кабинет.  Редактор прогуливается между  гипсовым Лениным  и
стереоустановкой "Эстония".
     Изображение    Ленина    -    обязательная    принадлежность    всякого
номенклатурного кабинета. Я знал единственное исключение, да и то частичное.
У меня  был приятель Авдеев.  Ответственный  секретарь молодежной  газеты. У
него был отец, провинциальный актер из Луганска. Годами играл Ленина в своем
драмтеатре.  Так  Авдеев  ловко  вышел  из  положения.  Укрепил  над  столом
громадный фотоснимок  - папа в роли  Ильича. Вроде не придраться - как бы  и
Ленин, а все-таки - папа...
     ...Туронок все шагал между бюстом и радиолой. Вижу -  прореха на месте.
Если можно так выразиться... Если у позора существует законное место...
     Наконец редактор приступил:
     - Знаете, Довлатов, у вас есть перо!
     Молчу, от похвалы не розовею...
     - Есть умение видеть, подмечать... Будем откровенны, культурный уровень
русских журналистов  в  Эстонии,  что называется, оставляет  желать лучшего.
Темпы идейного  роста  значительно, я бы сказал, опережают темпы культурного
роста.  Вспомните  минувший актив.  Кленский  не знает,  что  такое синоним.
Толстяков в передовой, заметьте, указывает:  "...Коммунисты фабрики должны в
ближайшие  месяцы  ликвидировать  это  недопустимое  статус-кво..." Репецкий
озаглавил сельскохозяйственную передовицу: "Яйца на экспорт!"... Как вам это
нравится?
     - Несколько интимно...
     - Короче.  Вы обладаете эрудицией, чувством  юмора. У  вас оригинальный
стиль. Не хватает какой-то  внутренней  собранности,  дисциплины... В общем,
пора  браться  за  дело.  Выходить,   как  говорится,  на  простор   большой
журналистики. Тут есть  одно любопытное  соображение.  Из Пайдеского  района
сообщают... Некая Пейпс дала рекордное количество молока...
     - Пейпс - это корова?
     - Пейпс - это доярка. Более  того, депутат  республиканского  Совета. У
нее  рекордные  показатели.  Может быть,  двести литров, а  может  быть, две
тысячи...  Короче  -  много.  Уточните в  райкоме.  Мы  продумали  следующую
операцию. Доярка обращается с рапортом  к товарищу Брежневу. Товарищ Брежнев
ей  отвечает,  это   будет  согласовано.  Нужно  составить  письмо  товарищу
Брежневу. Принять участие в церемониях. Отразить их в печати...
     - Это же по сельскохозяйственному отделу.
     -  Поедете  спецкором. Такое  задание  мы  не  можем  доверить  любому.
Привычные газетные штампы  здесь неуместны. Человечинка нужна, вы понимаете?
В общем, надо действовать. Получите  командировочные и  с Богом...  Мы дадим
телеграмму  в  райком...  И  еще.  Учтите  такое соображение. Подводя  итоги
редакционного конкурса, жюри будет отдавать предпочтение  социально значимым
материалам.
     - То есть?
     - То есть материалам, имеющим общественное значение.
     - Разве не все газетные материалы имеют общественное значение?
     Туронок поглядел на меня с едва заметным раздражением.
     - В какой-то  мере - да. Но это может проявляться в большей или меньшей
степени.
     - Говорят, за исполнение роли Ленина платят больше, чем за Отелло?..
     - Возможно. И убежден, что это справедливо.  Ведь актер  берет на  себя
громадную ответственность...
     ... На протяжении всего разговора я испытывал странное ощущение. Что-то
в редакторе казалось мне необычным. И тут я осознал, что дело в прорехе. Она
как бы уравняла нас. Устранила  его  номенклатурное превосходство. Поставила
нас на одну доску. Я убедился, что мы похожи. Завербованные немолодые люди в
одинаковых  (я  должен  раскрыть эту маленькую  тайну) голубых кальсонах.  Я
впервые испытал симпатию к Туронку. Я сказал:
     - Генрих Францевич, у вас штаны порвались сзади.
     Туронок спокойно  подошел к  огромному  зеркалу,  нагнулся, убедился  и
говорит:
     - Голубчик, сделай одолжение... Я дам нитки... У меня  в сейфе...  Не в
службу,  а  в  дружбу... Так,  на скорую  руку...  Не  обращаться  же мне  к
Плюхиной...
     Валя была редакционной секс-примой. С заученными, как у оперной певицы,
фиоритурами в голосе.  И с идиотской привычкой кусаться... Впрочем, мы снова
отвлеклись...
     - ...Не к Плюхиной же обращаться, - сказал редактор.
     Вот оно, думаю, твое подсознание.
     - Сделайте, голубчик.
     - В смысле - зашить?
     - На скорую руку.
     - Вообще-то я не умею.
     - Да как сумеете.
     Короче, зашил я ему  брюки.  Чего  уж  там... Заглянул в лабораторию  к
Жбанкову.
     - Собирайся, - говорю, - пошли.
     - Момент, - оживился Жбанков, - иду. Только у меня всего сорок  копеек.
И Жора должен семьдесят...
     - Да я не об этом. Работа есть.
     - Работа? - протянул Жбанков.
     - Тебе что, деньги не нужны?
     - Нужны. Рубля четыре до аванса.
     - Редактор предлагает командировку.
     - Куда?
     - В Пайде.
     - О, воблы купим!
     - Я же говорю - поехали.
     Звоню по местному телефону Туронку.
     - Можно взять Жбанкова?
     Редактор задумался:
     - Вы и Жбанков - сочетание, прямо скажем, опасное.
     Затем он что-то вспомнил и говорит:
     - На вашу ответственность. И помните - задание серьезное.
     Так я  пошел в гору.  До  этого был  подобен советскому рублю.  Все его
любят, и  падать некуда.  У доллара все иначе. Забрался на  такую  высоту  и
падает, падает...
     Путешествие  началось оригинально. А именно - Жбанков явился  на вокзал
совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой...
Сели, закурили.
     - Ты молодец, - говорю, - в форме.
     - Понимаешь, решил  тормознуться. А то уже полный завал. Все же  семья,
дети... Старшему уже четыре годика. Лера была в детском саду, так заведующая
его  одного  и  хвалила.  Развитый,  говорит,  сообразительный,  энергичный,
занимается  онанизмом...  В   батьку  пошел...  Такой,  понимаешь,  клоп,  а
соображает...
     Над головой Жбанкова звякнула корреспондентская сумка - поезд тронулся.
     - Как ты думаешь, - спросил Жбанков, - буфет работает?
     - У тебя же есть.
     - Откуда?
     - Только что звякнуло.
     - А может, это химикаты?
     - Рассказывай...
     - Вообще, конечно, есть. Но ты подумай. Мы будем на месте в шесть утра.
Захотим опохмелиться. Что делать? Все закрыто. Вакуум. Глас в пустыне...
     - Нас же будет встречать секретарь райкома.
     - С полбанкой, что ли? Он же не в курсе, что мы за люди.
     - А кто тормознуться хотел?
     - Я хотел, на время. А тут уже чуть ли не сутки прошли. Эпоха...
     - Буфет-то работает, - говорю.
     Мы  шли  по  вагонам. В  купейных было  тихо.  Бурые  ковровые  дорожки
заглушали  шаги. В общих  приходилось  беспрерывно  извиняться, шагая  через
мешки, корзины с яблоками.,.
     Раза два нас без злобы проводили матерком. Жбанков сказал:
     - А выражаться, между прочим, не обязательно!
     Тамбуры гудели от холодного ветра. В  переходах, между тяжелыми дверьми
с низкими алюминиевыми ручками, грохот усиливался.
     Посетителей в ресторане было немного. У окна сидели два раскрасневшихся
майора. Фуражки их лежали на стаде. Один возбужденно говорил другому:
     - Где  линия  отсчета,  Витя?  Необходима  линия отсчета.  А без  линии
отсчета, сам понимаешь... Его собеседник возражал:
     -  Факт был?  Был...  А  факт  - он и есть  факт...  Перед фактом,  как
говорится, того...
     В  углу   разместилась   еврейская  семья.   Красивая   полная  девочка
заворачивала  в  угол  скатерти чайную  ложку.  Мальчик постарше  то  и дело
смотрел на часы. Мать и отец еле слышно переговаривались.
     Мы расположились у стойки. Жбанков помолчал, а затем говорит:
     - Серж, объясни мне,  почему евреев  ненавидят?  Допустим,  они  Христа
распяли. Это, конечно,  зря. Но ведь сколько лет прошло... И потом,  смотри.
Евреи, евреи... Вагин - русский, Толстиков - русский. А они  бы Христа не то
что распяли. Они бы его живым  съели... Бот бы куда  антисемитизм направить.
На Толстикова  с Вагиным.  Я против  таких,  как они, страшный  антисемитизм
испытываю. А ты?
     - Естественно.
     - Вот  бы на  Толстикова  антисемитизмом пойти!  И  вообще...  На  всех
партийных...
     - Да, - говорю, - это бы неплохо... Только не кричи.
     -  Но   при   том   обрати   внимание...  Видишь,  четверо  сидят,   не
оборачивайся... Вроде бы натурально сидят, а что-то меня бесит. Наш бы сидел
в блевотине - о'кей! Те два мудозвона у окна разоряются  - нормально!  А эти
тихо сидят, но я  почему-то злюсь. Может, потому, что живут хорошо. Так ведь
и я бы жил не хуже.  Если бы не водяра проклятая. Между прочим, куда хозяева
задевались?..
     Один майор говорил другому:
     - Необходима  шкала  ценностей, Витя. Истинная  шкала  ценностей.  Плюс
точка отсчета. А без шкалы ценностей и точки отсчета, сам посуди...
     Другой по-прежнему возражал:
     -  Есть факт, Коля! А факт - есть факт,  как  его ни оворачивай. Факт -
это реальность, Коля! То есть нечто фактическое...
     Девочка со звоном уронила чайную ложку. Родители тихо произнесли что-то
укоризненное. Мальчик взглянул на часы...
     Возникла буфетчица с локонами цвета половой мастики. За ней  - официант
с подносом. Обслужил еврейскую семью.
     -  Конечно,  -  обиделся  Жбанков, - евреи  всегда первые...  Затем  он
подошел к стойке.
     -  Бутылочку водки,  естественно... И  чего-нибудь легонького, типа  на
брудершафт...
     Мы  чокнулись,  выпили.  Изредка  поезд тормозил,  Жбанков  придерживал
бутылку. Потом - вторую.
     Наконец он возбудился, порозовел и стал довольно обременителен.
     - Дед, - кричал он, - я же работаю с телевиком! Понимаешь, с телевиком!
Я художник от природы! А снимаю всякое фуфло. Рожи в объектив не помещаются.
Снимал тут  одного. Орденов - килограммов на  восемь.  Блестят, отсвечивают,
как против солнца... Замудохался. Ты себе не представляешь! А выписали шесть
рублей за снимок! Шесть  рублей! Сунулись бы  к Айвазовскому, мол, рисуй нам
бурлаков за шестерик... Я ведь художник...
     Был уже первый  час. Я  с трудом отвел  Жбанкова в  купе.  С величайшим
трудом уложил. Протянул ему таблетку аспирина.
     - Это яд? - спросил Жбанков и заплакал. Я лег и повернулся к стене.
     Проводник разбудил нас за десять минут до остановки.
     - Спите, а мы Ыхью проехали, - недовольно выговорил он.
     Жбанков неподвижно и долго смотрел в пространство. Затем сказал:
     - Когда проводники собираются вместе,  один другому, наверное, говорит:
"Все могу простить человеку. Но  ежели кто спит, а мы  Ыхью  проезжаем - век
тому не забуду..."
     - Поднимайся,  -  говорю,  - нас же  будут встречать. Давай  хоть  рожи
умоем.
     - Сейчас бы чего-нибудь горячего, - размечтался Жбанков.
     Я взял полотенце, достал зубную щетку и мыло. Вытащил бритву.
     - Ты куда?
     - Барана резать, - отвечаю, - ты же горячего хотел...
     Когда  я  вернулся,  Жбанков надевал  ботинки.  Завел  было философский
разговор: "Сколько же мы накануне выпили?.." Но я его прервал.
     Мы  уже  подъезжали. За  окном  рисовался вокзальный пейзаж.  Довоенное
здание, плоские окна, наполненные светом часы... Мы вышли на перрон, сырой и
темный.
     - Что-то я фанфар не слышу, - говорит Жбанков.
     Но к нам уже  спешил, призывно  жестикулируя,  высокий, делового облика
мужчина.
     - Товарищи из редакции? - улыбаясь, поинтересовался он. Мы назвали свои
фамилии. - Милости прошу.
     Около  уборной (интересно, почему архитектура  вокзальных сортиров  так
напоминает шедевры  Растрелли?) дежурила машина.  Рядом топтался  коренастый
человек в плаще.
     - Секретарь райкома Лийвак, -  представился он. Тот, что  нас встретил,
оказался шофером.  Оба говорили почти без акцента.  Наверное, происходили из
волосовских эстонцев...
     - Первым делом - завтракать! - объявил Лийвак.
     Жбанков заметно оживился.
     - Так ведь закрыто, - притворно сказал он.
     - Что-нибудь придумаем, - заверил секретарь райкома.
     Небольшие  эстонские  города уютны  и  приветливы. Ранним  утром  Пайде
казался  совершенно  вымершим,  нарисованным.  В  сумраке  дрожали  голубые,
неоновые буквы.
     - Как доехали? - спросил Лийвак.
     - Отлично, - говорю.
     - Устали?
     - Нисколько.
     - Ничего, отдохнете, позавтракаете...
     Мы  проехали  центр с туберкулезной клиникой и желтым зданием  райкома.
Затем снова оказались  в горизонтальном лабиринте  тесных  пригородных улиц.
Два-три крутых поворота, и вот  мы  уже на шоссе.  Слева  -  лес.  Справа  -
плоский берег и мерцающая гладь воды.
     - Куда это мы едем, - шепнул Жбанков, - может, у них там вытрезвиловка?
     - Подъезжаем, - как бы  угадал  его мысли Лийвак, - здесь у нас  что-то
вроде дома отдыха. С ограниченным кругом посетителей. Для гостей...
     - Вот я и говорю, - обрадовался Жбанков.
     Машина затормозила возле одноэтажной постройки на берегу. Белые дощатые
стены,  вызывающая  оскомину  рифленая крыша,  гараж...  Из  трубы,  оживляя
картину,  лениво  поднимается  дым.  От  двери к  маленькой  пристани  ведут
цементные ступени. У причала, слегка накренившись, белеет лезвие яхты.
     - Ну вот, - сказал Лийвак, - знакомьтесь.
     На пороге стояла молодая женщина  лет  тридцати в брезентовой куртке  и
джинсах. У нее было живое, приветливое, чуть обезьянье лицо,  темные глаза и
крупные ровные зубы.
     -  Белла Ткаченко,  - представилась  она,  - второй  секретарь  райкома
комсомола. Я назвал свою фамилию.
     -  Фотохудожник  Жбанков Михаил,  - тихо  воскликнул Жбанков и  щелкнул
стоптанными каблуками.
     - Белла Константиновна - ваша хозяйка, -  ласково  проговорил Лийвак, -
тут  и отдохнете... Две  спальни, кабинет,  финская  баня, гостиная...  Есть
спортивный  инвентарь,   небольшая  библиотека...  Все  предусмотрено,  сами
увидите...
     Затем он что-то сказал по-эстонски. Белла кивнула и позвала:
     - Эви, туле синне!
     Тотчас появилась  раскрасневшаяся,  совсем молодая девчонка  в майке  и
шортах. Руки ее были в золе.
     -  Эви  Саксон,  -  представил  ее  Лийвак,  -  корреспондент  районной
молодежной газеты. Эви убрала руки за спину.
     -  Не  буду вам  мешать,  -  улыбнулся  секретарь. -  Программа в целом
такова.  Отдохнете,  позавтракаете.  К  трем  жду  в  райкоме.  Отмечу  ваши
командировки. Познакомитесь  с героиней.  Дадим  вам необходимые сведения. К
утру материал должен быть готов. А сейчас, прошу меня извинить, дела...
     Секретарь райкома  бодро  сбежал  по крыльцу. Через  секунду  заработал
мотор. Возникла неловкая пауза.
     -  Проходите,  что  же вы? - спохватилась Белла. Мы  зашли в  гостиную.
Напротив окна мерцал камин,  украшенный зеленой фаянсовой плиткой. По  углам
стояли глубокие низкие кресла.
     Нас  провели в спальню. Две широкие  постели  были  накрыты  клетчатыми
верблюжьими одеялами.  На  тумбочке горел  массивный багровый шандал, озаряя
потолок колеблющимся розовым светом.
     - Ваши апартаменты, - сказала  Белла.  - Через двадцать минут приходите
завтракать.
     Жбанков осторожно присел на кровать. Почему-то  снял ботинки. Заговорил
с испугом:
     - Серж, куда это мы попали?
     - А что? Просто идем в гору.
     - В каком смысле?
     - Получили ответственное задание.
     -  Ты обратил внимание, какие девки? Потрясающие девки! Я таких  даже в
ГУМе нс видел. Тебе какая больше нравится?
     - Обе ничего...
     - А может, это провокация?
     - То есть?
     - Ты ее, понимаешь, хоп...
     - Ну.
     - А тебя за это дело в ментовку!
     - Зачем же сразу - хоп. Отдыхай, беседуй...
     - Что значит - беседуй?
     - Беседа - это когда разговаривают.
     - А-а, - сказал Жбанков.
     Он  вдруг стал на  четвереньки  и заглянул под  кровать. Затем  долго и
недоверчиво разглядывал штепсельную розетку.
     - Ты чего? - спрашиваю.
     - Микрофон  ищу. Тут, натурально,  должен быть микрофон. Подслушивающее
устройство. Мне знакомый алкаш рассказывал...
     - Потом найдешь. Завтракать пора.
     Мы наскоро умылись. Жбанков переодел сорочку.
     - Как ты думаешь, - спросил он, - выставить полбанки?
     - Не спеши, говорю,  - тут, видно, есть. К тому же сегодня надо быть  в
райкоме.
     - Я же не говорю - упиться вдрабадан. Так, на брудершафт...
     - Не спеши, - говорю.
     - И еще вот  что, - попросил Жбанков,  - ты слишком умных разговоров не
заводи. Другой  раз бухнете  с  Шаблинским, а потом целый  вечер: "Ипостась,
ипостась..."  Ты  уж  что-нибудь полегче... Типа  - Сергей Есенин, армянское
радио...
     - Ладно, - говорю, - пошли.
     Стол был накрыт в гостиной. Стандартный ассортимент распределителя  ЦК:
дорогая колбаса, икра, тунец, зефир в шоколаде.
     Девушки переоделись в светлые кофточки и модельные туфли.
     - Присаживайтесь, - сказала Белла. Эви взяла поднос. - Хотите выпить?
     - А как же?! - сказал мой друг. - Иначе не по-христиански.
     Эви принесла несколько бутылок.
     - Коньяк, джин с тоником, вино, - предложила Белла.
     Жбанков  вдруг  напрягся  и говорит:  -  Пардон, я  этот коньяк знаю...
Называется КВН... Или НКВД...
     - КВВК, - поправила Белла.
     - Один черт... Цена шестнадцать двадцать... Уж лучше три бутылки водяры
на эту сумму.
     - Не волнуйтесь, - успокоила Белла. А Эви спросила: - Вы - алкоголик?
     - Да, - четко ответил Жбанков, - но в меру...
     Я разлил коньяк.
     - За встречу, - говорю.
     - За приятную встречу, - добавила Белла.
     - Поехали,  - сказал  Жбанков. Воцарилась  тишина,  заглушаемая  стуком
ножей и вилок.
     - Расскажите что-нибудь интересное, - попросила  Эви. Жбанков закурил и
начал:
     - Жизнь, девчата, в  сущности - калейдоскоп. Сегодня -  одно,  завтра -
другое. Сегодня - поддаешь, а завтра, глядишь, и копыта отбросил... Помнишь,
Серж, какая у нас лажа вышла с трупами?
     Белла подалась вперед:
     - Расскажите.
     - Помер  завхоз  телестудии - Ильвес.  А может, директор, не помню. Ну,
помер  и  помер...  И  правильно,  в общем-то,  сделал...  Хороним  его  как
положено...   Мужики  с   телестудии  приехали.  Трансляция   идет...  Речи,
естественно... Начали прощаться. Подхожу  к  этому  самому делу и вижу  - не
Ильвес... Что я, Ильвеса не  знаю?.. Я его сто раз фотографировал. А в гробу
лежит посторонний мужик...
     - Живой? - спросила Белла.
     - Почему живой? Натурально,  мертвый, как положено. Только  не  Ильвес.
Оказывается, трупы в морге перепутали...
     - Чем же все это кончилось? - спросила Белла.
     -  Тем  и  кончилось.  Похоронили  чужого   мужика.   Не  прерывать  же
трансляцию. А ночью  поменяли гробы... И вообще, какая  разница?! Суть одна,
только разные... как бы это выразиться?
     - Ипостаси, - подсказал я. Жбанков погрозил мне кулаком.
     - Кошмар, - сказала Белла.
     - Еще не  то  бывает,  - воодушевился Жбанков,  - я расскажу,  как один
повесился... Только выпьем сначала.
     Я разлил остатки коньяка. Эви прикрыла рюмку ладонью.
     - Уже пьяная.
     - Никаких! - сказал Жбанков.
     Девушки тоже закурили. Жбанков дождался тишины и продолжал:
     - А  как  один  повесился - это чистая хохма. Мужик  по-черному  гудел.
Жена,  естественно,  пилит с  утра до  ночи.  И вот  он решил повеситься. Не
совсем, а фиктивно. Короче - завернуть поганку. Жена  пошла на  работу. А он
подтяжками  за  люстру  уцепился  и  висит.  Слышит  - шаги.  Жена  с работы
возвращается. Мужик глаза  закатил. Для  понта,  естественно. А это была  не
жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит - висит мужик...
     - Ужас, - сказала Белла.
     -  Старуха железная оказалась. Не то что в обморок... Подошла к мужику,
стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха - раз и
выключилась. И с концами.  А  он висит.  Отцепиться не может. Приходит жена.
Видит  -  такое дело. Бабка с концами  и муж повесивши.  Жена берет  трубку,
звонит:  "Вася,  у меня дома - тыща и  одна ночь... Зато  я теперь свободна.
Приезжай..."  А  муж  и