Захожу в