Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Доибровский Юрий. Рассказы -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -
друг страстно говорит Верблюд: - И что она с твоим дядей путается! Ну что он ей?! А вечером меня дядя строго спросил: - Так кого ты послал к Гориновым? Я сказал. - А у самого что? Ноги отнялись? Я молчал и грыз заусеницу. Он подошел вплотную и приказал: - Чтоб больше этого не было! Записку ты должен передать только лично - понятно? Я кивнул головой. - А что это еще за глупости - болен! Чем это ты болен, разреши тебя спросить? - Ты женишься на ней? - спросил я внезапно сам для себя. Он как будто нахмурился и спросил не сразу: - Это кто тебе сказал? - Говорят, - вздохнул я. Он помолчал, подумал, покачал головой, вздохнул тоже и вдруг стал томным и изысканным. - Видишь ли, дорогой мой, - сказал он совершенно новым для наших отношений ласковым и возвышенным тоном, - она красавица, известная балерина... по горло в деньгах... У ее ног... Да, мой милый, - тут он засмеялся, а я понял, что все-то он мне врет. - Не знаю, не знаю, я еще ничего не решил. Я стоял и молчал. Непередаваемое неудобство было не в словах, а в самой возможности этого разговора. Я еще не понимал, почему и откуда это чувство, отчего мне так неловко, но твердо знал, что оно правильное, справедливое, и мне от него, не уйти. Понял это и дядя, он заторопился, посмотрел на часы и, бормоча что-то, выскользнул из комнаты. А я вдруг прямо пошел к зеркалу. Неуклюжий парень со стриженой головой, толстым лупящимся носом и оттопыренными ушами, красный и обветренный, стоял передо мной. Невозможно было поверить, что это и есть я. Вот оба эти чувства вплелись в мое отношение к ней, и я потерял голову и не знал, что же мне с собой делать. Семь бед - один ответ, через два дня я подкараулил их в Нагилевском лесу, когда они целовались. И все было так, как в моих жестоких снах, только меня-то не было с ней... Он сидел на болотной кочке, на плаще, она лежала у него на коленях с полураспущенными волосами. Меня поразило ее лицо - оно ослабло, распустилось, ушло в туман, только глаз она не закрыла, и они светились по-прежнему. Тут подо мной затрещал можжевельник, и она быстро вскочила. Я помертвел и припал к земле. Она подошла к самому кусту, поглядела, постояла, ничего не увидела и отошла. Затем они заспорили. - Нет, - сказала она вдруг очень твердо. Когда я поднял голову, она уже сидела и пудрилась, а дядя ходил по поляне. - Но почему, почему? - спрашивал он страстно. - Сто раз я тебя спрашиваю, и ты... - "Вас, вы"... Александр Алексеевич, ведь сегодня-то мы не пили на брудершафт. Он зло махнул рукой и заходил по поляне. - Но почему же, в самом деле? - спросил он, останавливаясь перед ней. - Ну оставьте! - приказала она так коротко, что он ошарашенно замолчал. Я лег на мокрый, как половая тряпка, мох и продолжал слушать. Теперь она сидела, обхватив руками колени и откинувшись на ствол ели. Розовый зонтик лежал рядом, - она была в чулках, и одна пятка у нее уже позеленела. - А вы ведь не должны на меня обижаться, - напомнила она о чем-то. - Да, да, - недовольно отмахнулся он. - Помню, помню. - Ну вот и хорошо, - она вздохнула. - Сядьте! Терпеть не могу, когда вы такой. Дядя еще раз прошелся по поляне. - Сядьте! - приказала она. Он что-то прорычал. - Ну?! Он подошел и сел. Она высоко подняла руку, рукав упал, и я увидал ямку, полную голубизны и золота. - Зло-ой! - сказала она, кладя ему руку на голову. - Ух, какой зло-ой! Как моя Альма! И волосы-то, - она стала перебирать их и пощипывать, - жесткие, цыганские! Тут он вдруг вскочил. - Но ведь это же глупо! - закричал он. - Я же вас люблю, а вы... - Тише, тише, - сказала она, улыбаясь. - Ну?! Ну же! Я опять могу испугаться. Вы слышите меня, Александр Алексеевич? Он только мотал головой и скрежетал. Она вдруг быстро вскочила, подошла к туфлям, вытряхнула и стала надевать. Он сразу же осекся. - Катя, - сказал он пересохшим голосом. Она надела вторую туфлю и подняла зонтик и сумочку. - Ухожу, - объявила она. Он взял ее за руку. - Ну, я больше не буду! - сказал он потерянно. Она ничего не ответила и пошла. Он побежал и схватил ее за руку. - Пустите! - приказала она. Он что-то быстро бормотал. - Да ну пустите же! - приказала она и так по-бабьи грубо, что мне даже стало не по себе. Он вдруг рухнул на колени и обхватил ее у пояса и что-то молитвенно забормотал. Она молчала. Он схватил ее за руку и припал к ней. Наконец она наклонилась и подняла его. - Ох, Александр, Александр, - сказала она мягко и устало. - Я уж так этим по горло сыта, так сыта... Ну пойдемте сядем. Она пошла, он молча и пристыженно следовал за ней. Она снова села на плащ, и дядя встал на колени, снял с нее туфли и аккуратно сложил. - Ну, - сказала она. - Продолжаю слушать, - и неожиданно перебила себя: - За все надо платить, Александр Алексеевич, а за... - Она что-то замедлила: - За такие отношения особенно. Вы уговор-то помните? - Да, но... - Ну вот и все, - упрямо сказала она. - Когда я захочу, так ведь? А за ваши... - она опять поискала слово, - штучки я буду опять брать Альму. Вот вам! Дайте-ка сумочку! Он подал. Она достала круглое зеркало и протянула ему. - Посмотрите, на кого вы похожи! Хорош? Ну то-то! Итак, через два года вы снова попадаете к этой женщине и остаетесь у нее. На этом мы остановились? Слушаю дальше. Я повернулся и, лежа на брюхе, пополз назад. Зачем мне было слышать об этой женщине? Мне и так все было ясно! Три дня я бегал от всех и отсиживался в гадючьей пещере. И ничего мне так не хотелось в то время, как чтобы я наступил на настоящую гадюку и она меня обязательно ужалила. Я знал наизусть и "Песнь о вещем Олеге", и про смерть Клеопатры, и мне нужно было что-то такое же громкое и смертоносное, мирящее меня со всем миром. А прежде всего с ней. И пусть бы меня ужалила тут эта черная, гробовая змея пушкинская. Я бы, верно, упал, меня бы затошнило кровью, и я валялся бы вот тут, среди этих корней, бледный, черный от яда. И так, как уж было один раз, но уже не понарошке, а по-настоящему прибежал бы рыжий Козел и крикнул на весь поселок: "У стариков Крайневых внука гадюка ужалила!" И она бы пришла первая. И сказала бы моему дяде такое... В пещере, где я лежал, было сыро, спокойно и темновато, то есть, пожалуй, не темновато, а просто на всем лежали какие-то похожие на плесень скользкие голубые сумерки и сильно пахло землей и грибами. Во все стороны торчали корни, всякие: и прямые, и кривые, и толстые, и тонкие, и черные, и белые, и бурые, и словно покрытые ржавчиной, а на ощупь извилистые и мускулистые, как змеи. Я украдкой тянул к ним руку и думал: "А может, и в самом деле медянка? Она же рыжая". И один раз мне показалось, что корни зашевелились, поползли, я ясно даже помню ощущение ледяной чешуи, скользнувшей мне по лицу. От страха и омерзения я дернулся в сторону и больно ударился о корень, торчавший прямо над головой. Боль была такая, что я с минуту пролежал неподвижно, а потом, весь сотрясаясь от холода и озноба, вылез наружу и на секунду как будто ослеп от открытого яркого солнца. А когда открыл глаза и посмотрел прямо, увидел перед собой Нелю. Она сидела на траве, согнув под себя ноги, и возилась с цветами. Цветы лежали около нее, их была целая охапка - золотые курослепы, аккуратные кремовые маргаритки, нежные маркие лекарственные ромашки, у которых никогда нет белых лепестков и которые пахнут лимоном, и, наконец, огромные фиолетовые колокольчики с четко выкроенными узорными лепестками. Она брала все их по одному за стебелек, осматривала и откладывала. И была так углублена в это занятие, что, кажется, ничего, кроме цветов, и не видела. Но только я взглянул на нее, как она сказала: - Тебя Катя ищет. У меня от неожиданности даже сердце екнуло. А потом я подумал: "Как Неля может передавать мне этакое? Именно Неля". Это первая мысль. За ней другая: "А почему же, собственно, нет? Кто она мне? Что стоит между нами? Мной и ей? Ей и Катей, Катей, Нелей и мной?" Но, очевидно, все-таки что-то стояло, потому что я почувствовал, что покраснел, и, ничего не расспрашивая, буркнул: - Спасибо, - да и пошел. - Только слушай, ты сейчас иди! - крикнула она мне вдогонку. И я не почувствовал в ее голосе никакой скованности. - А то не застанешь, она вечером в город собирается. Тогда я остановился и спросил: - А где ты ее видела? - Да они ведь через забор от нас живут, - улыбнулась Неля. - Я вышла, а она и говорит: "Если пойдете на пруд, скажите, чтоб обязательно зашел. Только я вечером в театр уеду, так что до пяти". - Ладно, - снова буркнул я и опять было пошел, но вдруг совершенно неожиданно для себя обернулся и сказал: - Скажешь, что меня не видела, поняла? Она так замешкалась, что даже цветы уронила, посмотрела на меня удивленно и сказала, спадая с голоса: - Хорошо, скажу. А я повернулся и зло, откровенно прямо пошел через сад на дачу Гориновых. Она сидела за столом в саду, шпилькой чистила вишни, пальцы у нее были багровые, и выше локтя на мякоти руки виднелись острые кровавые брызги. На ней было жемчужно-серое платье с короткими рукавами. Когда я подошел, она посмотрела и не улыбнулась. - Садитесь, - сказала она сдержанно. - Поставьте эту корзину на стол и садитесь! Я сел. Она ловко дочистила вишню и швырнула ее в медный таз. - Вы очень нехорошо поступили со мной, - сказала она. Я пробормотал какую-то невнятицу. - Подглядывать вообще нехорошо, а в таких случаях уже совсем не годится. - Я собирал ландыши, - пробормотал я очень жалко. - Очень может быть, - согласилась она сухо и почти таким же тоном, какой я слышал от нее в лесу. - Но, увидев в лесу меня, вы должны были подойти ко мне или же, если не желали встречаться, уйти. Она сказала "ко мне", а не "к нам", и это почему-то меня обрадовало. - Простите! - пробормотал я. Она зачерпнула пригоршню вишен. - Это хорошо, что вы не запираетесь, - похвалила она. - Видите, я ничего не сказала вашему дяде и даже сделала вид, что ничего не заметила, но... - Она заглянула мне в глаза. - Ведь вот, наверное, вам самим неприятно, правда? Я кивнул головой. - Ну конечно же! - Она помолчала. - Когда мне было двенадцать лет, - проговорила она, слегка морща лоб, - я была так же любопытна, как вы, и подсмотрела то... ну, одним словом, то, что мне не полагалось видеть. - Она помолчала. - У вас нет старшей сестры? - спросила она вдруг. Я покачал головой. - Вот и у меня не было старшей сестры, и мне было очень, очень нехорошо. Подождите, у вас плечо в паутине. Она подошла, отряхнула меня ребром ладони и вдруг двумя прохладными, длинными пальцами взяла за виски, повернула к себе. - Я спросила вашего дядю про вас, и он сказал, что уже три дня, как его не видно, не то, говорит, с товарищами подрался, не то, верно, заболел. От ее голоса, голубого сияния наклоненных ко мне глаз, от ее прикосновения и доверия - от всего этого вместе мне стало жарко, томно, нежно, чего-то очень жалко, и я заплакал: сидел, потупив голову (она не отпускала меня), улыбался, а слезы капали и капали. Она не останавливала их, не утешала, не задавала вопросов, а только стояла и смотрела. - Ну хватит, - сказала она мягко. - Не стоит это все слез! Я обтер глаза. - Не стоит! - повторила она решительно, локтем провела по лицу, отбрасывая волосы, потом, далеко отставляя два багровых пальца, осторожно обхватила меня за шею и два раза тихо, но сильно поцеловала в губы. - Вот, - сказала она. - Вот, вот и вот! И вы простите меня, я, кажется, что-то не то вам говорю, вы ведь не подглядывали? - Она не отпускала моей шеи, и я, потупившись, молча кивнул ей головой. Она долго молчала, а потом сказала: - Как это все-таки отвратительно! И ведь каждый должен пройти через это... - И зачерпнула полную пригоршню вишни. Так мы просидели с ней до вечера, и тут я услышал от нее то, что часто повторял себе потом. - Нехорошие мы! Ух, какие мы иногда нехорошие! - говорила она тихо и гневно. - Вы и понятия не имеете, какими мы можем быть. То, что вы увидели это так, мелкая пакость, мне даже за нее не особенно стыдно, а все-таки без нас не обойдешься. И не потому, что... Нет, совсем не потому... - Она замолчала и долго сидела молча, так долго, что я не переждал ее молчания, спросил: - А почему же? Она еще немного помолчала, почистила вишни. - Да вот, думаю, как вам объяснить. Все настоящие отношения строятся в мире через женщин. Они крепки только тогда, когда где-то спаяны женской кровью. Но тогда это уже навеки. Такие отношения никогда не распадутся, а будут все расти и расти, охватывать все больше и больше людей. Вы этого еще не понимаете, конечно... - Понимаю, - сказал я. - Очень понимаю. Она тихо засмеялась. - Да нет, со слов этого не поймешь, это так даром не дается. Это надо пережить, - и она опять замолчала. - Понимаете, - сказала она медленно, раздумывая на каждом слове. - Всякое в жизни бывает, и с вами будет всякое, так вот может случиться так, что вы ослепнете и оглохнете, потеряете руки и ноги и даже хуже, все отвернутся и откажутся от вас, но одна женщина около вас обязательно останется. - Какая? - спросил я, потому что мне в ее словах почудился какой-то намек. - Это неважно какая - сестра ли, мать ли, жена ли, просто друг, - это ведь все равно - одна такая женщина около вас всегда останется! Конечно, все это надо пережить и перестрадать. И вот тогда через много лет... - и вдруг прервала себя и окончила совсем не так, как начала: - Через много лет у меня дочка будет уже взрослой, и, когда мне придется говорить с ней, как сейчас с вами, смогу ли я сказать ей то, что сегодня говорю незнакомому мальчику? Со мной вот так никто не говорил. Я молчал, а она вдруг развела руками: - Не знаю! В том-то и дело, что не знаю. Таких вещей никто никогда не знает. Целый день хлестал ливень, и мы сидели дома, а в полдень следующего я, хмурый и сумной, с каким-то большим разбродом в душе вылез и пошел на пруд. И как-то само собой очутился у гориновской дачи. И только что подошел к калитке, как сразу понял - там что-то случилось. Дом стоял черный и пустой. Окна были заложены, двери плотно закрыты. На досках балкона расползалась большая лужа. Одинокий слоник, самый большой из всех девяти, стоял на столе. Я перемахнул через забор, взбежал по ступенькам и взял его в руки. Он был мокрый и холодный. Я его рассматривал и думал: "Уехали! Уехала, уехала! Когда? Почему?" Потом сунул слоника за пазуху и спрыгнул на землю. И тут увидел Нелю. Она стояла в своем саду и через изгородь смотрела на меня. - Уехали, - сказала она. - А Катерина Ивановна, та даже из города не вернулась. А сегодня и старуха уехала. - Так, может, они не совсем, - предположил я. - Да нет, совсем. А Катерина Ивановна в Москву, она и с моей мамой попрощалась. Мама ей говорит: "Ну что же вы так внезапно, вы ведь хотели прожить до конца месяца". - "Да нет, пора, дела". А это что, она тебе своего слоника оставила? Ничего она мне, конечно, не оставляла, просто забыла его второпях - и все, но я кивнул головой. - Покажи-ка, - попросила Неля. - Хороший! Из кости! Ты знаешь, у меня тоже есть один такой, только фарфоровый, я тебе его принесу, ты их собирай, их должно быть девять. На пруд пойдешь? И мы пошли на пруд. Я шел, смотрел в землю и думал, и Неля не спугивала моих мыслей. Она шла рядом, но все равно ее как будто бы и не было. Я был очень тих и печален, но чувствовал, что это не такая печаль, как всегда, не такая, как когда, например, меня выругали за что-то дома или дядя засмеялся и сказал мне: "кавалер" или я в школе получил "неуд" от математички или подрался на перемене, это, пожалуй, были даже не печаль, не горечь, не сердечные угрызения, - но что же это все-таки тогда было? Я не знал. Ах, если бы мне тогда пришли бы в голову вот эти строчки: Мне грустно и легко, печаль моя светла, Печаль моя полна тобою. Но до них мне оставались еще годы, годы и годы. Комментарии Впервые рассказ увидел свет в журнале "Сельская молодежь" в 1973 году, э 4.

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору