Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Довлатов Сергей. Наши -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -
тивный человек. Я ужасно растерялся. Я и не знал, что она говорит по-русски. Мне захотелось поговорить с ней. Но было поздно... Домой я вернулся около семи. В руках у меня был пакет. В нем тихо булькал одеколон для мамы, галстук и запонки я положил в карман. В холле было пусто. Рейнхард возился с калькулятором. - Я хочу заменить линолеум, - сказал он. - Неплохая мысль. - Давай выпьем. - С удовольствием. - Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков? - Мне случалось пить из футляра для очков. Рейнхард уважительно приподнял брови. Мы выпили по стакану бренди. - Можно здесь и переночевать, - сказал он, - только диваны узкие. - Мне доводилось спать в гинекологическом кресле. Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением. Мы снова выпили. - Я не буду менять линолеум, - сказал он. - Я передумал, ибо мир обречен. - Это верно, - сказал я. - Семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились. Кто-то постучал в дверь. - Не открывай, - сказал Рейнхард, - это конь бледный... И всадник, которому имя - смерть. Мы снова выпили. - Пора, - говорю, - мама волнуется. - Будь здоров, - с трудом выговорил Рейнхард, - чао. И да здравствует сон! Ибо сон - бездеятельность. А бездеятельность - единственное нравственное состояние. Любая жизнедеятельность есть гниение... Чао!.. - Прощай, - сказал я, - жизнь абсурдна! Жизнь абсурдна уже потому, что немец мне ближе родного дяди... С Рейнхардом мы после этого виделись ежедневно. Честно говоря, я даже не знаю, как он проник в этот рассказ. Речь-то шла совсем о другом человеке. О моем дяде Лео... Да, линолеум он все-таки заменил... Леопольда я больше не видел. Некоторое время переписывался с ним. Затем мы уехали в Штаты. Переписка заглохла. Надо бы послать ему открытку к Рождеству... ГЛАВА ПЯТАЯ Сначала тетка Мара была экспедитором. Затем более квалифицированной типографской работницей, если не ошибаюсь - линотиписткой. Еще через некоторое время - корректором. После этого - секретарем редакции. И затем всю жизнь она редактировала чужие книги. Тетка редактировала книги многих замечательных писателей. Например, Тынянова, Зощенко, Форш... Судя по автографам, Зощенко относился к ней хорошо. Все благодарил ее за совместную работу... Тетка была эффектной женщиной. В ее армянской, знойной красоте было нечто фальшивое. Как в горном пейзаже или романтических стихотворениях Лермонтова. Тетка была наблюдательной и остроумной. Обладала хорошей памятью. Многое из того, что она рассказывала, я запомнил навсегда. Вспоминается, например, такой эпизод из ее жизни. Как-то раз она встретила на улице Михаила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошел мимо. Тетка догнала его и спрашивает: - Отчего вы со мной не поздоровались? Зощенко усмехнулся и говорит: - Извините. Я помогаю друзьям не здороваться со мной... Тетка редактировала Юрия Германа, Корнилова, Сейфуллину. Даже Алексея Толстого. И о каждом знала что-нибудь смешное. ...Форш перелистывала в доме отдыха жалобную книгу. Обнаружила такую запись: "В каше то и дело попадаются разнообразные лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед..." - Как вы думаете, - спросила Форш, - это жалоба или благодарность?.. Про Бориса Корнилова она тоже рассказала мне смешную историю. ...Николай Тихонов собирал материалы для альманаха. Тетка была секретарем этого издания. Тихонов попросил ее взять у Корнилова стихи. Корнилов дать стихи отказался. - Клал я на вашего Тихонова с прибором, - заявил он. Тетка вернулась и сообщает главному редактору: - Корнилов стихов не дает. Клал, говорит, я на вас с ПРОБОРОМ... - С прибором, - раздраженно исправил Тихонов, - с прибором. Неужели трудно запомнить?.. И про Алексея Толстого она знала много любопытного. ...Раз высокий и грузный Алексей Толстой шел по издательскому коридору. Навстречу бежала моя тетка. Худенькая и невысокая, она с разбегу ударилась Толстому головой в живот. - Ого! - сказал Толстой, потирая живот. - А если бы здесь находился глаз?!.. Тетка знала множество смешных историй. Потом, самостоятельно, я узнал, что Бориса Корнилова расстреляли. Что Зощенко восславил рабский лагерный труд. Что Алексей Толстой был негодяем и лицемером. Что Ольга Форш предложила вести летосчисление с момента, когда родился некий Джугашвили (Сталин). Что Леонов спекулировал коврами в эвакуации. Что Вера Инбер требовала казни своего двоюродного брата (Троцкого). Что любознательный Павленко ходил смотреть, как допрашивают Мандельштама. Что Юрий Олеша предал своего друга Шостаковича. Что писатель Мирошниченко избивал жену велосипедным насосом... И многое другое. Тетка же помнила, в основном, смешные истории. Я ее не виню. Наша память избирательна, как урна. Я думаю, моя тетка была хорошим редактором. Так мне говорили писатели, которых она редактировала. Хотя я не совсем понимаю, зачем редактор нужен вообще. Если писатель хороший, редактор вроде бы не требуется. Если плохой, то редактор его не спасет. По-моему, это совершенно ясно. Я знаю, как моя тетка работала с авторами. Я иногда присутствовал. Например, она говорила: - Юра, у тебя здесь четыре раза встречается слово "промозглый". - Действительно, - удивлялся Юрий Павлович Герман, - как это я не заметил? И все же я думаю, что редактор писателю не требуется. Даже хорошему. А уж плохому - тем более. Был, например, такой исторический случай. В одном из своих романов Достоевский написал: "Рядом находился круглый стол овальной формы..." Кто-то прочитал это сочинение в рукописи и говорит: - Федор Михайлович, вы оговорились, надо бы исправить. Достоевский подумал и сказал: - Оставьте так... Гоголь в ранних повестях употреблял слово "щекатурка". Как-то раз Аксаков ему говорит: - Отчего это вы пишете - "щекатурка"? - А как надо? - спросил Гоголь. - Штукатурка. - Не думаю, - сказал Гоголь. - Поглядите в словаре. Взяли словарь Даля. Посмотрели, действительно - штукатурка. В дальнейшем Гоголь неизменно писал - "штукатурка". Но в переизданиях это слово не исправил. Почему? Почему Достоевский не захотел ликвидировать явную оговорку? Почему Александр Дюма назвал свой роман "Три мушкетера", хотя их безусловно четыре? Таких примеров сотни. Видимо, ошибки, неточности - чем-то дороги писателю. А значит, и читателю. Как можно исправить у Розанова: "Мы ничего такого не плакали..."? Я бы даже опечатки исправлял лишь с ведома автора. Не говоря о пунктуации. Пунктуацию каждый автор изобретает самостоятельно. Я думаю, тетка была хорошим редактором. Вернее, хорошим человеком, доброжелательным и умным. Лично я хороших редакторов не встречал. Хотя среди них было много прекрасных людей. Хорошего редактора я встретил лишь однажды. Кажется, на Ленфильме. Это была некая Хелли Руммо. Она была эстонка и едва говорила по-русски. Слабое знание языка придавало ее высказываниям особую четкость. Она говорила: - Сценарий хороший. Значит, его не примут... В шестидесятые годы я начал что-то писать. Показал сочинения тетке. Тетка обнаружила в моих рассказах сотни ошибок. Стилистических, орфографических и пунктуационных. Она говорила: - Здесь написано: "...родство тишины и мороза..." Это неточно. Мороз и тишина - явления различного порядка. Следует писать: "В лесу было морозно и тихо". Без выкрутасов... - Как это - в лесу? - удивлялся я. - Действие происходит в штрафном изоляторе. - Ах, да, - говорила тетка... В те годы ей доверили литературное объединение. Из него вышло множество хороших писателей. Например, Гансовский и Пикуль. Среди других в объединение пришел Иосиф Бродский. Тетка не приняла его. О стихах высказалась так: - Бред сумасшедшего! (Кстати, в поэзии Бродского есть и это.) Бродского не приняли. Зато приняли многих других. В Ленинграде очень много поэтов. Есть три Некрасова - Владимир, Георгий и Борис... Моя тетка была членом партии. Я ее не виню. Многие достойные и честные люди оказались в рядах коммунистической партии. Они не виноваты. Просто им хотелось жить лучше. Занимать более высокие посты... Разумеется, тетка переживала, когда мучили Ахматову и Зощенко. А когда травили Пастернака, она даже заболела. Она говорила: - Это политически неверный ход. Мы теряем свой престиж на Западе. Частично перечеркиваем завоевания двадцатого съезда... За много лет тетка собрала прекрасную библиотеку. На большинстве ее книг имелись автографы. Зачастую очень трогательные и нежные. Красочный автограф Валентина Пикуля начинался словами: "Акушерке наших душ..." Автограф фантаста Гансонского выглядел следующим образом: "Через года и пространства великие - руку!.." Как недавно выяснилось, Гансовский был стукачом. Доносил на своих знакомых. Пикуль тоже отличился. Говорил на суде Кириллу Владимировичу Успенскому: - Кирилл! Мы все желаем тебе добра, а ты продолжаешь лгать!.. Успенскому дали пять лет в разгар либерализма. А Пикулю - квартиру в Риге... В старости тетка много читала. Книг с автографами не перечитывала. Возле ее кровати лежали томики Ахматовой, Пастернака, Баратынского... Когда тетка умерла, библиотеку сразу же распродали. Предварительно брат и его жена вырвали листы с автографами. А то неудобно... Незадолго до этого тетка прочитала мне стихи: Жизнь пройдена до середины, А я все думаю, что горы сдвину, Поля засею, орошу долины, А жизнь давно уже за половину.. - Стихи одной поэтессы, - улыбнулась тетка. Я думаю, она сама их написала. Стихи, конечно, неуклюжие. Первая строчка - буквально цитата из Данте. И все-таки эти стихи растрогали меня. Жизнь пройдена до середины, А я все думаю, что горы сдвину... Тетка ошиблась. Жизнь подходила к концу. Исправить опечатки было невозможно... ГЛАВА ШЕСТАЯ Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом. Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным. Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак. Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За то, что он был нэпманом... На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал: - Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами... Товарищи подумали и решили: "Исключить!" Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел. Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или заместителем директора по какой-то части... Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его недостатки. Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя... Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал. Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер. Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил Булганина, напоминавшего ему идолов детства. Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства. Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно. Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять любовь... При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду. Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что не подтвердилось)... В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно. Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и печатными буквами. Записки были короткие. Например: "Куда ведешь Россию, монстр?" И подпись: "Генерал Свиридов". Или: "БАМ - это фикция!" И подпись: "Генерал Колюжный". Иногда он пользовался художественной формой: "Твои брови жаждут крови!" И подпись: "Генерал Нечипоренко"... Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и ругались без конца. Уровень полемики был невысок. - Немецкий шпион, - говорил я о Ленине. - Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес. Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов, вьетнамская эпопея... Мой дядя ужасно сердился: - Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!.. И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора умирать. Ему было 76 лет. - Вызовите Сережу. - попросил он. Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он попросил всех уйти из комнаты. - Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю... Я молчал. - Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя. Он выждал паузу и заговорил снова: - Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я потерпел идейный крах... Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам. - Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя, потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут дядя повторил ругательство) государстве... - Успокойся, - сказал я. - ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя. Он сделал усилие и продолжал: - Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости... Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и увезли дядю в больницу. Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут в Свердловскую. - Ты же старый большевик, - говорила она. - Нет, - возражал мой дядя, - я не старый большевик. - То есть как? - Старый большевик - конкретное понятие. Старый большевик - это кто вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже. Тетка не могла поверить. - Значит, ты не старый большевик?! - Нет. - Все равно, - говорила она, - может, и тебе что-нибудь полагается? - Возможно, - соглашался дядя, - возможно, и мне что-то полагается. Например, яблоко... Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал лечащий врач, дядя спросил: - Доктор, вы фронтовик? - Да, - ответил врач, - я фронтовик. - И я фронтовик, - сказал мой дядя, - ответьте честно, как фронтовик фронтовику, долго ли я пролежу в больнице? - При благоприятном ходе событий - месяц, - ответил врач. - А при неблагоприятном, - усмехнулся дядя, - значительно меньше?.. Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его навестил. Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую мудрость. Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился. - Авантюрист и гангстер, - сказал я. - Тунеядец и болван! - реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом: - Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!.. Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш предсмертный разговор. Виновато покосился на меня. Я промолчал. С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я - бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского. Потом мой дядя снова заболел. - Вызовите Сережу, - попросил. Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная челюсть. - Сергей, - глухо произнес мой дядя. Я погладил его руку. - У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее. Я кивнул. - Задуши меня, - попросил дядя. Я растерянно молчал. - Мне надоело жить. Я не верю. что коммунизм может быть построен в одной стране. Я скатился в болото троцкизма. - Не думай об этом, - сказал я. - Ты готов выполнить мою просьбу?.. Я вижу, ты колеблешься... Конечно, я мог бы принять двадцать таблеток снотворного. Увы, это далеко не всегда приводит к смерти... А если меня разобьет паралич? И я стану для всех еще более тяжкой обузой? Поэтому я вынужден был к тебе обратиться... - Перестань, - сказал я, - перестань... - Я отблагодарю тебя, - сказал мой дядя, - я завещаю тебе сочинения Ленина. Отнеси их в макулатуру и поменяй на "Буратино"... Но сначала задуши меня. - Перестань, - сказал я. - Кругом злоба и глупость, - сказал мой дядя, - правды нет... - Успокойся. - Знаешь, отчего я мучаюсь? - продолжал он. - Когда мы жили в Новороссийске, там был забор. Высокий коричневый забор. Я каждый день проходил мимо этого забора. А что было внутри, не знаю. Не спросил. Я не думал, что это важно... Как бессмысленно и глупо прожита жизнь! Значит, ты отказываешься? - Перестань, - сказал я. Дядя отвернулся и замолчал. Через две недели он выздоровел. И мы снова ужасно поссорились. - Болван! - кричал мой дядя. - Ты не хочешь понять! Идея коммунизма, скомпрометированная бездарными адептами, по-прежнему гениальна! Недаром коммунистическую идеологию разделяют миллионы людей!.. - Кто ее разделяет?! - говорил я. - Да ни один здравомыслящий человек!.. - Значит, не разделяют? - багровел дядя. - Не разделяют и молчат? Значит, все кругом лицемеры?!.. - Идеологию вовсе не обязательно разделять, - говорил я, - ее либо принимают, либо не принимают. Это как тюрьма: нравится, не нравится - сиди... - Болван! - кричал мой дядя. - Власовец, фарцовщик!.. У изголовья его висел небольшой портрет Солженицына. Когда приходили гости, дядя его снимал... Это повторялось снова и снова. Дядя заболевал, потом выздоравливал. Мы ссорились. Потом мирились. Шли годы. Он совсем постарел. Не мог ходить. Я был к нему очень привязан... Как я уже говорил, биография моего дяди отражает историю нашего государства... Нашей любимой и ужасной страны... Потом мой дядя все же умер. Жаль...

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору