Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Довлатов Сергей. Наши -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -
глазого обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова - Александр Иванович Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе. Боря и раньше знал, кто его отец. Сейчас на эту тому заговорили открыто. Брат мог попытаться отыскать своих родственников. Однако не захотел. Он сказал: - У меня есть ты, и больше никого... Потом задумался и добавил: - Как странно! Я - наполовину русский. Ты - наполовину еврей. Но оба любим водку с пивом... В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не поедет. Он снова начал пить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с работы. Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже заболевал. Я сказал ему в последний раз: - Уедем. Он реагировал вяло и грустно: --Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям. Надо всех уверять, что ты еврей... Мне неудобно... Вот если бы с похмелья - раз, и ты на Капитолийском холме... В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться... Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в Ленинград. И вдруг приходит бандероль - оттуда. Я вскрыл ее на почте. В ней лежала голубая трикотажная фуфайка с эмблемой олимпийских игр. И еще - тяжелый металлический штопор усовершенствованной конструкции. Я задумался - что было у меня в жизни самого дорогого? И понял: четыре куска рафинада, японские сигареты "Хи лайт", голубая фуфайка да еще вот этот штопор... ГЛАВА ДЕСЯТАЯ С каждым годом она все больше похожа на человека. (А ведь не о любом из друзей это скажешь.) Когда она рядом, я уже стесняюсь переодеваться. Мой приятель Севостьянов говорит: - Она у вас единственный нормальный член семьи... Принес я ее домой на ладони. Было это двенадцать лет назад. Месячный щенок-фокстерьер по имени Глаша. Расцветкой напоминает березовую чурочку. Нос - крошечная боксерская перчатка... Короче, Глаша была неотразима. Примерно до года она казалась нормальной рядовой собакой. Грызла нашу обувь. Клянчила подачки. Воспитывали мы ее довольно невнимательно. Кормили чем придется. Гуляли с ней утром и вечером минут по десять. Никаких "Дай лапу", никаких "Тубо" и "Фас!". Зато мы подолгу с ней беседовали. И я, и мама, и жена. А потом и дочка, когда сама научилась разговаривать... Глаше шел тринадцатый месяц, когда появился некий Бобров. Мы учились вместе на филфаке. Потом меня выгнали, а Леша благополучно закончил университет. Был он вполне здоровым и даже нахальным юношей. Ухаживал за барышнями, скандалил, выпивал. Потом женился. Жену называл английским словом - Фили (кобыла). Год проработал в "Интуристе". Тут им овладел крайний пессимизм. Бобров нанялся егерем в Подпорожский район. Стал жить в лесу, как Генри Торо. Охотился, мариновал грибы, построил и напряженно эксплуатировал самогонный аппарат. Изредка он появлялся в Ленинграде. Однажды вдруг зашел ко мне. Увидел мою собаку и говорит: - Это же норная собака. А ты ее в болонку превратил... Давай заберу ее в охотничье хозяйство. А месяца через два привезу обратно. Мы подумали - отчего бы и нег? Должны же у собаки развиваться природные инстинкты... Прошло два месяца, три, четыре... Бобров не появлялся. Я написал ему в охотничье хозяйство. Отчета не последовало. Мама все повторяла: - Без Глаши скучно. Дочка несколько раз плакала. Наконец, жена мне говорит: - Поезжай и забери собаку. Наш Друг Валерий Грубин поехал со мной. К семи часам мы были в Подпорожье. До охотничьего хозяйства Ровское - тринадцать километров. Без всякого транспорта. И не по дороге, а по замерзшей реке Свирь. Что делать? Какой-то алкаш посоветовал: - Наймите сани за трояк. Так мы и поступили. Двое мальчишек подрядились нас отвезти. Всю дорогу ехали молча. Кобыла медленно и осторожно ступала по льду. Попытки разговориться с мальчиками успеха не имели. Грубин спросил одного: - Папа и мама в колхозе работают? Тот долго молчал. Потом многозначительно и туманно ответил: - Эх... Поплыли муды да по глыбкой воды... Если сани подбрасывало на ухабах, второй мальчишка глухо бормотал: - Вот тебе и пьянки-хуянки... Наконец лошадка остановилась. - Тут на горке и будет Ровское... Мы расплатились и полезли в гору. Из темноты донеслось: - Но-о, блядина, я кому сказал?!.. Было совсем темно. Ни огонька кругом, ни звука. Пошли наугад вдоль реки. Неожиданно Грубин исчез. Кричу: - Ты где? В ответ - загробный голос: - Тут... Я в заброшенный колодец провалился. Я пошел на звук. Обнаружил квадратную черную яму. Лег на снег и осторожно заглянул вниз. В глубине ямы брезжил свет. Грубин закуривал. - Тут сыро, - пожаловался он. Я отполз. Выбрал трехметровое деревце. Терзал его около часа. Наконец с помощью топора изготовил шест. Вытащил приятеля наружу. Грубин поблагодарил меня и сказал: - Я там спички оставил... В Ровское мы попали только утром. Оказывается, мальчишки высадили нас за четыре километра до цели... О, крестьянские дети, воспетые Некрасовым. До чего же вы переменились! Отныне и присно нарекаю вас - колхозные дети!.. Леша Бобров стоял на пороге и застенчиво улыбался. Глаша с воем бросилась ко мне, лохматая и похудевшая. - Замерзли? - спросил Бобров. - Хотите выпить?.. Как бы пи злился российский человек, предложи ему выпить, и он тотчас добреет... За столом Леша рассказал: - Я был в Ленинграде дважды. Хотел вернуть собаку - не могу. Привык... Мы узнали, что Глаша совершила несколько подвигов. Во-первых, спасла щенка, который тонул. Вытащила его из лужи. Кроме того, первая взяла след медведя-шатуна. И наконец, задушила лисицу. Мне было как-то неприятно, что Глаша умертвила живое существо. Но что поделаешь - инстинкт... Тут я вспомнил одну давнюю историю. Обедали мы с приятелем в ресторане "Балтика". Разговорились с официанткой. Угостили ее коньяком. И нее это дружески, без малейшей корысти. Она же затем поступила довольно странно. Обсчитала меня рублей на шесть. Откровенно говоря, я немного растерялся. Не денег, естественно, жаль - за человека обидно. А приятель говорит: - Чему ты удивляешься?! Соловей заливается не потому, что ему весело. Он просто не может иначе... Соловей поет, официантка ворует... Просто иначе не может... Природа такая, инстинкт... - Продай собаку, - говорит Бобров. - Как тебе не стыдно! - Ну тогда подари. Здесь ей будет лучше. - Ей-то - да. А нам?.. Мы еще немного выпили и ушли спать. Проснулись к обеду. В столовой застали четверых незнакомых мужчин. Леша отозвал меня в сторону: - Эти ребята - из КГБ. Завтра на лося пойдут. - Лось-то при чем? - говорю. - Мало им нашего брата? - Да они ничего, - шептал Бобров, - они после работы меняются. - В какую сторону? Мальчики из органов выглядели сильно. Что-то было в них общее, типовое. Серийные, гладкие лица, проборы, шерстяная одежда. Один подсел ко мне. Заговорил отрывисто и четко: - Ваша собака?.. Хорошо... Как зовут? Глафира? Это что, юмор? Ценю... Течка давно была? Не знаете? А кто же знает?.. Уши гноятся? Нет?.. Отлично... - Садитесь обедать, - пригласил Бобров. Обедали не спеша. Ребята из органов достали водку. Разговор то и дело принимал щекотливый характер. - Свобода?! - говорил один. - Русскому человеку только дай свободу! Первым делом тещу зарежет!.. Я спросил: - За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и ничего. А Хейфец даже не опубликовал свою работу! - И зря не опубликовал. - сказал второй. - Тогда не посадили бы. А так - кому он нужен?.. - Сахаров рассуждает, как наивный младенец, - говорил третий, - его идеи бесплодны. Вроде бы грамотно изложено, с единственной поправкой. То, что рекомендует Сахаров, возможно при одном условии. Если будет арестовано Политбюро Цека... - Запросто, - сказал Валерий Грубин. - Нам пора ехать, - говорю, - спасибо. Мы собрали вещи. Бобров попрощался с Глашей. Его жена Фили (настоящее имя забыл) даже тихонько поплакала. Мы вышли на дорогу. Ребята из органов толпились на крыльце. - Заходите, - сказал один, - у нас бесподобный музей. Не для широкой публики, конечно. Но я устрою. Координаты, телефон - я дал. - И вы приходите, - говорю. - Только с ордером, - добавил Грубин. Чекист посмотрел на моего друга внимательно и говорит: - Ордер не проблема... Мы попрощались и зашагали вдоль реки. Глаша бежала рядом, не оглядываясь. - Интересно, - говорю, - что у них в музее хранится? - Черт его знает, - ответил Грубин, - может, ногти Бухарина?.. Года через два я переехал в Таллинн. Глаша была со мной. Вскоре совершила очередной подвиг. Меня послали в командировку на острова. Собаку я отдал на это время друзьям. Жили они в квартире с печным отоплением. Как-то раз затопили печи. Раньше времени закрыли трубу. Вся семья уснула. В квартире запахло угарным газом. Все спали. Но проснулась Глаша и действовала разумно. Подошла к хозяйскому ложу и стащила одеяло. Хозяин запустил в нее шлепанцем, одеяло поправил. Глаша вновь его стащила и при этом залаяла. Наконец двуногие сообразили, что происходит. Распахнули двери, выбежали на улицу. Хозяин повалился в сугроб. Глашу долго пошатывало и тошнило. Днем ей принесли из буфета ЦК четыреста граммов шейной вырезки. Случай уникальный. Может быть, впервые партийные льготы коснулись достойного объекта... В Таллинне я стал подумывать о Глашином замужестве. Позвонил знакомому кинологу. Он дал несколько адресов и телефонов. Аристократическая генеалогия моей собаки побуждала к некоторой разборчивости. Я остановился на кобельке по имени Резо. Грузинское имя предвещало телесную силу и буйство эмоций. Тем более что владелицей Резо оказалась журналистка из соседней эстонской газеты - миловидная Анечка Паю. Любовный акт должен был состояться на пустыре возле ипподрома. Резо выглядел прекрасно. Это был рыжеватый крепыш с нахальными глазами. Он нервно вибрировал и тихонько скулил. Аня пришла в короткой дубленке и лакированных сапогах. Залюбовалась моей собакой. Воскликнула: - Какая прелесть! Добавив: - Только очень худенькая... Как будто усомнилась, возможен ли хозяйству прок от такой невестки. - Сейчас это модно, - говорю. Аня полемично шевельнула округлым бедром. Мы обменялись документами. Родословная у Глаши, повторяю, была куда эффектнее, чем у моего друга Володи Трубецкого. Документы Резо тоже оказались в порядке. - Ну что ж, - вздохнула Аня и отстегнула поводок. Я тоже отпустил Глафиру. Был солнечный зимний день. На снегу лежали розоватые тени. Резо, почувствовав свободу, несколько обезумел. С лаем отмахал три широких круга. Глаша наблюдала за ним с вялым интересом. Побегав. Резо опрокинулся в снег. Видимо, захотел охладить свой пыл. Или показать, каких трудов ему стоит удержаться от безрассудства. Затем отряхнулся и подбежал к нам. Глаша насторожилась и подняла хвостик. Кобелек, хищно приглядываясь, обошел ее несколько раз. Он как будто увеличился в размерах. Он что-то настоятельно бормотал. Мне показалось, что я расслышал: - Вай, какая дэвушка! Стройная, как чинара. Юная, как заря... Ресторан пойдем. Шашлык будем кушать. Хванчкара будем пить... Глашин хвостик призывно вздрагивал. Она шагнула к Резо, задев его плечом. И тут случилось неожиданное. Визгливо тявкнув, кобелек рванулся прочь. Затем прижался к лакированным сапогам хозяйки. Глаша брезгливо отвернулась. Резо дрожал и повизгивал. - Ну что ты?! Что ты?! - успокаивала его Аня. - Ну, будь же мужчиной! Но Резо лишь повизгивал и дрожал. Он был темпераментным импотентом, этот развязный кацо. Тип, довольно распространенный среди немолодых кавказцев. Анечке было неловко за своего воспитанника. Она вроде бы даже захотела чем-то компенсировать его неуспех. Прощаясь со мной, шепнула: - Калью улетает в Минск на семинар. Я позвоню тебе в конце недели. Аня, действительно, позвонила, но грубая Татьяна обругала ее матом... Когда меня увольняли из редакции. Аня вызвалась писать фельетон для эстонской газеты. Даже название придумала - "Сквозь темные очки". В том смысле, что я клеветник и очернитель. Знакомый инструктор ЦК не без усилий приостановил это дело. Но вернемся к моей собаке. Раза три я пытался выдать ее замуж. И все три попытки рухнули. Второй жених обладал плебейской худобой и силой. Напоминал учителя физкультуры из провинции. Был чем-то похож на Аркадия Львова. Он решил не тратить времени даром. Обойтись без любовной игры. Действовал, как говорится, на хапок. Глаша его больно покусала. А он еще и сопротивлялся, как жлоб... Так и ушел ни с чем. Веселый такой, без комплексов... Почему же Глаша его отвергла?.. Видно, капля романтики необходима... Третий жених беспрерывно чесался. Кроме того, у него был слабый мочевой пузырь. Да и шерсть грязноватая, с проплешинами. А родословная - я посмотрел - исключительная. Значит, вырожденец. Наподобие Володи Трубецкого. Глаша его просто игнорировала. Так и осталась девицей. А дальше уже было поздно. Знакомый кинолог сказал: - А вдруг не разродится, что тогда?.. Мы имеем право рисковать своей жизнью. Рисковать чужой - порядочным людям не дано... Сейчас Глафире двенадцать лет. Двенадцать лет мы знакомы. Двенадцать лет нашу семью потрясают раздоры и всяческие катаклизмы. Мы без конца ссорились и разводились. Семья, как говорится, рушилась. И даже возникали новые побочные семьи. Только Глаша оставалась неизменно близкой и родной. И любила нас всех одинаково. Глаша часто спит у моих ног. Иногда тихонько стонет. Возможно, ей снится родина. Например, мелкий частик в томате. Или сквер в Щербаковом переулке... Не печалься, все будет хорошо. И прости, что у меня нет хвоста. (В Союзе был, и не один.) Прости, что у меня есть ботинки, сигареты и рассказы Фолкнера. В остальном мы похожи. Немолодые раздражительные чужестранцы с комплексами... Сообща таскаем колбасу из холодильника... ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ - Наш мир абсурден, - говорю я своей жене, - и враги человека - домашние его! Моя жена сердится, хотя я произношу это в шутку. В ответ я слышу: - Твои враги - это дешевый портвейн и крашеные блондинки! - Значит, - говорю, - я истинный христианин. Ибо Христос учил нас любить врагов своих... Эти разговоры продолжаются двадцать лет. Без малого двадцать лет... В Америку я приехал с мечтой о разводе. Единственной причиной развода была крайняя степень невозмутимости моей жены. Ее спокойствие не имело границ. Поразительно, как это могут уживаться в человеке - спокойствие и антипатия... Познакомились мы в шестьдесят третьем году. Это случилось так. У меня была комната с отдельным входом. Окна выходили на помойку. Чуть ли не каждый вечер у меня собирались друзья. Однажды я проснулся среди ночи. Увидел грязную посуду на столе и опрокинутое кресло. С тоской подумал о вчерашнем. Помню, трижды бегали за водкой. Кто-то высказался следующим образом: "Пошли в Елисеевский! Туда - метров триста и обратно - примерно столько же..." Я стал думать о завтраке в неубранной комнате. Вдруг чувствую - я не один. На диване между холодильником и радиолой кто-то спит. Слышатся шорохи и вздохи. Я спросил: - Вы кто? - Допустим, Лена, - ответил неожиданно спокойный женский голос. Я задумался. Имя Лена встречается не так уж часто. Среди наших знакомых преобладали Тамары и Ларисы. Я спросил: - Каков ваш статус, Лена? Проще говоря, каков ваш социум эр актум? Наступила пауза. Затем спокойный женский голос произнес: - Меня забыл Гуревич... Гуревич был моим знакомым по книжному рынку. Года два спустя его посадили. - Как это забыл? - Гуревич напился и вызвал такси... Я стал что-то припоминать. - На вас было коричневое платье? - В общем, да. Зеленое. Его порвал Гуревич. А спала я в чьей-то гимнастерке. - Это моя армейская гимнастерка. Так сказать - реликвия. Будете уходить - снимите. - Здесь какой-то орден... - Это, - говорю, - спортивный значок. - Такой колючий... Спать не дал мне... - Его, - говорю, - можно понять... Наконец-то я вспомнил эту женщину. Худая, бледная, с монгольскими глазами. К этому времени рассвело. - Отвернитесь, - попросила Лена. Я накрыл физиономию газетой. Тотчас же изменилась акустика. Барышня проследовала к двери. Судя по звуку - надев мои вельветовые шлепанцы. Я выбрался из-под одеяла. День начинался странным и таинственным образом. Затем неловкая толчея в передней. Полотенце вокруг моих не очень тонких бедер. Военная гимнастерка, не достигающая ее колен... Мы не без труда разминулись. Я направился в душ. После душа в моей жизни наступает относительная ясность. Выхожу через три минуты - кофе на столе, печенье, джем. Почему-то заливная рыба... К этому времени Лена оделась. Античная прореха у ворота - след необузданной чувственности Фимы Гуревича - была ей к лицу. - Действительно, - говорю, - зеленое... Мы завтракали, беседуя о разных пустяках. Все было мило, легко и даже приятно. С какой-то поправкой на общее безумие... Лена собрала вещи, надела туфли и говорит: - Я пошла. - Спасибо за приятное утро. Вдруг слышу: - Буду около шести. - Хорошо, - говорю... Мне вспоминается такая история. Шли мы с приятелем из бани. Останавливает нас милиционер. Мы насторожились, спрашиваем: - В чем дело? А он говорит: - Вы не помните, когда были изданы "Четки" Ахматовой? - В тысяча девятьсот четырнадцатом году. Издательство "Гиперборей", Санкт-Петербург. - Спасибо. Можете идти. - Куда? - спрашиваем. - Куда хотите. - отвечает. - Вы свободны... Меня поразила тогда смесь обыденности и безумия. И в этот раз примерно такое же ощущение. - Буду, - говорит, - около шести... А у меня было назначено свидание в пять тридцать. Причем не с женщиной даже, а с Бродским. Далее - банкет по случаю чьей-то защиты. Звоню, отменяю свидание. Банкет игнорирую. Мчусь домой в такси. Надо бы, думаю, вторые ключи заказать. Жду. Приходит около шести. Раскрывает хозяйственную сумку, а там - консервы, яйца, хек. - Вы, - говорит, - пока занимайтесь своими делами. А я все приготовлю. Тут у меня дикое соображение возникло. А вдруг она меня с кем-то путает? С каким-то близким и дорогим человеком? Вдруг безумие мира зашло уже так далеко?.. Поужинали. Я сел заниматься. Лена вымыла посуду. Включила телевизор. Телевизор у меня два года не работал. А тут вдруг заработал, как новенький... Стал я замечать какие-то перемены. Над умывальником появились заграничные баноч

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору