Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
подобное?
Буш удивился:
- А что еще он мог сказать?
- Впрочем, да, конечно, - отступил редактор...
Статья была опубликована. На следующий день Буша вызвали к редактору. В
кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Его лицо выражало полное
равнодушие и одновременно крайнюю сосредоточенность.
Редактор как бы отодвинулся в тень. Мужчина же при всей его
невыразительности распространился широко и основательно. Он заполнил собой
все пространство номенклатурного кабинета. Даже гипсовый бюст Ленина на
обтянутом кумачом постаменте уменьшился в размерах.
Мужчина поглядел на Буша и еле слышно выговорил:
- Рассказывайте.
Буш раздраженно переспросил:
- О чем? Кому? Вообще, простите, с кем имею честь?
Ответ был короткий, словно вычерченный пунктиром:
- О встрече... Мне... Сорокин... Полковник Сорокин...
Назвав свой чин, полковник замолчал, как будто вконец обессилев.
Что-то заставило Буша повиноваться. Буш начал пересказывать статью о
капитане Руди.
Полковник слушал невнимательно. Вернее, он почти дремал. Он напоминал
профессора, задавшего вопрос ленивому студенту. Вопрос, ответ на который ему
заранее известен.
Буш говорил, придерживаясь фактов, изложенных в статье. Закончил речь
патетически:
- Где ты, Пауль? Куда несет тебя ветер дальних странствий? Где ты
сейчас, мой иностранный друг?
- В тюрьме, - неожиданно ответил полковник. Он хлопнул газетой по
столу, как будто убивая муху, и четко выговорил:
- Пауль Руди находится в тюрьме. Мы арестовали его как изменника
родины. Настоящая его фамилия - Рютти. Он - беглый эстонец. В семидесятом
году рванул на байдарке через Швецию. Обосновался в Гамбурге. Женился на
Луизе Рейшвиц. Четвертый год плавает на судах западногерманского торгового
флота. Наконец совершил первый рейс в Эстонию. Мы его давно поджидали...
Полковник повернулся к редактору:
- Оставьте нас вдвоем.
Редактору было неловко, что его выгоняют из собственного кабинета. Он
пробормотал:
- Да, я как раз собирался посмотреть иллюстрации. И вышел.
Полковник обратился к Бушу:
- Что вы на это скажете?
- Я поражен. У меня нет слов! - Как говорится, неувязка получилась. Но
Буш держался прежней версии: - Я описал все, как было. О прошлом капитана
Руди не догадывался. Воспринял его как прогрессивно мыслящего иностранца.
- Хорошо, - сказал полковник, - допустим. И все-таки случай для вас
неприятный. Крайне неприятный. Пятно на вашей журналистской репутации. Я бы
даже сказал - идеологический просчет. Потеря бдительности. Надо что-то
делать...
- Что именно?
- Есть одна идея. Хотите нам помочь? А мы соответственно будем
рекомендовать вас на штатную должность.
- В КГБ? - спросил Буш.
- Почему в КГБ? В газету "Советская Эстония". Вы же давно мечтаете о
штатной работе. В наших силах ускорить это решение. Сроки зависят от вас.
Буш насторожился. Полковник Сорокин продолжал:
- Вы могли бы дать интересующие нас показания.
- То есть?
- Насчет капитана Руди... Дайте показания, что он хотел вас это
самое... Употребить... Ну, в смысле полового извращения...
- Что?! - приподнялся Буш.
- Спокойно!
- Да за кого вы меня принимаете?! Вот уж не думал, что КГБ использует
подобные методы!
Глаза полковника сверкнули бритвенными лезвиями. Он побагровел и
выпрямился:
- Пожалуйста, без громких слов. Я вам советую подумать. На карту
поставлено ваше будущее.
Но тут и Буш расправил плечи. Он медленно вынул пачку американских
сигарет. Прикурил от зажигалки "Ронсон". Затем спокойно произнес:
- Ваше предложение аморально. Оно идет вразрез с моими нравственными
принципами. Этого мне только не хватало - понравиться гомосексуалисту!
Короче, я отказываюсь. Половые извращения - не для меня!.. Хотите, я напишу,
что он меня спаивал?.. А впрочем, и это не совсем благородно...
- Ну, что ж, - сказал полковник, - мне все ясно. Боюсь, что вы на этом
проиграете.
- Да неужели у КГБ можно выиграть?! - расхохотался Буш.
На этом беседа кончилась. Полковник уехал. Уже в дверях он произнес
совершенно неожиданную фразу:
- Вы лучше, чем я думал.
- Полковник, не теряйте стиля! - ответил Буш...
Его лишили внештатной работы. Может быть, Сорокин этого добился. А
скорее всего, редактор проявил усердие. Буш вновь перешел на иждивение к
стареющим женщинам. Хотя и раньше все шло примерно таким же образом. Как раз
в эти дни Буш познакомился с Галиной. До этого его любила Марианна
Викентьевна, крупный торговый работник. Она покупала Бушу сорочки и
галстуки. Платила за него в ресторанах. Кормила его вкусной и здоровой
пищей. Но карманных денег Бушу не полагалось. Иначе Буш сразу принимался
ухаживать за другими женщинами.
Получив очередной редакционный гонорар, Буш исчезал. Домой являлся
поздно ночью, благоухая луком и косметикой. Однажды Марианна не выдержала и
закричала:
- Где ты бродишь, подлец?! Почему возвращаешься среди ночи?!
Буш виновато ответил:
- Я бы вернулся утром - просто не хватило денег...
Наконец Марианна взбунтовалась. Уехала на курорт с пожилым работником
главка. Рядом с ним она казалась моложавой и легкомысленной. Оставить Буша в
пустой квартире Марианна, естественно, не захотела.
И тут возникла Галина Аркадьевна. Практически из ничего. Может быть,под
воздействием закона сохранения материи.
Дело в том, что она не имела гражданского статуса. Галина была вдовой
знаменитого эстонского революционера, чуть ли не самого Кингисеппа. И ей за
это дали что-то вроде пенсии.
Буш познакомился с ней в романтической обстановке. А именно - на берегу
пруда.
В самом центре Кадриорга есть небольшой затененный пруд. Его огибают
широкие липовые аллеи. Ручные белки прыгают в траве.
У берега плавают черные лебеди. Как они сюда попали - неизвестно. Зато
всем известно, что эстонцы любят животных. Кто-то построил для лебедей
маленькую фанерную будку. Посетители Кадриорга бросают им хлеб...
Майским вечером Буш сидел на траве у пруда. Сигареты у него кончились.
Денег не было вторые сутки. Минувшую ночь он провел в заброшенном киоске
"Союзпечати". Благо на полу там лежали старые газеты.
Буш жевал сухую горькую травинку. Мысли в его голове проносились
отрывистые и неспокойные, как телеграммы:
"...Еда... Сигареты... Жилье... Марианна на курорте... Нет работы... К
родителям обращаться стыдно, а главное - бессмысленно..."
Когда и где он ел в последний раз? Припомнились два куска хлеба в
закусочной самообслуживания. Затем - кислые яблоки над оградой чужого сада.
Найденная у дороги ванильная сушка. Зеленый помидор, обнаруженный в киоске
"Союзпечати"...
Лебеди скользили по воде, как два огромных черных букета. Пища
доставалась им без видимых усилий. Каждую секунду резко опускались вниз
точеные маленькие головы на изогнутых шеях... Буш думал о еде. Мысли его
становились все короче: "...Лебедь... Птица... Дичь..."
И тут зов предков отозвался в Буше легкой нервической дрожью. В глазах
его загорелись отблески первобытных костров. Он замер, как сеттер на болоте,
вырвавшийся из городского плена...
К десяти часам окончательно стемнеет. Изловить самоуверенную птицу
будет делом минуты. Ощипанный лебедь может вполне сойти за гуся. А с целым
гусем Буш не пропадет. В любой компании будет желанным гостем...
Буш преобразился. В глубине его души звучал охотничий рожок. Он
чувствовал, как тверд его небритый подбородок. Доисторическая сила
пробудилась в Буше...
И тут произошло чудо. На берегу появилась стареющая женщина. То есть
дичь, которую Буш чуял на огромном расстоянии.
Вовек не узнают черные лебеди, кто спас им жизнь! Женщина была стройна
и прекрасна. Над головой ее кружились бабочки. Голубое воздушное платье
касалось травы. В руках она держала книгу. Прижимала ее к груди наподобие
молитвенника.
Дальнозоркий Буш легко прочитал заглавие - "Ахматова. Стихи".
Он выплюнул травинку и сильным глуховатым баритоном произнес:
Они летят, они еще в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в божественной тревоге,
И холоднее льда уста мои...
Женщина замедлила шаги. Прижала ладони к вискам. Книга, шелестя
страницами, упала на траву. Буш продолжал:
А дальше - свет невыносимо щедрый, Как сладкое, горячее вино... Уже
душистым, раскаленным ветром Сознание мое опалено...
Женщина молчала. Ее лицо выражало смятение и ужас. (Если ужас может
быть пылким и радостным чувством.) Затем, опустив глаза, женщина тихо
проговорила.
Но скоро там, где жидкие березы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят,
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримо прозвучат...
(У нее получилось -- "говоса".) Буш поднялся с земли.
- Вы любите Ахматову?
- Я знаю все ее стихи наизусть, - ответила женщина.
- Какое совпадение! Я тоже... А цветы? Вы любите цветы? - Это моя
свабость!.. А птицы? Что вы скажете о птицах? Буш кинул взгляд на черных
лебедей, помедлил и сказал:
Ах. чайка ли за облаком кружится,
Малиновки ли носятся вокруг...
О незнакомка! Я хочу быть птицей,
Чтобы клевать зерно из ваших рук...
- Вы поэт? - спросила женщина.
- Пишу кое-что между строк, - застенчиво ответил Буш... День остывал.
Тени лип становились длиннее. Вода утрачивала блеск. В кустах бродили
сумерки.
- Хотите кофе? - предложила женщина. - Мой дом совсем близко.
- Извините, - поинтересовался Буш, - а колбасы у вас нет?
В ответ прозвучало:
- У меня есть все, что нужно одинокому сердцу...
Три недели я прожил у Буша с Галиной. Это были странные, наполненные
безумием дни.
Утро начиналось с тихого, взволнованного пения. Галина мальчишеским
тенором выводила:
Эх, истомилась, устала я, Ночью и днем... Только о нем...
Ее возлюбленный откликался низким, простуженным баритоном:
Эх, утону ль я в Северной Двине, А может, сгину как-нибудь иначе...
Страна не зарыдает обо мне, Но обо мне товарищи заплачут...
Случалось, они по утрам танцевали на кухне. При этом каждый напевал
что-то свое. За чаем Галина объявляла:
- Называйте меня сегодня - Верочкой. А с завтрашнего дня -
Жар-Птицей...
Днем она часто звонила по телефону. Цифры набирала произвольно.
Дождавшись ответа, ласково произносила:
- Сегодня вас ожидает приятная неожиданность.
Или:
- Бойтесь дамы с вишенкой на шляпе...
Кроме того, Галина часами дрессировала прозрачного, стремительного
меченосца. Шептала ему, склонившись над аквариумом:
- Не капризничай, Джим. Помаши маме ручкой...
И наконец, Галина прорицала будущее. Мне, например, объявила,
разглядывая какие-то цветные бусинки:
- Ты кончишь свои дни где-нибудь в Бразилии. (Тогда - в семьдесят пятом
году - я засмеялся. Но сейчас почти уверен, что так оно и будет.)
Буш целыми днями разгуливал в зеленом халате, который Галина сшила ему
из оконной портьеры. Он готовил речь, которую произнесет, став Нобелевским
лауреатом. Речь начиналась такими словами:
"Леди и джентльмены! Благодарю за честь. Как говорится - лучше поздно,
чем никогда..."
Так мы и жили. Мои шестнадцать рублей быстро кончились. Галининой
пенсии хватило дней на восемь. Надо было искать какую-то работу.
И вдруг на глаза мне попалось объявление - "Срочно требуются кочегары".
Я сказал об этом Бушу. Я не сомневался, что Буш откажется. Но он вдруг
согласился и даже просиял.
- Гениально, - сказал он, - это то, что надо! Давно пора окунуться в
гущу народной жизни. Прильнуть, что называется, к истокам. Ближе к природе,
старик! Ближе к простым человеческим радостям! Ближе к естественным цельным
натурам! Долой метафизику и всяческую трансцендентность! Да здравствуют
молот и наковальня!..
Галина тихо возражала:
- Эринька, ты свабый!
Буш сердито посмотрел на женщину, и она затихла... Котельная являла
собой мрачноватое низкое здание у подножия грандиозной трубы. Около двери
возвышалась куча угля. Здесь же валялись лопаты и две опрокинутые тачки.
В помещении мерно гудели три секционных котла. Возле одного из них
стоял коренастый юноша. В руке у него была тяжелая сварная шуровка. Над
колосниками бился розовый огонь. Юноша морщился и отворачивал лицо.
- Привет, - сказал ему Буш.
- Здорово, - ответил кочегар, - вы новенькие?
- Мы по объявлению.
- Рад познакомиться. Меня зовут Олег.
Мы назвали свои имена.
- Зайдите в диспетчерскую, - сказал Олег, - представьтесь Цурикову.
В маленькой будке с железной дверью шум котлов звучал приглушенно. На
выщербленном столе лежали графики и ведомости. Над столом висел дешевый
репродуктор. На узком топчане, прикрыв лицо газетой, дремал мужчина в
солдатском обмундировании. Газета едва заметно шевелилась. За столом работал
человек в жокейской шапочке. Увидев нас, приподнял голову:
- Вы новенькие?
Затем он встал и протянул руку:
- Цуриков, старший диспетчер. Присаживайтесь.
Я заметил, что бывший солдат проснулся. С шуршанием убрал газету.
- Худ, - коротко представился он.
- Люди нужны, - сказал диспетчер. - Работа несложная. А теперь идемте
со мной.
Мы спустились по шаткой лесенке. Худ двигался следом. Олег помахал нам
рукой как старым знакомым.
Мы остановились возле левого котла, причем так близко, что я ощутил
сильный жар.
- Устройство, - сказал Цуриков, - на редкость примитивное. Топка,
колосники, поддувало... Температура на выходе должна быть градусов
семьдесят. Обратная - сорок пять. В начале смены заготавливаете уголь.
Полную тачку загружать не советую - опрокинется... Уходя, надо прочистить
колосники, выбрать шлак... Пожалуй, это все... График простой - сутки
работаем, трое отдыхаем. Оплата сдельная. Можно легко заработать сотни
полторы...
Цуриков подвел нас к ребятам и сказал:
- Надеюсь, вы поладите.
Хотя публика у нас тут довольно своеобразная. Олежка, например,
буддист. Последователь школы "дзен". Ищет успокоения в монастыре
собственного духа... Худ - живописец, левое крыло мирового авангарда.
Работает в традициях метафизического синтетизма. Рисует преимущественно тару
- ящики, банки, чехлы...
- Цикл называется "Мертвые истины", - шепотом пояснил Худ, багровый от
смущения. Цуриков продолжал:
- Ну, а я - человек простой. Занимаюсь в свободные дни теорией музыки.
Кстати, что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена?
До этого Буш молчал. Но тут его лицо внезапно исказилось. Он коротко и
твердо произнес: - Идем отсюда!
Цуриков и его коллеги растерянно глядели нам вслед.
Мы вышли на улицу. Буш разразился гневным монологом:
- Это не котельная! Это, извини меня, какая-то Сорбонна!.. Я мечтал
погрузиться в гущу народной жизни. Окрепнуть морально и физически. Припасть
к живительным истокам... А тут?! Какие-то дзенбуддисты с метафизиками!
Какие-то блядские политональные наложения! Короче, поехали домой!..
Что мне оставалось делать?
Галина встретила нас радостными криками.
- Я так плакава, - сказала она, - так плакава. Мне быво вас так
жавко...
Прошло еще дня три. Галина продала несколько книг в букинистический
магазин. Я обошел все таллиннские редакции. Договорился о внештатной
рабо-те. Взял интервью у какого-то слесаря. Написал репортаж с промышленной
выставки. Попросил у Шаблинского двадцать рублей в счет будущих гонораров.
Голодная смерть отодвинулась.
Более того, я даже преуспел. Если в Ленинграде меня считали рядовым
журналистом, то здесь я был почти корифеем. Мне поручали все более
ответственные задания. Я писал о книжных и театральных новинках, вел
еженедельную рубрику "Другое мнение", сочинял фельетоны. А фельетоны, как
известно, самый дефицитный жанр в газете. Короче, я довольно быстро пошел в
гору.
Меня стали приглашать на редакционные летучки. Еще через месяц - на
учрежденческие вечеринки. О моих публикациях заговорили в эстонском ЦК.
К этому времени я уже давно покинул Буша с Галиной. Редакция дала мне
комнату на улице Томпа - льгота для внештатного сотрудника беспрецедентная.
Это значило, что мне намерены предоставить вскоре штатную работу. И
действительно, через месяц после этого я был зачислен в штат. Редактор
говорил мне:
- У вас потрясающее чувство юмора. Многие ваши афоризмы я помню
наизусть. Например, вот это: "Когда храбрый молчит, трусливый
помалкивает..." Некоторые ваши фельетоны я пересказываю своей домработнице.
Между прочим, она закончила немецкую гимназию.
- А, - говорил я, - теперь мне все понятно. Теперь я знаю, откуда у вас
столь безукоризненные манеры.
Редактор не обижался. Он был либерально мыслящим интеллигентом. Вообще
обстановка была тогда сравнительно либеральной. В Прибалтике - особенно.
Кроме того, дерзил я продуманно и ловко. Один мой знакомый называл этот
стиль - "почтительной фамильярностью".
Зарабатывал я теперь не меньше двухсот пятидесяти рублей. Даже
умудрялся платить какие-то алименты.
И друзья у меня появились соответствующие. Это были молодые писатели,
художники, ученые, врачи. Полноценные, хорошо зарабатывающие люди. Мы ходили
по театрам и ресторанам, ездили на острова. Короче, вели нормальный для
творческой интеллигенции образ жизни.
Все эти месяцы я помнил о Буше. Ведь Таллинн - город маленький,
интимный. Обязательно повстречаешь знакомого хоть раз в неделю.
Буш не завидовал моим успехам. Наоборот, он радостно повторял:
"Действуй, старик! Наши люди должны занимать ключевые посты в государстве!"
Я одалживал Бушу деньги. Раз двадцать платил за него в Мюнди-баре. То
есть вел себя как полагается. А что я мог сделать еще? Не уступать же было
ему свою должность?
Честное слово, я не избегал Буша. Просто мы относились теперь к
различным социальным группам.
Мало того, я настоял, чтобы Буша снова использовали как внештатного
автора. Откровенно говоря, для этого я был вынужден преодолеть значительное
сопротивление. История с капитаном Руди все еще не забылась.
Разумеется, Бушу теперь не доверяли материалов с политическим оттенком.
Он писал бытовые, спортивные, культурные информации. Каждое его выступление
я старался похвалить на летучке. Буш стал чаще появляться в редакционных
коридорах.
К этому времени он несколько потускнел. Брюки его слегка лоснились на
коленях. Пиджак явно требовал чистки. Однако стареющие женщины (а их в любой
редакции хватает) продолжали, завидев Буша, мучительно краснеть. Значит, его
преимущества таились внутри, а не снаружи.
В редакции Буш держался корректно и скромно. С начальством безмолвно
раскланивался. С рядовыми журналистами обменивался новостями. Женщинам
говорил комплименты.
Помню, в редакции отмечалось шестидесятилетие заведующей машинописным
бюро - Лорейды Филипповны Кожич. Буш посвятил ей милое короткое
стихотворение:
Вздыхаю я. Завидевши Лорейду... Ах, что бы это значило по Фрейду?!
После этого Лорейда Филипповна неделю ходила сияющая и бледная
одновременно...
Есть у номенклатурных работников одно привлекательное с