о неважно. Главное --  в чем-то покаяться.
Что-то признать. Не такой уж вы ангел.
     -- Я совсем не ангел.
     -- Вот и  покайтесь. У каждого есть в чем покаяться.
     -- Я не чувствую себя виноватым.
     -- Вы  курите?
     -- Курю, а что?
     --  Этого достаточно. Курение есть вредная,
легкомысленная привычка. Согласны? Вот и напишите;
     "Раскаиваясь в своем легкомыслии, я прошу... " А
дальше --  про книжку. Покайтесь в туманной,
загадочной форме. Напишите Кэбину...
     --  А вам приходилось каяться?
     --  Еще бы. Сколько угодно. Это мое обычное
состояние.
     --  В чем?
     --  В том, что я готовил покушение на Уборевича.
К счастью, в этот момент Уборевича арестовали. За
покушение на Блюхера, если не ошибаюсь. А Блюхера
     -- за покушение на Якира. А Якира...
     Таллиннская эпопея завершилась. Я уезжал в
красивом ореоле политических гонений. Какие-то люди
украдкой жали мне руки:
     -- Ты не один, старик!
     Ходили слухи, что я героически нес крамольный
транспарант от Мустамяэ до здания ЦК. А выступал
     -- не то за легализацию бриджа, не то за освобождение
штангиста Мейуса, который из ревности придушил свою жену...
     Я убедился, что все бесполезно. Купил билет до
Ленинграда. Перед отъездом написал Кэбину.

     Первому секретарю ЦК КП Эстонии
тов. Кэбину И. Г.
от корреспондента "Советской Эстонии"
С. Довлатова

     Уважаемый  Иван Густавович!
Решаюсь обратиться к вам в связи с личным делом,
исключительно важным  для меня. Вот его суть.
С 1965 года я занимаюсь журналистикой. С 1968-го -- член
Союза. С лета 1973 года -- корреспондент "Советской Эстонии".
В сентябре 1973 года я представил в издательство "Ээсти
раамат" сборник  под общим названием "Городские рассказы".
Книга была положительно отрецензирована, со мной заключили
договор. К началу 1975 года она прошла все инстанции, была
набрана и одобрена в ЦК КПЭ. Одновременно готовилось издание
небольшой детской повести.
Трудно выразить, как много значит для начинающего автора
первая книга. Ведь я ждал ее более десяти лет.
И вот оба сборника (один из них совершенно готовый к
печати, запрещены. Что же произошло?
Дело в том, что месяца три назад я передал часть моих
рукописей некоему В. Котельникову. с которым не был достаточно
хорошо знаком. В. Котельников намеревался показать их
своему родственнику, главному редактору Кинокомитета тов.
Бельчикову, суждения которого могли быть мне полезны.
Затем мне стало известно, что подборка моих рассказов
"Зона" объемом в 110 машинописных страниц изъята у Котельникова
сотрудниками КГБ, а сан Котельников причастен к делу.
по которому  ведется следствие. Повторяю, ничего
предосудительного о Котельникове мне известно не было. Рукопись
передавалась с деловой и творческой целью.
"3она" -- это подборка рассказов, написанных 9-12 лет назад.
Они представляют собой записки надзирателя
исправительно-трудовой  колонии особого режима. Они построены
на автобиографическом материале. Считаю возможным  добавить,
что за время службы я неоднократно поощрялся грамотами и
знаками воинского отличия.
Рассказы эти -- первые опыты начинающего автора, подавленного
и несколько бравирующего экзотичностью пережитого материала.
Я собирался продолжить работу над ними. В окончательный вариант
моей первой книги эти рассказы не входят.
Я надеюсь и предполагаю, что "Зона" при всем ее несовершенстве
не  могла быть и не стала орудием  антисоветской
пропаганды, и уж во всяком случае, я категорически не имел
такого  намерения.
     Раскаиваясь в своем легкомыслии, я думаю все-таки, что
наказание --  запрет на мою книгу -- превосходит мою
непредумышленную вину.
     Всю свою сознательную жизнь я мечтаю о профессиональной
литературной  деятельности. С  первой книгой, после 10 лет
ожидания, связаны все мои надежды. Закрывая мне надолго дорогу
к  творчеству, литературные инстанции приводят меня к грани
человеческого отчаяния. Именно это, поверьте, глубокое
чувство  заставляет меня  претендовать на Ваше время и Вашу
снисходительность.
     С  уважением
     С. Довлатов.
     3 марта  1975 года.

     Через два месяца в Ленинград пришел ответ:

     No 7/32

     ЦК КП Эстонии не может рекомендовать Вашу книгу к изданию
по причинил, изложенным Вам в устной беседе в секторе ЦК.
Зам. зав. отделом пропаганды и агитации
ЦК КП  Эстонии
Х. Манмермаа
25 апреля 1975 г.

     Что  еще  за устная беседа в секторе ЦК? Был частный
разговор с Трулем. И не в секторе ЦК, а в гальюне.

     Я написал в издательство:

     Директору издательства Ээсти раамат
от автора Довлатова С. Д.
     Копия -- в отдел пропаганды ЦК КПЭ
тов. Трулю Я. Я.

     Уважаемый  товарищ  директор!
В июне  1974 года издательство заключило со мной договор
на книгу рассказов. До этого рукопись была положительно
отрецензирована доцентом ТГУ В. Беззубовым. Редактор Э. Кураева
проделала значительную работу. Книгу сдали в набор. Появились
гранки, затем верстка. Шел нормальный издательский цикл.
Внезапно я узнал, что книга таинственным образом приостановлена.
Никаких официальных сведений ни в одной из инстанций я получить
не смог. Причины запрета доходили до меня в виде частных,
нелепых и фантастических  слухов.
За книгу, мистическим способом уничтоженную, я получил
100%  авторского вознаграждения. И это единственный акт,
доступный моему  пониманию.
Повторяю, официальная версия запрета мне не известна.
Настоятельно прошу  Вас разобраться в этом деле.

     1 окт. 1975  г.

     С уважением С. Довлатов.

     Ответ:

     Государственный комитет Совета Министров  ЭССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли
Копия --  в отдел пропаганды ЦК КПЭ

     Издание Вашей книги было остановлено по известным Вам
причинам. Б настоящее время вернуться к вопросу ее издания
не представляется возможным  также потому, что
республиканское издательство по существующему  положению
издает на русском языке лишь произведения местных авторов.

     Директор (Р. Сийрак)

     Я  снова написал. В последний рая:

     Директору  издательства "Ээсти раамат"
тов. Сийраку
Копия --  в отдел пропаганды ЦК КПЭ

     Уважаемый  товарищ Сийрак!
Вы. очевидно, принимаете меня за идиота. Чем еще объяснить
характер Вашего письма? Я спрашиваю о причинах, по которым
не издают мою  книгу. Вы отвечаете: "... По известным Вам
причинами. И дальше- издательство публикует только местных
авторов. Это после того. как со мной заключили договор, выплатили
мне гонорар и книга прошла весь издательский цикл. Не скрою,
Ваша отписка показалась мне издевательской.
Еще раз объясняю: литература -- дело моей жизни. Вы ставите меня в
положение, при котором нечего терять.. Простите
за резкость.

     С уважением  С. Довлатов".
12 ноября 1975 г.

     Ответа не последовало.

     ВОЗВРАЩЕНИЕ

     Три  года я не был в Ленинграде. И вот приехал.
Встретился с друзьями. Узнал последние новости.
Хейфец  сидит, Виньковецкий  уехал. Марамзин
уезжает  на днях.
Поговорили на эту тему, Один мой приятель сказал:
     --  Чем  ты недоволен, если разобраться? Тебя не
печатают? А Христа печатали?!.. Не печатают, зато
ты жив... Они тебя не печатают! Подумаешь!.. Да ты
бы  их в автобус не пустил! А тебя всего лишь не
печатают...
Перспективыбыли самые туманные. Раньше  мы
хоть в Союз  писателей имели доступ. Читали свои
произведения. Теперь  и этого не было.
Вообще  я  заметил, что упадок гораздо
стремительнее  прогресса. Мало того, прогресс имеет
границы. Упадок же  -- беспределен...
Когда-то  мы  обсуждали рукописи  с низовыми
чиновниками. Журналывели с авторами
демагогическую  переписку. Сейчас все изменилось.
Рукописи тормозились  на первом же этапе,
Я  отнес рассказы в "Аврору" и в "Звезду". Ирма
Кудрова  ("Звезда") ответила мне по телефону:
     --  Понравилось. Но вы же знаете, как это бывает.
То, что нравится мне, едва ли понравится Холопову.
В  "Авроре" произошла совсем уж дикая история.
Лена  Клепикова рассказы одобрила. Передала их
новому  заведующему отделом -- Козлову. К этому
времени  у него скопилось рукописей -- целая гора.
Физически  сильный Козлов отнес все это на помойку.
Разве  можно  такую гору  прочесть?! Да еще
малограмотному  человеку...
Я получил из "Авроры" экземпляр одного из своих
рассказов. И записку на бланке:
     "Аврора"
Общественно-политический и литературно-художественный
ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ, Союза писателей РСФСР
и Ленинградской писательской организации

     Дорогой Сережа!
Вот нашла экземпляр, сохранившийся после разбоя,
учиненного Козловым. И это все. Остальное, как вы знаете,
пропало.
Будьте здоровы.
Лена
10 марта 1975 года.

     С  Козловым я в дальнейшем  познакомился. Напыщенный
и глупый человек. Напоминает игрушечного Хемингуэя...
Я  перелистал ленинградские журналы. Тяжелое
чувство охватило меня. Не просто дрянь, а какая-то
безликая вязкая серость. Даже названия почти
одинаковые; "Чайки летят к горизонту", "Отвечаю за
все", "Продолжение следует", "Звезды на ладони",
"Будущее начинается сегодня"...
     Будет ли этому конец?!..

     СОЛО  НА УНДЕРВУДЕ

     Лениздат выпустил книжку. Под фотоиллюстрацией
значилось: "Личные вещи партизана Боснюка.
Пуля из его черепа и гвоздь, которым Боснюк
ранил немецкого офицера... "
Широко  жил товарищ Боснюк...

     Знаменитый писатель Раевский опубликовал новеллу
из дореволюционной жизни. В ней была такая фраза:
"Светлые локоны горничной выбивались из-под ее
кружевного фартука... "

     "КОСТЕР"

     Я искал работу. Сунулся в многотиражку ЛОМО.
После республиканской газеты это было унизительно.
К счастью, работа оказалась временной.
Тут мне позвонил  Воскобойников. Он заведовал
прозой в "Костре". Литсотрудник Галина уходила в
декретный  отпуск. Воскобойников предлагал ее
заменить:
     --  Галины  не будет месяцев  шесть. А к тому
времени она снова забеременеет...
Я был уверен, что меня не возьмут. Все-таки орган
ЦК  комсомола, А  я как-никак скатился в болото.
Опорочил все самое дорогое...
     Недели три решался этот вопрос. Затем меня
известили, что я должен в среду приступить к работе.
     Это было  для меня приятной  неожиданностью.
Уверен, что мою кандидатуру согласовывали в обкоме.
Так положено. А значит, обком не возражал.
Видно, есть такая метода -- не унижать до предела.
Не вынуждать  к опрометчивым поступкам.
     Я спросил одного из работников журнала:
     --  Кого мне опасаться в редакции?
     Он  ответил быстро и коротко:
     --  Всех!
     Об  этом человеке стоит рассказать подробнее.
Начинал он с группой очень талантливой молодежи.
С Поповым, Ефимовым, Битовым, Марамзиным.
Неглупый и даровитый, он быстро разобрался в
ситуации. Понял, что угодить литературным хозяевам
несложно. Лавры  изгоя его не прельщали. Он начал
печататься.
Его литературные данные  составляли оптимальный
вариант. Ведь полная бездарность -- нерентабельна.
Талант --  настораживает. Гениальность -- вызывает
ужас. Наиболее ходкая валюта -- умеренные
литературные способности.
     Он умерил свой талант. Издал подряд шестнадцать
книг. Первые были еще ничего. Но с каждым разом
молодой писатель упрощал  свои задачи. Последние
его книги --  сугубо утилитарны. Это -- биографии
вождей, румяные  политические сказки. Производил
он их  умело, быстро, доброкачественно. Получше,
чем  многие другие.
Он  растерял товарищей своей молодости.
Беспредельная уступчивость и жажда комфорта превратили
его в законченного функционера.
     Оставив живую творческую среду, он не примкнул
и к разветвленной шайке литературных мешочников.
Наглухо застрял между этажами,
     Женственная  пугливость делала его игрушкой
любого злодейского начинания. За каждым новым падением
следовало искреннее раскаяние. И в конечном
счете -- полное  безысходное одиночество.
     К  нему относились скептически. Причем как литературные
вельможи, так и художественная богема.
Его угодливая робость вызывала пренебрежение начальства.
Высокий материальный статус законно раздражал бедняков.
К чести его добавлю --  он едва ли заблуждался
на собственный счет. Он знал, что делает. Наглядно
мучился и  принимал какие-то решения. Вся жизнь
его свидетельствует --  нет большей трагедии для
мужчины, чем полное отсутствие характера.

     СОЛО  НА УНДЕРВУДЕ

     Писателю  Воскобойникову дали  мастерскую.
Там не было уборной. Находилась мастерская
рядом с вокзалом Так что Воскобойников
пользовался железнодорожным сортиром.
Но было одно затруднение. После двенадцати
ночи вокзал охраняли милиционеры. В здание
пропускали лишь граждан  с билетами. Тогда
Воскобойников приобрел месячную карточку до
ближайшей станции. Если не ошибаюсь, до
Боровой. Стоила карточка рубля два. Полторы
копейки за мероприятие.
Воскобойников стал единственным  жителем
Ленинграда, который мочился не бесплатно.
Характерная  для него история...

     Однажды  Воскабойникова подвели американские
туристы. Может, не явились в гости.
Что-то в этом  роде.
Воскобойников слегка обиделся, но пошутил:
"Я напишу письмо Джимми  Картеру. Что
это. мол, за безобразие?! Даже не позвонили... "
А Бродский Воскобойникову говорит:
"Ты напиши до востребования. А то Джимми Картер
ежедневно  бегает на почту и все убивается:
снова от Воскобойникова ни звука... "

     Честно говоря, ко мне Воскобойников относился
неплохо. Вот и теперь сам предложил работу. Хотя
вполне мог подыскать более несомненную кандидатуру.
В детской прозе я не разбираюсь. Диплома у
меня  нет. Влиятельных покровителей -- тем более.
И все-таки он настоял. Меня взяли.
     Мне  было непонятно, зачем я им понадобился?
Лосев (это было до его отъезда на Запад) пояснил
мне:
     --  Вы человек с какими-то моральными проблесками.
А это -- большой дефицит. Если взять негодяя, он
постепенно вытеснит литсотрудника Галину.
А может  быть, и самого Воскобойникова. Короче,
ваше преимущество  -- безвредность.
     --  Это, -- говорю, -- мы еще посмотрим...

     КЛУБОК ЗМЕЙ

     Я убедился в том, что редакционные принципы
неизменны. Система везде одна и та же. Есть люди,
которые  умеют писать. И есть люди, призванные
командовать. Пишущиемало зарабатывают. Чаще
улыбаются. Больше пьют. Платят алименты. Начальство
же состоит, в основном, из разросшихся корректоров,
машинисток, деятелей профсоюзов.
     Чувствуя свое творческое бессилие, эти люди всю
жизнь шли  надежной административной тропой.
Отсутствие профессиональных  данных
компенсировалось совершенной благонадежностью.
     Пишущиене очень дорожат своей работой.
Командующие  судорожно за нее цепляются.
Командиров можно  лишить их привилегий. Пишущим нечего
терять,
Заместителем редактора "Костра" был старый
пионервожатый  Юран. За восемь месяцев я так и не
понял, что составляет круг его обязанностей.
Неизменно  выпивший, он  часами бродил по коридору.
Порой его начинала мучить совесть. Юран заходил в
одну из комнат, где толпилось побольше народу. Брал
трубку:
     --  Алло! Это метеостанция? Фролова, пожалуйста!
Обедает? Простите,,, Алло! Секция юных натуралистов?
Валерия Модестовна у себя? Ах, в отпуске?
Извините... Алло! Комбинат бытового обслуживания?
Можно  попросить Климовицкого? Болен? Жаль...
Передайте ему, что звонил Юран. Важное дело... Алло!..
Секретарша однажды  шепнула мне:
     --  Обрати внимание. Юран  набирает пять цифр.
Не шесть, а пять. И говорит разную чепуху в пустую
трубку. Симулирует производственное рвение...
Редактировал "Костер" детский писатель Сахарнов.
Я прочитал его книги, Они мне  понравились,
Непритязательные морские истории.
Он  выпускал шесть-семь книжек за год. Недаром
считают, что ресурсы океана безграничны.
Дельфины  нравились Сахарнову больше, чем люди.
Он этого даже не скрывал. И я его понимаю.
Трудолюбивый  и дисциплинированный, он занимался
собственной литературой. Журнал был для неким
символом, пакетом акций, золотым обеспечением.
При  этом Сахарнов умел быть обаятельным. Обаяние
же, как известно, уравновешивает любые пороки.
Короче, он мне нравился. Тем более что критерии
у меня пониженные...

     СОЛО НА  УНДЕРВУДЕ

     Михаил  Светлая говорил:
"Порядочный  человек -- это тот, кто делает
гадости без удовольствия... "

     У редактора был денщик, мальчик на побегушках --
Хохлов. Когда-то редактор возвысил его до
штатного места. И вот теперь Хохлов демонстрировал
рабскую преданность.
В конце дня он ловил Сахарнову такси. Причем
стаскивал джемпер и мчался на улицу в рубашке,
Особенно зимой. То есть совершал на глазах у босса
рискованный подвиг.
     Все, что я знал о нем, было таинственно. И
уголовно наказуемо. Сначала он хотел всучить мне
автограф Льва Толстого, подделанный дрожащей
неискусной рукой. Затем -- утраченный секрет
изготовления тульских пряников.
     Потом объявил в журнале тиражом  600000 конкурс
юных нумизматов. В редакцию хлынул денежный поток.
Школьники  высылали свои коллекции.
Хохлов их беспардонно присваивал.
     Вслед за деньгами явился милицейский наряд.
     Друга малышей едва не посадили года на три. Выручил
его Сахарнов...
Отделом спорта заведовал Верховский, добродушный,
бессловесный человек. Он неизменно пребывал в глубоком
самозабвении. По темпераменту был равен мертвому
кавказцу. Любая житейская  мелочь побуждала Верховского
к тяжким безрезультатным  раздумьям.
     Однаждыя мимоходом спросил его:
     --  Штопор  есть?
Верховский задумался. Несколько раз пересек мой
кабинет. Потом сказал:
     --  Сейчас я иду обедать. Буду после трех. И мы
вернемся к этому разговору. Тема интересная...
Прошел  час. Мукузани было выпито. Художник
Зуев без усилии выдавил пробку корявым мизинцем.
Наконец  появился Верховскии. Уныло взглянул на
меня и сказал:
     --  Штопора  у меня, к сожалению, нет. Есть
пилочка для ногтей...
Самой  шумной в редакции была Пожидаева.
Этакий пятидесятилетний сорванец. Вечно уязвленная,
голосистая, заплаканная, она повсюду различала козни
и наветы. Начав типографским корректором, она
переросла в заведующую. Трагическая жизнь
интеллигента, не соответствующего занимаемой
должности, превратила ее н оживленную мегеру...
     Наибольшуюантипатию вызывала у меня Копорина,
ответственный секретарь журнала. Она тоже по
злосчастному совпадению начинала корректором.
Поиски ошибок стали для нес единственным импульсом.
Не из атомов состояло все кругом! Все кругом
состояло из непростительных ошибок. Ошибок -- мелких,
крупных, пунктуационных, стилистических, гражданских,
нравственных, военных, административных... В мире
ошибок  Конорина чувствовала себя телевизионной
башней, уцелевшей после землетрясения.
     Любое  проявление жизни травмировало Копорину,
она ненавидела юмор, пирожные, свадьбы, Европу,
косметику, шашки, такси, разговоры,
мультипликационные  фильмы... Ее раздражали меченосцы
в аквариуме...
Помню, она возмущенно крикнула мне:
     --  Вы улыбались на редакционном совещании!..
     На почетном  месте в ее шкафу хранилась биография Сталина.
В редакции с Копориной без повода не заговаривали
даже мерзавцы. Просить у нес одолжения считалось
абсурдом. Все равно что одолжить у скорпиона жало...

     Я работал в "Костре". То есть из жертвы литературного
режима  превратился в функционера  этого режима.
функционер  --  очень емкое слово. Занимая
официальнуюдолжность, ты  становишься  человеком
функции. Вырваться за диктуемые ею  пределы невозможно
без губительного скандала, функция подавляет тебя.
В угоду функции твои представления незаметно
искажаются. И ты уже не принадлежишь себе.
Раньше  я, будучи гонимым  автором, имел  все
основания ненавидеть литературных чиновников.
Теперь меня самого ненавидели.
     Я вел двойную жизнь. В "Костре" исправно душил живое
     слово. Затем надевал кепку и шел в "Детгиз", "Аврору",
"Советский писатель". Там исправно душили  меня.
     Я был одновременно  хищником и жертвой.
     Первое время дейс