у запекшейся грязью.
   В своем кирпичном  доме  на  115-й  улице  возле  Риверсайд-драйв  Гудини
повсюду расположил обрамленные фотографии матери, чтобы возникла иллюзия  ее
присутствия. Один крупный план он положил на подушку ее постели. Увеличенное
фото матушки, сидящей в кресле и улыбающейся, он поставил в то самое кресло,
где она позировала. Был также снимок старушки, поднимающейся  по  крыльцу  к
дверям. Его он повесил  на  внутренней  стороне  двери.  Среди  ее  пожитков
остался дубовый музыкальный ящик с окошечком на крышке, заглянув  в  которое
можно было увидеть ротацию диска.  Ее  любимая  пластинка  с  одной  стороны
исполняла "Гаудеамус Игитур", а с  другой  "Колумбия  -  жемчужина  океана".
Гудини накручивал пружину и играл эти мелодии каждый вечер. Он  грезил,  что
это был ее голос. Он сохранил все письма, которые она написала ему за долгие
годы, теперь он перевел их на английский и отдал перепечатать,  чтобы  можно
было их  легко  читать  и  не  бояться,  что  они  обратятся  в  пыль  из-за
чрезмерного пользования. Он открывал дверцы шкафа и  вдыхал  благоухание  ее
гардероба.
   Старушка заболела, пока Гудини был в Европе. Он как раз собирался описать
ей  свою  встречу  с  наследником  австро-венгерского  престола  эрцгерцогом
Францем-Фердинандом, но тут она как раз и умерла  от  удара.  Он  тотчас  же
освободился от контрактов и поплыл домой. Ни одной детали этого  путешествия
не осталось в его  памяти.  Он  потерял  рассудок  от  горя.  Похороны  были
отложены до его возвращения. Он  узнал,  что  она  звала  его  за  несколько
моментов до смерти. "Эрих, -  стонала  она,  -  Эрих,  Эрих".  Чувство  вины
измучило его. Он был одержим идеей, что она хотела ему что-то сказать, что у
нее было нечто, что она должна была открыть ему за  несколько  мгновений  до
смерти.
   Он всегда был  скептиком  по  отношению  к  оккультистам,  ясновидящим  и
медиумам. В начале своей карьеры в цирке братьев Уелш в  Пенсильвании  он  и
сам  эксплуатировал  доверчивость  деревенщины,   втирал   им   очки   своей
трансцендентальной властью. С  завязанными  глазами  он  говорил  сообщнику,
какой предмет был указан публикой для идентификации. Что это  такое,  мистер
Гудини, спрашивал соучастник обмана и  получал  правильный  ответ.  Все  это
делалось при помощи кода.  Иногда  он  вызывался  поговорить  с  мертвыми  и
выдавал  какому-нибудь   бедному   сосунку,   чьи   обстоятельства   заранее
выяснялись, отличное послание из загробного царства. Так что  он  мог  легко
распознать  спиритический  обман.  Спиритическое   надувательство   неистово
разрослось по Соединенным Штатам с 1848 года, когда две сестрички Маргарет и
Кейт Фокc пригласили соседей на таинственные стуки в их  доме  в  Хайдсвилле
Нью-йоркском. Однако именно цирковой опыт побудил Гудини искать  человека  с
истинным даром медиума. Он может распознать и разоблачить  любую  фальшивку.
Поэтому если он найдет настоящее, он это сразу распознает.  Будьте  уверены,
если существует возможность сообщаться с мертвыми, он ее  найдет.  Он  хотел
видеть маленькую фигурку своей мамочки Цецилии и чувствовать  ее  пальцы  на
своем лице. Но так как это было невозможно, он решил  хотя  бы  услышать  ее
голос.
   В этот момент нашей истории коммуникация с  мертвыми  была  не  столь  уж
противоестественной идеей, как в  былые  времена.  Америка  стояла  на  заре
Двадцатого  Века,  нация  паровых   экскаваторов,   локомотивов,   воздушных
кораблей, двигателей внутреннего сгорания, телефонов  и  двадцатипятиэтажных
зданий.  Наряду  с  этим  существовала  любопытная   восприимчивость   самых
знаменитых прагматистов  к  оккультным  идеям.  Конечно,  все  это  делалось
по-тихому. В определенных кругах ходили слухи  о  тайном  обществе  Пирпонта
Моргана  и  Генри  Форда.  Волшебник-селекционер  Лютер   Бёрбанк,   который
скрещивал растения и получал высокоурожайные гибриды, тайно  разговаривал  с
растениями и был уверен, что они его понимают. Даже великий Эдисон, человек,
который изобрел Двадцатый  Век,  утверждал  существование  неделимых  частиц
живой материи - он назвал их "стайками", - которые остаются после  смерти  и
никогда не  разрушаются.  Гудини  пытался  связаться  с  Эдисоном.  Великан,
однако, был слишком занят. Он  разрабатывал  новое  изобретение,  невероятно
секретное, о котором ходили  непрерывные  толки  в  прессе.  Одна  из  газет
утверждала, что это будет некая вакуумная трубка, при помощи  которой  можно
будет  получать  послания  от  мертвых.  Гудини  отчаянно  посылал  великану
телеграмму за телеграммой, прося  о  встрече.  Его  отвергли.  Он  предлагал
деньги на исследования. Его отвергли. Он поклялся, что сам изобретет  нужный
инструмент - ведь научился же  он  летать  на  аэроплане.  Все,  что  Эдисон
начинал, все было в  пределах  современной  техники,  и,  значит,  все  было
доступно каждому. Гудини купил книги и начал  изучать  механику  и  принципы
действия аккумуляторной батареи. Он поклялся, еще раз  поклялся,  он  клялся
без конца вместе с автором этой книги.
   Страстность его привлекла внимание людей, которые шли нога в ногу с этими
штуками. Он встретился с одним таким  из  Буффало,  который  утверждал,  что
работал когда-то вместе с гениальным карликом  Штайнмецем.  Физики  во  всем
мире сейчас открывают волны, сказал этот человек. Потрясающе  важная  теория
возникла за границей: материя и энергия суть два  аспекта  одной  и  той  же
первичной силы. "Между прочим, я стоял у истоков этой теории, - сказал  этот
человек, обладавший  университетским  дипломом  из  Трансильвании.  -  Нужно
только  изобрести  очень  чувствительный  инструмент,  вот  и  все".  Рудини
подписал с ним соглашение и выдал пару  тысчонок  на  исследования.  Другого
человека, химика, он устроил с его склянками прямо в  собственном  доме.  Со
всех сторон к нему шли  письма  от  медиумов:  кто  просил  брошку  покойной
мамаши, кто - прядь волос. Он подрядил целое детективное агентство выследить
всех этих медиумов, чтобы отсечь шарлатанов. Проинструктировал агентуру, как
различать обман - все эти трубы и трюковые  снимки,  спрятанные  за  шторами
звуковые валики, системы столоверчения. Почему  они  затемняют  комнаты,  а?
Потому что хотят что-нибудь спрятать, понимаете?
   Активность Гудини дала свои результаты. Он скопил теперь столько энергии,
что мог снова прекрасно  работать.  "Я  очень  окреп,  -  сказал  он  своему
антрепренеру, - я так окреп, как  вы  даже  и  не  представляете".  Начались
концерты. Те, кто видел Гудини в ту пору, говорили, что он превзошел  самого
себя. Он привел на сцену каменщиков, которые построили пятифутовую кирпичную
стену, и он через нее прошел насквозь. Слон в натуральную  величину  исчезал
от одного хлопка его ладоней. Пальцы его источали монеты. Из  ушей  вылетали
голуби. Залезает в упаковочный ящик. Ящик затягивают и обматывают  веревкой.
Никакой драпировки, никакого понта. Ящик открывается. Пуст. Гудини бежит  по
проходу между кресел, прыгает ни сцену. Глаза  сверкают  синими  диамантами.
Медленно отрывается от пола. Висит в  шести  дюймах  над  полом.  Женщины  в
истерике.  Внезапно  валится  на  пол  беспомощной  кучей.   Крики,   свист,
продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.  Его  сажают
на стул. Просит вина. Держит в  руке  стакан.  Вино  обесцвечивается.  Пьет.
Стакан исчезает из руки.
   Действительно,  его  представления  сделались   такими   напряженными   и
странными, они так  будоражили  аудиторию,  что  матери  старались  поскорее
увести детей из театра. Гудини  этого  не  замечал.  Он  работал  теперь  за
пределами своих физических возможностей и  вместо  трех  объявленных  трюков
производил восемь или даже дюжину. Он всегда считался "презирающим  смерть",
но теперь репортеры нью-йоркских ежедневных газет следовали за ним по  пятам
из театра в театр  в  надежде,  что  он  превзойдет  сегодня  все  ожидания.
Конечно, он делал и свой знаменитый трюк с молочным бидоном. Сорокаквартовый
бидон наполняли водой. Или убегай, или  помирай.  Он  ложился  в  стеклянный
гроб, в котором не могла гореть и обыкновенная свеча, он лежал в нем чуть ли
не шесть минут после того, как пламя свечи увядало.  Крики,  вопли.  Женщины
закрывали глаза и затыкали уши. Ассистентов  просили  остановить  номер.  Он
выходил из гроба дрожащий, обливаясь потом. Каждый подвиг  Гудини  будто  бы
иллюстрировал его тоску по покойной матери. Он как бы умирал и  возрождался,
умирал и возрождался. Однажды на  представлении  в  Нью-Рошелл  его  желание
смерти  стало  столь  очевидным,  что   люди   подняли   визг,   а   местный
священнослужитель встал и закричал: "Гудини, вы экспериментируете с нечистой
силой". Быть может, и в самом деле он не отделял теперь свою жизнь от  своих
трюков. Он стоял в своей длинной подпоясанной робе,  пот  блестел  на  коже,
волосы закрутились в спиральки, просто-напросто существо из иной  вселенной.
"Леди и джентльмены, -  проговорил  он  изнуренным  голосом,  -  прошу  вас,
простите меня". Он хотел объяснить собравшимся, что его мастерство  основано
на древнем восточном режиме дыхания, позволяющем поддерживать жизнь в  почти
безжизненных ситуациях. Он хотел объяснить, что его подвиги выглядят намного
более опасными, чем они есть на самом деле. Он поднял руки, взывая к тишине.
В этот момент прозвучал взрыв  такой  силы,  что  театр  затрясся  на  своем
фундаменте и глыбы алебастра рухнули вниз с  арки  просцениума.  Потрясенная
аудитория  в  ужасе  ринулась  из  театра,  уверенная,  что  это  его  новый
сатанинский трюк.
 
 
 
   28
 
   В действительности взрыв произошел  за  две  мили,  на  западной  окраине
города. Взорвался "Эмеральдовский движок" - горящие его бревна подожгли поле
через дорогу и озарили небо над Вустером. Пожарные команды ринулись сюда  со
всего города и из соседних коммун, но ничего  уже  нельзя  было  сделать.  К
счастью для города, дощатое здание станции находилось за  четверть  мили  от
ближайшего строения. Два волонтера были сразу доставлены в больницу, один из
них с такими свирепыми ожогами, что вряд ли  дотянул  бы  до  конца  дня.  К
моменту взрыва на станции было не менее пяти пожарников. Это был обычный для
них час игры в покер.
   К рассвету поле боя было выжжено, а здание превратилось в кучу обугленных
бревен. Полиция оцепила всю зону, и детективы  начали  рыскать  среди  руин,
разыскивая  тела  и  пытаясь  установить  причину  несчастья.  Вскоре  стало
очевидным, что здесь были совершены предумышленные убийства. Из четырех тел,
обнаруженных под  развалинами,  на  двух  были  следы  картечи,  причинившей
смерть. Лошади, впряженные в помпу, лежали там, где и повалились, на полпути
из депо к дороге. Сигнальная машина, найденная под развалинами,  показывала,
что сигнал тревоги был получен из ящика на северной окраине города.  Никаких
признаков пожара между тем в городе той ночью не  было.  Из  этих  и  других
явлений, из  отрывочных  свидетельских  показаний,  а  также  из  заключения
доктора судебной  медицины,  прибывшего  из  Нью-Йорка,  была  восстановлена
следующая картина событий. Приблизительно в 10.30, когда шестеро  пожарников
играли в карты, прозвенел сигнал тревоги. Картежники бухнулись в свои сапоги
и напялили шлемы. Лошади были выведены из стойла  и  прицеплены  к  паровому
движку. Упряжка там была сделана на специальных защелках, разработанных  для
пожарных команд компанией "Зетцер" из  Хикори,  Северная  Каролина.  Подобно
всем   пожарникам   в   мире   "Эмеральдовский   движок"   гордился    своей
оперативностью. Под котлом у них всегда поддерживался малый огонь,  так  что
можно было поднять давление пара  до  нужной  цифры  уже  по  пути  к  месту
бедствия. Ни одна минута не пропала даром, и вот уже кучер, понукая лошадей,
выводит упряжку на улицу. Кто-то стоял в темноте прямо у них на пути. Он или
они были вооружены дробовиками, огонь был открыт прямой наводкой. Две лошади
повалились тут же, третья прянула назад, раненная в шею,  кровь  из  ее  ран
оросила улицу, как порядочный дождь. Кучер был застрелен на месте.  Из  трех
пожарников на экипаже двое получили смертельные раны, а третий был  задавлен
опрокинувшимся котлом. Котел упал с чудовищным лязгом, усугубившим панику по
соседству, вызванную  громом  ружей.  Топка  развалилась  и  рассыпалась,  а
горящие угли тут же воспламенили дощатое строение. Затем взорвался бойлер, и
огненные бревна полетели через дорогу в поле. В этот-то момент артист Гудини
как раз и потерял контакт со своей аудиторией.
   Когда это случилось, наше семейство уже отошло ко сну. Впрочем, спали они
плохо. Коричневый бэби плакал и звал маму, отвергал молоко от  няньки.  Отец
услышал далекий взрыв и, выглянув из окна,  увидел  озаренное  небо.  Первой
мыслью, конечно, было, что взорвались  собственные  фейерверки,  однако  это
оказалось совсем другое направление. Еще до наступления утра он  узнал,  что
сгорело. По всему городу только и говорили о  пожаре.  В  обеденный  перерыв
Отец  пошел  туда.  Толпы  стояли  за  полицейскими  барьерами.  Он  обогнул
ограждение и спустился с холма к пруду, где остов "форда-Т" то появлялся, то
исчезал под водой, которую все не оставлял в покое сильный  восточный  бриз.
Несмотря на то что был только полдень, Отец отправился домой. Мать  даже  не
глянула на него. Она сидела, держа на коленях бэби,  в  какой-то  отрешенной
задумчивости, будто бы бессознательно подражая покойной Саре. Отец подумал в
этот момент, смогут ли они дальше распоряжаться своей жизнью.
   К четырем часам пополудни мальчишка-почтарь  швырнул  на  крыльцо  трубку
вечерней  газеты.  Убийца-поджигатель  как  будто  был  негр.   Единственный
выживший волонтер сказал об  этом  пришедшей  в  больницу  полиции.  Он  был
недвижим, когда приблизился негр и сорвал с него горящие тряпки. Однако  это
не было актом милосердия. Подняв за волосы голову пожарника,  негр  спросил,
где прячется брандмейстер. Шеф Конклин оказался  большим  везунком,  его  не
было на станции в тот вечер, однако было совершенно непонятно,  откуда  негр
знал о Конклине и что он имел против него.
   Профессионалы единодушно сходились на том, что это было групповое дело, -
иначе кто же дал фальшивый сигнал тревоги? Газета  тем  не  менее  описывала
несчастье как дело рук одинокого маньяка. Она советовала  гражданам  держать
двери на запоре, усилить бдительность, но сохранять спокойствие.
   Семья сидела за обеденным столом. Мать держала бэби на руках. Она  теперь
даже и не представляла себе, что  может  его  оставить.  Крохотные  пальчики
цапали ее руки. Наверху стонал от боли Прародитель. Обед, можно сказать,  не
состоялся в связи с отсутствием желающих поесть. Отец поставил  перед  собой
граненый графин с бренди. Рюмку за рюмкой - уже три. Что-то у него  застряло
в глотке от всех этих дел, то ли кость, то ли  комок  пыли,  без  бренди  от
этого не избавишься. Рядом с графином  лежал  старый  пистолет,  спутник  по
филиппинской кампании. "Для нас сейчас тут в чужом пиру похмелье,  -  сказал
он жене. - Бога  ради,  что  тебя  обуяло  в  тот  день?  У  округа  столько
возможностей для неимущих. Ты плохо подумала, когда взяла  ее  в  дом.  Ради
своей бабьей сентиментальности ты пожертвовала нами всеми". Мать внимала. За
долгое их знакомство она не могла припомнить, когда он был  столь  далек  от
нее. Она знала, что он  будет  потом  извиняться,  но  слезы  тем  не  менее
наполняли ее глаза и, наполнив, потекли по лицу. Завитки волос  выбились  из
прически, упали на уши и на шею. Она была красива  сейчас,  как  когда-то  в
девичестве. Он чувствовал какое-то тайное наслаждение от того, что  заставил
ее плакать.
   Младший Брат сидел, положив руку  на  ручку  кресла  и  подперев  голову.
Указательный палец упирался в висок. Он смотрел на своего шурина.  "Ты  что,
собираешься застрелить его?" - спросил он. "Я собираюсь защищать свой дом, -
сказал Отец. - Здесь его ребенок. Если он сделает ошибку  и  придет  к  моим
дверям, я тут за него возьмусь". - "Да почему же он должен  сюда  прийти,  -
проговорил МБМ бешеным голосом, - ведь это не  мы  осквернили  его  машину".
Отец посмотрел на Мать. "Утром я пойду в полицию и  расскажу  им,  как  этот
сумасшедший убийца был гостем в моем доме. Я расскажу им и то, что мы  здесь
держим его ублюдка". Младший Брат заговорил, дрожа: "Я думаю,  что  Колхаусу
Уокеру Младшему будет приятно,  если  ты  расскажешь  полиции  все,  что  ты
знаешь. Ты можешь рассказать  им,  что  он  -  тот  самый  негр-маньяк,  чей
автомобиль лежит на дне Пожарного пруда. Ты можешь рассказать им, что он тот
самый парень, что был  у  них  и  подал  жалобу  на  Уилла  Конклина  и  его
живодеров. Ты можешь  рассказать,  что  это  тот  самый  черный  сумасшедший
убийца, который недавно стоял на коленях у кровати умирающей от ран.  Ты  не
забыл? Напомнить?" Отец сказал: "Надеюсь, я не совсем понял  тебя.  Надеюсь,
ты не защищаешь эту дикость?  Кто  виноват  в  Сариной  смерти,  кроме  него
самого? Кроме его проклятой черномазой гордыни? Небо  свидетель,  чем  можно
оправдать убийство людей и разрушение собственности?" Младший  Брат  вскочил
столь резко, что стул его упал. Бэби проснулся и заплакал. МБМ был бледен  и
дрожал. "Что-то я не слышал подобной выспренности на  Сариных  похоронах,  -
воскликнул он. -  Я  не  слышал  тогда,  чтобы  ты  говорил,  что  смерть  и
разрушение собственности непростительны".
   Между тем Колхаус Уокер уже сам сделал кое-что для опознания  собственной
персоны.  Оказалось,  что  через  час  после  взрыва  он  сам,  или   другой
чернокожий,  оставил  нужные  письма  в  редакциях   двух   местных   газет.
Посовещавшись с полицией, редакторы  решили  не  печатать  их.  Письма  были
написаны твердой рукой, и говорили они о  событиях,  приведших  к  атаке  на
пожарную команду. "Я хочу, чтобы презренный брандмейстер предстал перед моим
судом. Я хочу, чтобы мой автомобиль был  возвращен  мне  в  его  изначальной
кондиции. Если эти условия не будут удовлетворены, я буду убивать пожарных и
поджигать станции без устали.  Если  понадобится,  я  разрушу  весь  город".
Издатели газет и полицейские чины  решили,  что  в  интересах  общественного
благополучия лучше не публиковать этих писем:  одно  дело  одинокий  маньяк,
бунт - это другое  дело.  Отряды  полиции,  не  поднимая  шума,  прочесывали
негритянские кварталы и спрашивали о Колхаусе Уокере Мл. В соседних  городах
проводилась такая же операция. Отовсюду поступали одинаковые рапорты: это не
из наших негров, это не наш.
   Утром Отец на трамвае отправился  в  город.  Он  решительно  прошагал  по
ступеням   муниципалитета   как   известный   и   уважаемый   член   общины.
Исследователь. Флаг, трепещущий на куполе здания,  был,  между  прочим,  его
даром этому городу.
 
 
 
 
   III.
 
   29
 
   Родитель  родился  и  вырос  в  Уайт-Плэйнс,  штат   Нью-Йорк.   Он   был
единственным ребенком. В памяти остались  пятна  света  и  теплые  дуновения
летних дней в  Саратога-Спрингс.  Сады  с  дорожками  отборного  гравия.  Он
прогуливался со своей мамой мимо ярко выкрашенных больших отелей.  Она  была
слабенькая женщина и умерла, когда ему было четырнадцать.  Родитель  посещал
Гротон, а потом Гарвард. Штудировал немецкую философию. Зимой второго  курса
его занятиям пришел конец. Родитель Родителя, то есть Отец Отца,  разбогател
в Гражданскую войну, а затем  усердно  начал  уничтожать  свое  состояние  в
далеко не блестящих по мудрости спекуляциях. Наконец  состояние  испарилось.
Старик был из тех, кто не унывает в беде. Уверенность  его  росла  с  каждой
потерей. В банкротстве он  вообще  казался  сияющим  триумфатором.  Он  умер
внезапно, так и не  потеряв  своих  совершенно  необоснованных  надежд.  Его
кипучесть, постоянный "завод"  породили  в  одиноком  сынке  противоположные
качества  -  осторожность,  трезвость,  усердие  и  хроническую  м