окна стали  темными.  Я поднял
трубку.
     - Мы получили ответ, - сказал Лийвак.
     - От кого? - не понял я.
     - От товарища Брежнева.
     - То есть как? Ведь письмо еще не отправлено.
     - Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее  вас... нас,
- деликатно поправился Лийвак.
     - Что же пишет товарищ Брежнев?
     - Поздравляет... Благодарит  за  достигнутые  успехи... Желает  личного
счастья...
     - Как быть? - спрашиваю. - Рапорт писать или нет?
     - Обязательно. Это  же  документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева
оформит его задним числом.
     - Все будет готово к утру.
     - Жду вас...
     ...Девушки  принялись  возрождать  закуску.  Жбанков и  я уединились  в
спальне.
     -  Мишка, -  говорю, - у тебя нет  ощущения,  что  все это происходит с
другими  людьми...  Что это не ты... И  не я...  Что это  какой-то идиотский
спектакль... А ты просто зритель...
     - Знаешь, что я тебе скажу, -  отозвался Жбанков, - не думай. Не думай,
и все. Я уже лет пятнадцать  не думаю. А будешь думать -  жить не захочется.
Все, кто думает, несчастные...
     - А ты счастливый?
     - Я-то?  Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю  минуту.
Вот если бы заснуть и не проснуться...
     - Что же делать?
     - Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя...
     - Что же делать?
     - Не думать. Водку пить. - Жбанков достал бутылку.
     - Я, кажется, напьюсь, - говорю.
     - А то нет! - подмигнул Жбанков.
     - Хочешь из горла?
     - Там же есть стакан.
     - Кайф не тот.
     Мы по очереди  выпили. Закусить  было нечем.  Я с удовольствием ощущал,
как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и
резкими...
     Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение.
     Помню,  была  восстановлена дефицитная  райкомовская закуска.  Впрочем,
появилась  кабачковая  икра -  свидетельство  упадка.  Да  и  выпивка  пошла
разрядом ниже - заветная Мишкина бутылка, югославская "Сливовица", кагор...
     На десятой минуте Жбанков закричал, угрожающе приподнимаясь:
     -  Я художник, понял!  Художник! Я жену Хрущева  фотографировал! Самого
Жискара, блядь,  д'Эстена! У меня  при  доме инвалидов  выставка была!  А ты
говоришь - корова!..
     - Дурень ты мой, дурень, - любовалась им Белла,  - пойдем, киса, я тебя
спать уложу...
     - Ты очень грустный, - сказала мне Эви, - что-нибудь есть плохое?
     - Все, - говорю, - прекрасно! Нормальная собачья жизнь...
     - Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть.
     - Вот и Мишка говорит --пей!
     - Пей уже хватит. Мы сейчас пойдем. Я буду тебе понравиться...
     - Что несложно, - говорю.
     - Ты очень красивый.
     - Старая песня, а как хорошо звучит!
     Я налил себе полный  фужер. Нужно  ведь как-то  кончить  этот идиотский
день. Сколько их еще впереди? Эви села на пол возле моего кресла.
     - Ты непохожий, как другие, - сказала она. - У тебя хорошая карьера. Ты
красивый. Но часто грустный. Почему?
     - Потому что жизнь одна, другой не будет.
     - Ты не думай. Иногда лучше быть глупым.
     - Поздно, - говорю, лучше выпить.
     - Только не будь грустный.
     - С этим покончено. Я иду в гору. Получил ответственное задание. Выхожу
на просторы большой журналистики...
     - У тебя есть машина?
     - Ты спроси, есть ли у меня целые носки.
     - Я так хочу машину.
     - Будет. Разбогатею - купим.
     Я  выпил  и снова налил.  Белла  тащила  Жбанкова в спальню.  Ноги  его
волочились, как два увядших гладиолуса.
     - И мы пойдем, - сказала Эви, - ты уже засыпаешь.
     - Сейчас. Я выпил и снова налил. - Пойдем.
     - Вот уеду завтра, найдешь кого-нибудь с машиной.
     Эви задумалась, положив голову мне на колени.
     - Когда буду снова жениться, только с евреем, - заявила она.
     - Это почему же? Думаешь, все евреи - богачи?
     - Я тебе объясню. Евреи делают обрезание...
     - Ну.
     - Остальные не делают.
     - Вот сволочи!
     -  Не  смейся. Это  важная  проблема. Когда  нет обрезания,  получается
смегма...
     - Что?
     -  Смегма. Это нехорошие  вещества... канцерогены.  Вон  там, хочешь, я
тебе показываю?
     - Нет уж, лучше заочно...
     - Когда есть обрезание,  смегма не получается.  И  тогда не  бывает рак
шейки матки. Знаешь шейку матки?
     - Ну, допустим... Ориентировочно...
     - Статистика показывает, когда нет обрезания, чаще рак шейки матки. А в
Израиле нет совсем...
     - Чего?
     - Шейки матки... Рак шейки матки... Есть рак горла, рак желудка...
     - Тоже не подарок, - говорю.
     - Конечно, - согласилась Эви. Мы помолчали.
     - Идем, - сказала она, - ты уже засыпаешь...
     - Подожди. Надо обрезание сделать..
     Я выпил полный фужер и снова налил.
     - Ты очень пьяный, идем...
     - Мне  надо обрезание сделать. А еще лучше - отрезать эту самую шейку к
чертовой матери!
     - Ты очень пьяный. И злой на меня.
     - Я не злой. Мы - люди  разных поколений. Мое поколение - дрянь! А твое
- это уже нечто фантастическое!
     - Почему ты злой?
     - Потому что жизнь одна. Прошла секунда, и конец. Другой не будет...
     -  Уже  час ночи,  -  сказала Эви. Я выпил  и снова налил.  И  сразу же
куда-то  провалился. Возникло ощущение, как будто я - на дне аквариума.  Все
раскачивалось,  уплывало,  мерцали  какие-то светящиеся  блики...  Потом все
исчезло...
     ... Проснулся я от стука. Вошел Жбанков. На нем был спортивный халат.
     Я лежал поперек кровати. Жбанков сел рядом.
     - Ну как? - спросил он.
     - Не спрашивай.
     - Когда я буду стариком, - объявил Жбанков, - напишу завещание внукам и
правнукам. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая?
     - Ну?
     -  Это  будет   одна-единственная  фраза:  "Не  занимайтесь  любовью  с
похмелья!" И три восклицательных знака.
     - Худо мне. Совсем худо.
     - И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал.
     - А где наши дамы?
     - Готовят завтрак. Надо вставать. Лийвак ждет...
     Жбанков пошел одеваться. Я сунул голову под кран. Потом сел за машинку.
Через пять минут текст был готов.
     "Дорогой  и  многоуважаемый  Леонид  Ильич!   Хочу  поделиться  с  Вами
радостным событием. В истекшемгоду  мне удалось достичь  небывалых  трудовых
показателей.  Я надоила с одной  коровы..." ("...с  одной  коровы" я написал
умышленно. В  этом  обороте звучала жизненная достоверность  и  трогательное
крестьянское простодушие). Конец был такой:
     "... И еще одно радостное  событие произошло в  моей  жизни. Коммунисты
нашей фермы дружно избрали меня своим членом!"
     Тут уже явно хромала стилистика. Переделывать не было сил...
     - Завтракать,  -  позвала Белла.  Эви нарезала  хлеб.  Я виновато с нею
поздоровался.  В  ответ  -  радужная  улыбка  и  задушевное:  "Как  ты  себя
чувствуешь?"
     - Хуже некуда, - говорю.
     Жбанков добросовестно исследовал пустые бутылки.
     - Ни грамма, - засвидетельствовал он.
     - Пейте кофе, - уговаривала Белла, - через минуту садимся в такси.
     От кофе легче не стало. О еде невозможно было и думать.
     - Какие-то бабки еще шевелятся, - сказал Жбанков, вытаскивая мелочь.
     Затем он посмотрел на Беллу Константиновну:
     - Мать, добавишь еще полтора рубля?
     Та вынула кошелек.
     - Я из Таллинна вышлю, - заверил Жбанков.
     - Ладно, заработал, - цинично усмехнулась Белла.
     Раздался  автомобильный гудок.  Мы собрали портфели, уселись  в  такси.
Вскоре  Лийвак  пожимал  нам   руки.   Текст,  составленный   мною,  одобрил
безоговорочно. Более того, произнес короткую речь:
     - Я доволен, товарищи. Вы неплохо потрудились, культурно отдохнули. Рад
был познакомиться. Надеюсь,  эта дружба  станет традиционной. Ведь партийный
работник и журналист где-то, я бы сказал, - коллеги. Успехов вам на  трудном
идеологическом фронте. Может, есть вопросы?
     - Где тут буфет? - спросил Жбанков. - Маленько подлечиться...
     Лийвак нахмурился.
     -  Простите  мне  грубое  русское выражение, -  он выждал  укоризненную
паузу. -- ... Но вы поступаете, как дети!
     - Что, и пива нельзя? -- спросил Жбанков.
     - Вас могут увидеть, - понизил голос секретарь,  - есть разные  люди...
Знаете, какая обстановка в райкоме...
     - Ну и работенку ты выбрал, - посочувствовал ему Жбанков.
     - Я по образованию - инженер, - неожиданно сказал Лийвак.
     Мы помолчали. Стали прощаться. Секретарь уже перебирал какие-то бумаги.
     -  Машина  ждет,  -  сказал он. -  На  вокзал  я позвоню.  Обратитесь в
четвертую кассу. Скажите, от меня...
     -  Чао, - махнул ему рукой Жбанков. Мы спустились  вниз. Сели в машину.
Бронзовый  Ленин смотрел  нам вслед. Девушки поехали  с  нами... На  перроне
Жбанков и Белла отошли в сторону.
     - Ты будешь приходить еще? - спросила Эви.
     - Конечно.
     - И я буду  ехать в Таллинн. Позвоню в редакцию. Чтобы  не рассердилась
твоя жена.
     - Нет у меня жены, - говорю, - прощай, Эви. Не сердись, пожалуйста...
     - Не пей так много, - сказала Эви. Я кивнул.
     - А то не можешь делать секс.
     Я шагнул к ней, обнял и поцеловал. К нам приближались Белла и  Жбанков.
По его жестикуляции было видно, что он нахально лжет.
     Мы поднялись в купе. Девушки шли к машине, оживленно беседуя. Так и  не
обернулись...
     - В Таллинне опохмелимся, - сказал  Жбанков, - есть около шести рублей.
А хочешь, я тебе приятную вещь скажу?
     Жбанков подмигнул  мне. Радостная, торжествующая улыбка преобразила его
лицо.
     - Сказать? Мне еще Жора семьдесят копеек должен!..

        КОМПРОМИСС ДЕВЯТЫЙ

     ("Советская Эстония". Июль. 1976 г.)
     "САМАЯ  ТРУДНАЯ ДИСТАНЦИЯ.  Тийна  Кару  родилась  в  дружной  семье, с
золотой  медалью окончила школу, была секретарем комитета  ВЛКСМ, увлекалась
спортом. Тут нужно выделить одну характерную деталь. Из многочисленных видов
легкой атлетика  она предпочла бег на 400 метров, а эта дистанция, по мнению
специалистов,  наиболее трудоемкая  в спорте,  требует сочетания  быстроты и
выносливости,  взрывной   силы  и   напряженной  воли  к  победе.  Упорство,
последовательность, аскетический режим -  вот  факторы,  которые  определили
биографию  Тийны, ее путь к намеченной цели. Окончив школу,  Тийна поступает
на химическое  отделение  ТГУ,  участвует  в  работе СНО,  охотно  выполняет
комсомольские  поручения. На последнем  курсе  она  становится членом  КПСС,
Затем она - аспирантка института химии АН ЭССР. Как специалиста-химика Тийну
интересует механизм воздействия  канцерогенных веществ на организм человека.
Диссертация почти готова.
     Тийна  Кару  ставит перед  собой высокие реальные цели. Веришь, что она
добьется успеха на своей трудной дистанции".
     С  Тийной  Кару  нас  познакомили  общие  друзья.  Интересная, неглупая
женщина,   молодой  ученый.  Подготовил  о  ней  зарисовку.  Изредка   Тийна
попадалась мне в разных научных компаниях. Звонит однажды:
     - Ты свободен? Мне надо с тобой поговорить.
     Я пришел в кафе "Райа". Заказал джина. Она сказала:
     - Я четыре года замужем. До сих пор все было хорошо. Летом Руди побывал
в Москве. Затем вернулся. Тут все и началось...
     - ?
     - Происходит  что-то странное. Он хочет... Как бы  тебе объяснить... Мы
стали чужими...
     Я напрягся и внятно спросил:
     - В половом отношении?
     - Именно.
     - Чем же я могу помочь?
     -  То  есть  почему  я  к  тебе  обратилась? Ты единственный аморальный
человек среди моих знакомых. Вот я и хочу проконсультироваться.
     - Не понимаю.
     - Обсудить ситуацию.
     -  Видишь  ли, я даже с  мужчинами не  обсуждаю эти темы.  Но  у  моего
приятеля есть книга  --  "Технология секса". Я возьму,  если хочешь.  Только
ненадолго. Это его настольная книга. Ты свободно читаешь по-русски?
     - Конечно.
     Принес   ей   "Технологию".   Книга  замечательная.   Первую   страницу
открываешь,  написано "Введение".  Уже смешно. Один  из  разделов начинается
так: "Любовникам с непомерно большими животами можем рекомендовать позицию -
7".  Гуманный  автор  уделил внимание даже таким презренным  существам,  как
любовники с большими животами... Отдал ей книгу. Через неделю возвращает.
     - Все поняла?
     - Кроме одного слова - "исподволь".
     Объяснил ей, что значит - исподволь.
     - Теперь я хочу овладеть практическими навыками.
     - Благословляю тебя, дочь моя!
     - Только не с мужем. Я должна сначала потренироваться.
     Подчеркиваю, все это говорилось без тени кокетства, на эстонский манер,
основательно и деловито.
     - Ты - аморальный человек? - спросила она.
     - Не совсем.
     - Значит - отказываешься?
     -  Тийна!  -  взмолился я.  -  Так  это  не  делается!  У  нас  хорошие
товарищеские отношения.  Нужен  срок, может  быть,  они  перейдут  в  другое
чувство...
     - Какой?
     - Что - какой?
     - Какой нужен срок?
     - О, Господи, не знаю... Месяц, два...
     - Не выйдет. Я в апреле  кандидатский минимум сдаю... Познакомь  меня с
кем-нибудь. Желательно с брюнетом. Есть же у тебя друзья-подонки?
     - Преобладают, - сказал я.
     Сижу, думаю.  Шаблинский,  конечно,  ас,  но  грубый,  Розенштейн  дачу
строит,  вконец обессилел. Гуляев  - блондин. У  Мити  Кленского  - триппер.
Оська  Чернов? Кажется, подходит.  Застенчивый,  пылкий брюнет.  Правда,  он
скуповат, но это чепуха. На один раз сойдет. Спрашиваю Чернова:
     - Много у тебя было женщин?
     - Тридцать шесть и четыре под вопросом.
     - Что значит - под вопросом?
     Оська потупился: - Всякого рода отклонения.
     Годится, думаю. Изложил ему суть дела. Оська растерялся:
     - Я ее видел как-то раз. Она мне даже нравится. Но, согласись, вот так,
утилитарно...
     - Что тебе стоит?
     - Я все-таки мужчина.
     - Вот и посодействуй человеку.
     Купил я на свои деньги бутылку рома, пригласил Осю и  Тийну.  Тийна мне
шепнула:
     - Я договорилась с подругой. Три часа квартира в моем распоряжении.
     Выпили,   закурили,   послушали   Би-би-си.  Оська  пустился   было   в
рассуждения:
     - Да, жизнестойкой может быть лишь преследуемая организация...
     Тийна его перебила:
     - Надо идти. А то подруга вернется.
     Отправились. Утром Тийна мне звонит.
     - Ну как? - спрашиваю.
     - Проводил меня и ушел домой.
     Звоню Чернову:
     - Совесть есть у тебя?
     - Веришь ли, старик, не могу. Как-то не получается...
     - Что ты за мужик после этого?!
     Оська возмутился:
     - Я  имел больше женщин, чем ты съел котлет. А такой не встречал. Самое
удивительное, что она мне нравится.
     Пригласил их обоих снова. Выставил недопитый ром. Ушли. Тийна звонит:
     - Черт бы побрал твоего друга!
     - Неужели, - говорю, - опять дезертировал?
     -  Ты  понимаешь, сели  в машину.  Расплачивался  Ося  в темноте. Сунул
шоферу десятку вместо рубля. Потом страшно расстроился. Пешком ушел домой...
Я видела, что он сует десятку. Я  думала, что на Кавказе так принято. Что он
хочет произвести на меня впечатление. Ведь Ося - грузин?
     - Ося - еврей. И вообще его настоящая фамилия - Малкиэль.
     Снова ему звоню:
     - Оська, будь же человеком!
     - Понимаешь, была десятка, рубль и мелочь...
     В третий раз их пригласил.
     - Послушайте, - говорю, - я сегодня ночую в редакции. А вы оставайтесь.
Шнапс  в холодильнике. Будут  звонить - не реагируйте. Двери запереть, чтобы
Оська не сбежал?
     - Да не сбегу я.
     Отправился в редакцию дежурить. Тийна звонит:
     - Спустись на минутку.
     Спустился в холл. Она достает из портфеля шоколад и бутылку виски "Лонг
Джон".
     - Дай, - говорит, - я тебя поцелую. Да не бойся, по-товарищески...
     Поцеловала меня.
     - Если бы знал, как я тебе благодарна!
     - Оську благодари.
     - Я ему десять рублей вернула. Те, что он шоферу дал.
     - Какой позор!
     - Ладно, он их честно заработал.
     Я  спрятал бутылку  в карман  и пошел заканчивать  статью на  моральную
тему.

        КОМПРОМИСС ДЕСЯТЫЙ

     ("Вечерний Таллинн". Июль. 1976 г.)
     "ОНИ МЕШАЮТ НАМ ЖИТЬ.  Сегодня утром был доставлен в медвытрезвитель No
4 гражданин Э. Л. Буш, пытавшийся выдать  себя  за работника республиканской
прессы.  Э.  Л.   Буш   оказал   неповиновение   служащим   медвытрезвителя,
выразившееся в укусах, о чем решено сообщить по месту его работы, установить
которое хотя бы с приблизительной точностью все еще не удалось".
     Как  обычно,  не  хватило спиртного,  и, как всегда,  я  предвидел  это
заранее.  А вот  с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут
быть проблемы, если Севастьянову  удавалось разрезать обыкновенное яблоко на
шестьдесят четыре дольки?!..
     Помню, дважды бегали за "Стрелецкой". Затем появились  какие-то девушки
из балета на льду. Шаблинский все глядел на девиц, повторяя:
     - Мы растопим этот лед... Мы растопим этот лед...
     Наконец подошла моя  очередь бежать за водкой. Шаблинский отправился со
мной. Когда мы вернулись, девушек не было. Шаблинский сказал:
     - А бабы-то умнее, чем я думал. Поели, выпили и ретировались.
     - Ну и хорошо, - произнес Севастьянов, - давайте я картошки отварю.
     - Ты бы еще нам каши предложил! - сказал Шаблинский.
     Мы  выпили и закурили. Алкоголь действовал неэффективно.  Ведь напиться
как следует - это тоже искусство...
     Девушкам  в  таких  случаях  звонить   бесполезно.  Раз  уж  пьянка  не
состоялась,  то  все.  Значит,  тебя  ждут  сплошные  унижения.  Надо менять
обстановку. Обстановка - вот что главное. Помню, Тофик Алиев рассказывал:
     -  Дома у меня рояль,  альков, серебряные ложки... Картины  чуть ли  не
эпохи  Возрождения... И - никакого секса. А в гараже - разный хлам, покрышки
старые,   брезентовый  чехол...   Так  я   на  этом   чехле   имел  половину
хореографического училища.  Многие буквально  уговаривали  -  пошли в гараж!
Там, мол, обстановка соответствующая...
     Шаблинский встал и говорит:
     - Поехали в Таллинн.
     - Поедем, - говорю.
     Мне было все равно. Тем более, что девушки исчезли.
     Шаблинский  работал  в газете "Советская Эстония".  Гостил в Ленинграде
неделю. И теперь возвращался с оказией домой.
     Севастьянов вяло предложил не расходиться.  Мы  попрощались  и вышли на
улицу. Заглянули в магазин. Бутылки оттягивали  наши карманы. Я был в летней
рубашке и в кедах. Даже паспорт отсутствовал.
     Через десять минут подъехала "Волга". За  рулем  сидел угрюмый человек,
которого Шаблинский называл Гришаня.
     Гришаня  всю  дорогу  безмолвствовал. Водку  пить  не  стал.  Мне  даже
показалось, что Шаблинский видел его впервые.
     Мы  быстро  проскочили невзрачные  северо-западные окраины  Ленинграда.
Далее следовали однообразные поселки, бледноватая зелень  и медленно текущие
речки. У переезда Гришаня затормозил, распахнул дверцу и направился в кусты.
На  ходу  он  деловито  расстегивал  ширинку,  как  человек,  пренебрегающий
условностями.
     - Чего он такой мрачный? - спрашиваю. Шаблинский ответил:
     -  Он не мрачный. Он  под следствием. Если не  ошибаюсь, там фигурирует
взятка.
     - Он что, кому-то взятку дал?
     - Не идеализируй Гришу. Гриша не давал, а брал. Причем в неограниченном
количестве. И вот теперь он под следствием. Уже подписку взяли о невыезде.
     - Как же он выехал?
     - Откуда?
     - Из Ленинграда.
     - Он дал подписку в Таллинне.
     - Как же он выехал из Таллинна?
     -  Очень просто. Сел в  машину  и поехал. Грише  уже нечего терять. Его
скоро арестуют.
     - Когда? - задал я лишний вопрос.
     - Не раньше чем мы окажемся в Таллинне...
     Тут  Гришаня вышел  из  кустов. На  ходу  он  сосредоточенно застегивал
брюки. На крепких запястьях его что-то сверкало. "Наручники?" - подумал я.
     Потом разглядел  две пары часов с металлическими браслетами. Мы поехали
дальше.