рону --  гости,
напротив -- мы.
   Первым  выступил начальник станции. Он представил мэра города, назвав его
"стойким ленинцем". Все долго аплодировали.
   После этого взял слово  мэр.  Он  говорил  по  бумажке.  Выразил  чувство
глубокого  удовлетворения. Поздравил всех трудящихся с досрочным завершением
работ. Запинаясь, назвал три или четыре фамилии. И наконец, предложил выпить
за мудрое ленинское руководство.
   Все зашумели и потянулись к бокалам.
   Потом было еще несколько тостов. Начальник станции  предложил  выпить  за
мэра.  Композитор  Петров  --  за  светлое  будущее. Режиссер Владимиров -за
мирное сосуществование. А  штангист  Дудко  за  сказку,  которая  на  глазах
превращается в быль.
   Цыпин порозовел. Он выпил фужер коньяка и потянулся за шампанским.
   -- Не смешивай, -- посоветовал бригадир. -- а то уже хорош.
   -- Что значит -- не смешивай, -- удивился Цыпин, -- почему? Я же грамотно
смешиваю.  Делаю  все  по  науке. Водку с пивом мешать -- это одно. Коньяк с
шампанским -- другое. Я в этом деле профессор.
   -- Оно и видно, -- нахмурился Лихачев, -- по той же эпоксидной смоле...
   Через минуту все говорили хором.  Цыпин  обнимал  режиссера  Владимирова.
Начальник  станции  ухаживал за мэром. Штукатуры и каменщики, перебивая один
другого, жаловались на заниженные расценки.
   Только Лихачев молчал.  Видно,  думал  о  чем-то.  Затем  вдруг  резко  и
совершенно неожиданно произнес, обращаясь к штангисту Дудко:
   -- Знал одну еврейку. Сошлись. Готовила неплохо...
   А  я  наблюдал  за  мэром.  Что-то  беспокоило  его.  Томило.  Заставляло
хмуриться и  напрягаться.  Временами  по  его  лицу  бродила  страдальческая
улыбка.
   Затем произошло следующее.
   Мэр резко придвинулся к столу. Не опуская го-
 ловы, пригнулся. Левая рука его, оставив бутерброд,
 скользнула вниз.
    Около минуты лицо почетного гостя выражало
 крайнюю сосредоточенность. Потом, издав едва уло-
 вимый звук лопнувшей шины, мэр весело откинулся
 на спинку кресла. И с облегчением взял бутерброд.
    Тогда я незаметно приподнял скатерть. Заглянул
 под стол и тотчас выпрямился. То, что я увидел,
 поразило меня и вынудило затаить дыхание. Я сжался
 от причастности к тайне.
    А увидел я крупные ступни мэра города, туго
 обтянутые зелеными шелковыми носками. Пальцы
 ног мэра города шевелились. Как будто мэр импро-
 визировал на рояле.
    Ботинки стояли рядом.
    И тут -- не знаю, что со мной произошло. То ли
 сказалось мое подавленное диссидентство. То ли за-
 говорила во мне криминальная сущность. То ли воз-
 действовали на меня загадочные разрушительные
 силы.
    Раз в жизни такое бывает с каждым.
    Дальнейшие события припоминаю, как в тумане.
 Я передвинулся на край сиденья. Вытянул ногу. На-
 щупал ботинки мэра города и осторожно притянул к
 себе.
    И лишь после этого замер от страха.
    В ту же минуту поднялся начальник станции:
    -- Внимание, друзья! Приглашаю вас на короткий
 торжественный митинг. Почетные гости, займите ме-
 ста на трибуне!
    Все зашевелились. Режиссер Владимиров попра-
 вил галстук. Штангист Дудко торопливо застегнул
 верхнюю пуговицу на брюках. Цыпин и Лихачев не-
 охотно отставили бокалы.
    Я посмотрел на мэра. Тревожно оглядываясь, мэр
 шарил ногой под столом. Я, разумеется, не видел
 этого. Но я догадывался об этом по выражению его
 растерянного лица. Было заметно, что радиус поисков
 увеличивается.
    Что мне оставалось делать?
    Возле моего кресла стоял портфель Лихачева.
 Портфель всегда был с нами. В нем умещалось до
 шестнадцати  бутылок  "Столичной". Таскать его было раз и навсегда поручено
мне.
   Я уронил носовой платок. Затем нагнулся и сунул ботинки мэра в  портфель.
Я  ощутил  их благородную, тяжеловатую прочность. Не думаю, чтобы кто-то все
это заметил.
   Застегнув портфель, я встал. Остальные тоже стояли. Все,  кроме  товарища
Сизова. Охранники вопросительно поглядывали на босса.
   И тут мэр города показал себя умным и находчивым человеком. Прижав ладонь
к груди, он тихо выговорил:
   -- Что-то мне нехорошо. Я на минуточку прилягу...
   Мэр  быстро  снял  пиджак,  ослабил галстук и взгромоздился на диванчик у
телефона. Его ступни в зеленых шелковых носках утомленно раздвинулись.  Руки
были сложены на животе. Глаза прикрыты.
   Охранники начали действовать. Один звонил врачу. Другой командовал:
   -- Освободите  помещение! Я говорю -- освободите помещение! Да побыстрее!
Начинайте митинг!.. Еще раз повторяю -- начинайте митинг!..
   -- Могу я чем-то помочь? -- вмешался начальник станции.
   -- Убирайся, старый пидор! -- раздалось в ответ.
   Первый охранник добавил:
   -- На столах все оставить, как есть! Не  исключена  провокация!  Надеюсь,
фамилии присутствовавших известны?
   Начальник станции угодливо кивнул:
   -- Я списочек представлю...
   Мы  вышли  из  помещения.  Я  нес  портфель в дрожащей руке. Среди колонн
толпились работяги. Ломоносов, слава Богу, висел на прежнем месте.
    Митинг не отменили.  Именитые  гости,  лишившиеся  своего  предводителя,
замедлили   шаги   возле   трибуны.  Им  скомандовали  --  подняться.  Гости
расположились под мраморной глыбой.
    -- Пошли отсюда, -- сказал Лихачев, -- чего мы здесь не видели?  Я  знаю
пивную на улице Чкалова.
    -- Хорошо бы, -- говорю, -- удостовериться, что монумент не рухнул.
    -- Если рухнет, -- сказал Лихачев, -- то мы и в пивной услышим.
    Цыпин добавил:
    -- Хохоту будет...
    Мы  выбрались на поверхность. День был морозный, но солнечный. Город был
украшен праздничными флагами.

   А нашего Ломоносова через два месяца сняли. Ленинградские ученые написали
письмо в газету. Жаловались, что наша скульптура -принижает  великий  образ.
Претензии,  естественно,  относились  к  Чудновскому.  Так  что  деньги  нам
полностью заплатили. Лихачев сказал:
   -- Это главное...

     ПРИЛИЧНЫЙ ДВУБОРТНЫЙ КОСТЮМ

    Я и сейчас одет неважно. А раньше одевался еще
 хуже. В Союзе я был одет настолько плохо, что меня
 даже корили за это. Вспоминаю, как директор Пуш-
 кинского заповедника говорил мне:
    -- Своими брюками, товарищ Довлатов, вы нару-
 шаете праздничного атмосферу здешних мест...
    В редакциях, где я служил, мной тоже часто были
 недовольны. Помню, редактор одной газеты жаловал-
 ся:
    -- Вы нас попросту компрометируете. Мы оказали
 вам доверие. Делегировали вас на похороны генерала
 Филоненко. А вы, как мне стало известно, явились
 без пиджака.
    -- Я был в куртке.
    -- На вас была какая-то старая ряса.
    -- Это не ряса. Это заграничная куртка. И кстати,
 подарок Леже.
    (Куртка, и вправду, досталась мне от Фернана
 Леже. Но эта история -- впереди.)
    -- Что такое "леже"? -- поморщился редактор.
    -- Леже -- выдающийся французский художник.
 Член коммунистической партии.
    -- Не думаю, -- сказал редактор, потом  вдруг  рассердился,  --  хватит!
Вечные  отговорки!  Все не как у людей! Извольте одеваться так, как подобает
работнику солидной газеты!
   Тогда я сказал:
   -- Пусть мне редакция купит пиджак. Еще лучше -- костюм. А галстук, так и
быть, я сам куплю...
   Редактор хитрил. Ему было совершенно все равно, как я одеваюсь. Дело было
не в этом. Все объяснялось просто.
   Я был самым здоровым в редакции. Самым крупным. То есть, как уверяло меня
начальство --  самым  представительным.  Или,  по  выражению  ответственного
секретаря Минца -- "наиболее репрезентативным".
   Если  умирала какая-то знаменитость, на похороны от редакции делегировали
меня. Ведь гроб тащить не каждому под силу.  Я  же  занимался  этим  не  без
вдохновения.  Не  потому, что так уж любил похороны. А потому, что ненавидел
газетную работу...
   -- Нахальство, -- сказал редактор.
   -- Ничего    подобного,    --    говорю,    --    законное    требование.
Железнодорожникам,   например,  выдается  спецодежда.  Сторожам  --  тулупы.
Водолазам -скафандры. Пускай  редакция  мне  купит  спецодежду.  Костюм  для
похоронных церемоний...
   Редактор  наш  был  добродушным  человеком.  Имея большую зарплату, можно
позволить себе такую роскошь,  как  добродушие.  Да  и  времена  были  тогда
сравнительно либеральные.
   Он сказал:
   -- Давайте  примем  компромиссное  решение. Вы подготовите до Нового года
три    социально     значимых     материала.     Три     статьи     широкого
общественно-политического  звучания. И тогда редакция премирует вас скромным
костюмом.
   -- Что значит -- скромным? Дешевым?
   -- Не дешевым, а черным. Для торжественных случаев.
   -- 0'кей. -- говорю, -- запомним этот разговор...
   Через  неделю  прихожу  в  редакцию.  Вызывает  меня  заведующий  отделом
пропаганды Безуглов. Спускаюсь ниже этажом. Безуглов говорит одновременно по
двум телефонам. Слышу:
   -- Белорус не годится. Белорусов навалом. Узбека мне давай, или, на худой
конец, эстонца... Хотя нет, погоди, эстонец вроде бы есть... Зато молдаванин
под  сомнением...  Что?..  Рабочий отпадает, пролетариев достаточно... Давай
интеллигента,  либо  сферу  обслуживания.  А  самое  лучшее   --   военного.
Какого-нибудь старшину... В общем, действуй!
   Безуглов поднял другую трубку:
   -- Але... Срочно нужен узбек. Причем любого
 качества, хоть тунеядец... Постарайся, голубчик, век
 не забуду...
    Я поздоровался и спрашиваю:
    -- Что это за интернационал?
    Безуглов говорит:
    -- Скоро День конституции. Вот мы и решили
 дать пятнадцать очерков. По числу союзных респуб-
 лик. Охватить представителей разных народов.
    Безуглов вынул сигареты и продолжал:
    -- С русскими, допустим, нет проблем. Украинцев
 тоже хватает. Грузина нашли в медицинской акаде-
 мии. Азербайджанца на мясокомбинате. Даже молда-
 ванина подыскали, инструктора райкома комсомола.
 А вот с узбеками, киргизами, туркменами -- завал.
 Где я возьму узбека?!
    -- В Узбекистане, -- подсказал я.
    -- Какой ты умный! Ясно, что в Узбекистане. Но
 у меня же -- сроки. Не говоря о том, что команди-
 ровочные фонды давно израсходова.ны... Короче, хо-
 чешь заработать пятьдесят рублей?
    -- Хочу.
    -- Я так и думал... Найди мне узбека, выпишу
 полтинник. Набавлю как за вредность...
    -- У меня есть знакомый татарин.
    Безуглов рассердился:
    -- Зачем мне татарин?! У меня самого на площадке
 татары живут. И что толку? Это же не союзная
 республика... Короче, найди мне узбека. Киргиза и
 туркмена я уже распределил между внештатниками,
 Таджик вроде бы есть у Сашки Шевелева. Казаха
 ищет Самойлов. И так далее. Нужен узбек. Возьмешь-
 ся за это дело?
    -- Ладно, -- говорю, -- но я тебя предупреждаю.
 Очерк будет социально значимым. С широким обще-
 ственно-политическим звучанием.
    -- Ты выпил? -- спросил Безуглов.
    -- Нет. А у тебя есть предложения?
    -- Что  ты,  --  замахал  ручками  Безуглов,  -- исключено. Я пью только
вечером... Не раньше часу дня...
    Безуглова  я  знал  давно.  Человек  он  был  своеобразный.   Родом   из
Свердловска.
    Помню,  собирался  я  в  командировку  на  Урал. Естественно, должен был
заехать в Свердловск. И как раз на майские праздники.  То  есть  могли  быть
осложнения с гостиницей.
    Обращаюсь к Безуглову:
    -- Могу я переночевать в Свердловске у твоих
 родителей?
    -- Естественно, -- закричал Безуглов, -- конеч-
 но! Сколько угодно! Все будут только рады. Квартира
 у них -- громадная. Батя -- член-корреспондент, ма-
 маша -- заслуженный деятель искусств. Угостят те-
 бя домашними пельменями... Единственное условие:
 не проговорись, что мы знакомы. Иначе все пропало.
 Ведь я с четырнадцати лет -- позор семьи!..
    -- Ладно, -- говорю, -- поищу тебе узбека.
    Я начал действовать. Перелистал записную книж-
 ку. Позвонил трем десяткам знакомых. Наконец, один
 приятель, трубач, сообщил мне:
    -- У нас есть тромбонист Балиев. По националь-
 ности -- узбек.
    -- Прекрасно, -- говорю, -- дай мне номер его
 телефона.
    -- Записывай.
    Я записал.
    -- Он тебе понравится, -- сказал мой друг. --
 Мужик культурный, начитанный, с юмором. Недавно
 освободился.
    -- Что значит -- освободился?
    -- Кончился срок, вот его и освободили.
    -- Ворюга, что ли?-- спрашиваю.
    -- Почему это ворюга?-- обиделся друг. -- Му-
 жик за изнасилование сидел...
    Я положил трубку.
    В ту же минуту звонок Безуглова:
    -- Тебе повезло, -- кричит, -- нашли узбека.
 Мищук его нашел... Где? Да на Кузнечном рынке.
 Торговал этой... как ее... Хохломой.
    -- Наверное, пахлавой?
    -- Ну, пахлавой, какая разница... А мелкий час-
 тник -- это даже хорошо. Это сейчас негласно по-
 ощряется. Приусадебные наделы, личные огороды и все такое...
   Я спросил:
   -- Ты уверен, что пахлава растет в огороде?
   -- Я  не  знаю,  где  растет  пахлава.  И знать не хочу. Но я хорошо знаю
последние инструкции горкома... Короче, с узбеком порядок.
   -- Жаль, -- говорю,-- у меня только что появилась  отличная  кандидатура.
Культурный,   образованный  узбек.  Солист  оркестра.  Недавно  с  гастролей
вернулся.
   -- Поздно. Прибереги его на будущее. Мищук уже статью принес. А для  тебя
есть  новое  задание.  Приближается  День  рационализатора.  Ты должен найти
современного русского  умельца,  потомка  знаменитого  Левши.  Того  самого,
который подковал английскую блоху. И сделать на эту тему материал.
   -- Социально значимый?
   -- Не без этого.
   -- Ладно, -- говорю, -- попытаюсь...
   Я  слышал  о таком умельце. Мне говорил о нем старший брат, работавший на
кинохронике.
   Жил старик на Елизаровской, под Ленинградом, в частном  доме.  Найти  его
оказалось проще, чем я думал. Первый же встречный указал мне дорогу.
   Звали  старика Евгений Эдуардович. Он реставрировал старинные автомобили.
Отыскивал на свалках ржавые бесформенные корпуса.  С  помощью  разнообразных
источников  восстанавливал  первоначальный  облик  машины.  Затем проделывал
огромную работу. Вытачивал, клеил, никелировал.
   Он  возродил  десятки  старинных  моделей.  Среди   его   творений   были
"Олдсмобили"  и "Шевроле", "Пежо" и "Форды". Разноцветные, сверкающие кожей,
медью, хромом , неуклюже-изысканные, они производили яркое впечатление.
   Причем, все эти модели были  действующими.  Они  вибрировали,  двигались,
гудели.  Слегка  раскачиваясь,  обгоняли  пешеходов. Это было сильное, почти
цирковое зрелище.
   За рулем восседал  хозяин,  Евгений  Эдуардович.  Его  старинная  кожаная
тужурка лоснилась. Глаза были прикрыты целлулоидными очками. Широчайшее кепи
дополняло его своеобразный облик.
   Кстати, он был чуть ли не первым российским автомобилистом. Сел за руль в
двенадцатом  году.  Некоторое время был личным шофером Родзянко. Затем возил
Троцкого, Кагановича, Андреева. Возглавил первую российскую автошколу. Войну
закончил  командиром   бронетанкового   подразделения.   Удостоился   многих
правительственных  наград.  Естественно,  сидел.  В  преклонные годы занялся
реставрацией старинных автомобилей.
    Продукция Евгения Эдуардовича демонстрирова-
 лась на международных выставках. Его модели исполь-
 зовали на съемках отечественные и зарубежные кине-
 матографисты. Он переписывался на четырех языках с
 редакциями бесчисленных автомобильных журналов.
    Если машины участвовали в киносъемках, хозяин
 сопровождал их. Кинорежиссеры обратили внимание
 на импозантную фигуру Евгения Эдуардовича. Пона-
 чалу использовали его в массовых сценах. Затем стали
 поручать ему небольшие эпизодические роли. Он
 изображал меньшевиков, дворян, ученых старого за-
 кала. В общем, стал еще и киноактером...
    Я провел на Елизаровской двое суток. Мои записи
 были полны интересных деталей. Мне не терпелось
 приступить к работе.
    Приезжаю в редакцию. Узнаю, что Безуглов в
 командировке. А ведь он говорил мне, что команди-
 ровочные фонды израсходованы.
    Ладно... Захожу к ответственному секретарю га-
 зеты Боре Минцу. Рассказываю о своих планах. Со-
 общаю наиболее эффектные подробности.
    Минц говорит:
    -- Как фамилия?
    Я достал визитную карточку Евгения Эдуардовича.
    -- Холидей, -- отвечаю, -- Евгений Эдуардович
 Холидей.
    Минц округлил глаза:
    -- Холидей? Русский умелец -- Холидей? Пото-
 мок Левши -- Холидей?! Ты шутишь!.. Что мы знаем
 о его происхождении? Откуда у него такая фамилия?
    -- Минц, по-твоему, -- лучше?.. Не говоря о про-
 исхождении...
    -- Хуже, -- согласился Минц, -- бесспорно, ху-
 же. Но Минц при этом -- частное лицо. Про Минца
 не сочиняют очерков к Дню рационализатора. Минц
 не герой. О Минце не пишут...
    (Я тогда подумал -- не зарекайся!)
   Он добавил:
 -- Лично я не против англичан.
   -- Еще бы, -- говорю...
   Мне вдруг стало тошно. Что происходит? Все не для печати. Все  кругом  не
для  печати.  Не  знаю,  откуда советские журналисты черпают темы!.. Все мои
затеи -- неосуществимые. Все мои разговоры -не телефонные. Все знакомства --
подозрительные...
   Ответственный секретарь говорит:
   -- Напиши про мать-героиню. Найди  обыкновенную,  скромную  мать-героиню.
Причем,  с  нормальной  фамилией.  И  напиши  строк  двести пятьдесят. Такой
материал  всегда  проскочит.  Мать-героиня  --  это   вроде   беспроигрышной
лотереи...
   Что мне оставалось делать? Все-таки я штатный журналист.
   Опять звоню друзьям. Приятель говорит:
   -- У нашей дворничихи -- целая орава ребятишек. Хулиганье невероятное.
   -- Это неважно.
   -- Ну, тогда приезжай.
   Еду по адресу.
   Дворничиху  звали  Лидия  Васильевна Брыкина. Это тебе не мистер Холидей!
Жилище  ее  производило  страшное  впечатление.   Шаткий   стол,   несколько
продырявленных   матрасов,   удушающий   тяжелый   запах.   Кругом  возились
оборванные, неопрятные ребятишки. Самый маленький орал  в  фанерной  люльке.
Девочка лет четырнадцати мрачно рисовала пальцем на оконном стекле.
   Я объяснил цель моего прихода. Лидия Васильевна оживилась:
   -- Пиши, малый, записывай... Уж я постараюсь. Все расскажу народу про мою
собачью жизнь.
   Я спросил:
   -- Разве государство вам не помогает?
   -- Помогает.  Еще  как  помогает. Сорок рублей нам положено в месяц. Ну и
ордена с медалями. Вон на окне  стоит  полная  банка.  На  мандарины  бы  их
сменять, один к четырем.
   -- А муж? -- спрашиваю.
   -- Который? У меня их целая рота. Последний за "Солнцедаром" ушел, да так
и не вернулся. С год тому назад...
   Что мне оставалось делать? Что я мог написать об этой женщине?
   Я посидел для виду и ушел. Обещал зайти в следующий раз.
   Звонить  было  некому. Все опротивело. Я подумал -- не уволиться ли мне в
очередной раз? Не пойти ли грузчиком работать?
   Тут жена говорит мне:
   -- В подъезде напротив живет интеллигентная дама. Утром гуляет с  детьми.
Их у нее человек десять... Ты узнай... Я забыла ее фамилию -- на ша...
   -- Шварц?
   -- Да  нет,  Шаповалова...  Или  Шапошникова...  Фамилию  и телефон можно
узнать в домоуправлении.
   Я пошел в домоуправление. Поговорил с начальником  Михеевым.  Человек  он
был приветливый и добродушный. Пожаловался:
   -- Подчиненных  у  меня  --  двенадцать  гавриков,  а  за вином отправить
некого...
   Когда я заговорил об этой самой даме, Михеев почему-то насторожился;
   -- Не  знаю...  Поговорите  с  ней  лично.  Зовут  ее   Шапорина   Галина
Викторовна. Квартира -- двадцать три. Да вон она гуляет с малышами. Только я
здесь ни при чем. Меня это не касается...
   Я   направился   в  сквер.  Галина  Викторовна  оказалась  благообразной,
представительной женщиной.  В  советском  кино  такими  изображают  народных
заседателей.
   Я  поздоровался  и  объяснил,  в  чем  дело.  Дама  сразу  насторожилась.
Заговорила в точности, как наш управдом:
   -- В чем дело? Что такое? Почему вы обратились именно ко мне?
   Мне стало все это надоедать. Я спрятал авторучку и говорю:
   -- Что происходит? Чего вы так испугались?  Не  хотите  разговаривать  --
уйду. Я же не хули