все-таки хмуро - это было не то, что он
ожидал.
     А лазутчики, запыленные и усталые, еле держались на ногах, рассказывали
ему страшную новость.
     - Вся степь, - сказали они, - занята злодейскими  шайками,  пугачевские
наезды держат в руках все Поволжье. Может быть, даже Самара зажата в  кольцо
осады. Хуже всего, однако, дело обстоит с городом Яиком.
     Отрезанный от мира, он несомненно доживает  свои  последние  дни  и  не
сегодня, так завтра, если не  придет  подмога,  должен  сдаться.  Он  должен
сдаться, потому что в крепости нет снарядов, в городе голод  и  жители  едят
мертвечину. Он должен сдаться потому, что у него нет крепкого  боеспособного
гарнизона и не сегодня, так завтра кончатся снаряды. Он должен сдаться, если
не придет подмога. А подмога не придет - неоткуда ей прийти в город Яик.
     Это была поистине удивительная новость.
     Не смея верить, Державин смотрел на лазутчиков. По его расчетам  отнюдь
не выходило так, что Яик доживает свои последние дни. Конечно, кто  говорит,
положение города, расположенного  вдалеке  от  воинских  баз,  в  местности,
занятой  врагом,  не  может  считаться  особенно  блестящим.  Нужен  крепкий
гарнизон, а отнюдь не те бледные,  шатающиеся  от  усталости  люди,  который
второй месяц сидят в его стенах. Нужно большое количество снарядов,  склады,
полные провианта, правильное сообщение с Казанью, регулярные подвозы,  чтобы
можно было начать репрессалий против бунтовщиков.  Всего  этого  не  было  в
Яике.
     Но кто же говорит о репрессалиях? Разве он  сам,  подпоручик  Державин,
нападает? Разве ведет наступательную тактику его начальник генерал  Бибиков?
Нет, они сидят и ждут. Один - войск, секретных писаний и боевых припасов  из
Москвы, другой - вестей от лазутчиков и денег для их подкупа. Все это так.
     Но именно и нет оснований опасаться за Яик.
     Силы, жалкие на поле битвы, производят совершенно другое впечатление за
стенами крепости. Осада  -  не  нападение.  Кроме  того,  генерал  Мансуров,
обладающий крепкой военной командой и орудиями...
     Услышав о Мансурове, Серебряков махнул рукой.
     - Команда Мансурова, - сказал Серебряков, - до сих пор не добралась  до
Яика и не скоро доберется. Державин встал с места.
     - Как не добралась? - спросил с  глубоким  удивлением.  (Он  все  время
внимательно  следил  за  передвижением  войск   и   отлично   разбирался   в
расстоянии.) - Ведь от последней стоянки его до Яика совсем недалеко.
     - Сколько бы там ни было, -  бойко  ответил  Серебряков,  -  они,  ваше
благородие, еще простоят с недельку: посмотрите, что на дворе-то творится! -
и он махнул рукой по направлению к  окну.  -  Весна  сегодня  поздняя,  реки
только что разлились, сиди на том берегу и жди.
     Действительно, Волга вскрылась недавно.  Весна  запаздывала,  и  желтый
весенний снег все еще покрывал землю.
     - А плоты? - спросил Державин  и  сейчас  же  понял  ненужность  своего
вопроса. Никакие плоты не могли выдержать свирепую силу разлива.
     Серебряков усмехнулся.
     - У нас, ваше благородие, когда лед тронется, река как медведь -  ревмя
ревет, она, если дом попадет на дороге, и дом в щепы  разнесет,  не  то  что
плоты.
     Ночью Державин не спал. Мысль, зародившаяся в  его  голове  при  первом
упоминании  о  ледоходе,  приобрела  теперь   определенную   направленность.
Конечно, то, о чем, не переставая, думал он целую ночь, было очень похоже на
безумие, даже храбростью нельзя было назвать этот план, имеющий  очень  мало
шансов на успех, но обязательно связанный с нарушением воинской  дисциплины.
И однако, и все-таки...
     Он вставал с кровати и крупными, тяжелыми шагами ходил по комнате.
     На другой день Державин написал письмо губернатору, прося  предоставить
в его полное распоряжение тридцать казаков.
     Писем было два: официальное и, как приложение к нему, небольшая частная
записка. Казаков он просил в  бумаге  официальной,  в  частной  же  объяснял
истинные мотивы своей просьбы. Дело в  том,  что  он,  подпоручик  Державин,
намерен идти к городу Яику и снять с него осаду.  Именно  для  этого  ему  и
нужны казаки. Пусть он, губернатор Кречетников, даст ему эту горстку.  Ведь,
кроме всего прочего, этим он выполняет волю и распоряжение Бибикова, который
предоставил ему полное право требовать  всяческого  содействия  от  властей.
Кречетников может быть уверен - город действительно  будет  спасен.  Он  сам
пойдет во главе войск и возьмет  его  с  первым  же  приступом.  Разумеется,
отвечает за все он сам. Кстати, ни пушки, ни  орудия  ему  не  нужны,  всего
только тридцать человек команды.
     Конечно, это должны быть хорошо вооруженные, крепкие ребята,  привычные
к военной службе, не трусы и не плаксы. В этом  он  верит  Кречетникову.  На
этом кончаются его просьбы. Стоит ли говорить, что он ни минуты  не  ожидает
отказа. Готовый к услугам подпоручик Державин.
     К письмам - и частному,  и  официальному  был  приложен  ордер,  данный
Бибиковым.
     Ясно, точно,  определенно  требовал  главнокомандующий  оказывать  всем
властям и военным, и гражданским подпоручику Державину содействие.  Снабжать
его, буде это нужно, войсками, деньгами, провиантом.
     Письмо было запечатано гербовой печатью Державина, и к вечеру этого  же
дня экономический крестьянин Серебряков  поскакал  в  Казань  к  губернатору
Кречетникову.

II

     Получив  от  подпоручика  Державина  такое  письмо,  Кречетников   даже
побледнел от ярости.
     Его первым порывом было скомкать конверт, письмо,  ордер  и  бросить  в
камин. Он даже сжал в кулаке пакет, но это было именно первым порывом. Потом
разгладил его, дважды, вдумываясь в каждое  слово,  внимательно  прочитал  и
письмо и записку, посмотрел на печать ордера - печать  была  в  порядке,  но
подпись - подпись точно принадлежала Бибикову, и  только  тогда  отбросил  и
пакет, и ордер, и письмо на край стола.
     Гневно пожимая плечами, он подошел к столу и сел  за  него,  строгий  и
решительный.
     Мальчишка! Сопляк! Вчерашний сержант! Секре-та-ришка!! Он  осмеливается
писать ему такие послания, он, видите ли, требует,  а  не  просит.  Требует,
потому что иначе зачем бы он стал прилагать к письму глупый и  бестактный  -
чего уж тут скрывать - ордер главнокомандующего.
     Пишет об одолжении, а прилагает эту дурацкую бумажонку, которая  делает
его, Кречетникова, приказчиком этого подпоручика.
     Губернатор даже вскочил из-за стола. Дай ему тридцать человек  команды.
Он скомкал бумагу. И Яик будет освобожден. Герой!  Знаем  мы  таких  героев.
Захотел отличиться, получить орден на шею и  тысячу  червонцев  в  карман  и
поэтому что-то бормочет о долге истинного россиянина и присяге. Поэтому  он,
Кречетников, старый, пожилой, заслуженный генерал, обязан выполнять бредовые
требования мальчишки. Он горько усмехнулся. И ничего не поделаешь  -  ордер.
Дрянь мальчишка, покровитель судных дел и укрыватель беглых каторжников. Он,
Кречетников, отлично знает, что  это  за  птица  -  Серебряков,  а  все-таки
придется дать ему тридцать солдат.
     Он поднял голову и увидел стоящего  у  порога  Серебрякова.  Серебряков
видел все: и гнев  генерала,  и  скомканный  пакет,  однако  лицо  его  было
неподвижно и строго. Губернатор поднялся с места.
     - А ну, подойди-ка сюда, сударка, - сказал он с ядовитой ласковостью. -
Иди, иди, что ты там у порога вытянулся, мы с тобой старые друзья. Я тебя  с
лета шестьдесят второго года помню, прожектерщик.
     Серебряков поднял голову и взглянул на губернатора.
     - Так точно, ваше благородие, - ответил он тихо  и  почтительно.  -  Мы
давно знакомы.
     - Знакомы?! С тобой??!! - генерал вынул из стола дрожащей рукой  трубку
и стал набивать ее. - Подлинно, что знакомы.  Известны  мне  твои  воровские
проделки,  как  ты  на  место  перебежчиков  польских,  кои,  по  твоему  же
воровскому прожекту, должны быть на Иргизе поселены, зазывал и прятал беглых
холопов. Знаю, знаю, сударь, все  знаю  и  все  помню.  Удивления  достойно,
однако, что ты до сих пор еще не в Сибири находишься,  а  здесь  воруешь,  -
голос его пересекся от негодования. Он  бросил  трубку  на  стол,  дрожащими
руками оправил крестик на шее и подошел к Серебрякову вплотную. Его белые  и
круглые, как у луны, глаза были неподвижны и страшны. Генерал казался самому
себе таким грозным и величавым, что  не  сомневался  в  успехе.  Вот  сейчас
Серебряков упадет на колени и расскажет ему все: кто его выпустил, кто  взял
на поруки, кто свел его с Бибиковым.
     -  Что  же  ты  тут  делаешь?  -  спросил  он,  чувствуя  даже   легкое
головокружение от необузданного приступа ярости. - Каким делом занимаешься?
     Серебряков смотрел на него с ясной улыбкой.
     - Служу его благородию подпоручику Державину по государственным  делам,
секретным  и  наистрожайшим.  Оный  же  подпоручик  имеет  ордер  от  самого
главнокомандующего.
     - Так, - сказал губернатор, задыхаясь. - Так.  Хорошую  же  себе  свиту
нашел подпоручик, недаром же и возомнил о  себе,  как  о  главнокомандующем.
Похвально, очень похвально.
     Он, прищурившись, задумчиво смотрел на  Серебрякова.  Серебряков  стоял
перед ним прямой, стройный, улыбающийся.
     - А что, сударка, - сказал вдруг весело губернатор, - ежели и мне такой
прожект подать, что взять тебя, как человека,  из  острога  бежавшего  и  во
многих воровствах уже изобличенного, и посадить под караул.  А  там  собрать
подводу, дать двух солдат в провожатые, как есть человек казенный, и даже  с
подпоручиками знаешься, и в Петербург,  а  там  разберутся,  какое  ты  дело
выполняешь - государственное или воровское.  Как  ты  насчет  сего  прожекта
думаешь? Не плохой прожектец, ась?
     Теперь генерал улыбался тоже. Ему казалось,  что  сейчас-то  Серебряков
струсит наверняка. Но тот только плечами пожал.
     - Как вашему превосходительству угодно, - сказал он просто  и  наклонил
голову. - Как вы есть главный начальник, то мне ли вам советовать? Однако я,
как  лицо  государственное,  от   его   превосходительства   действую.   Его
превосходительство послал меня в толпу Пугачева шпионом - вот я и работаю.
     Губернатор отошел от Серебрякова. Ничего, решительно ничего не  мог  он
сделать ни подпоручику, ни его послам. Все было оговорено указами, ордерами,
грамотами и статьями.
     Грубый, прямой, властный, нерасчетливый,  он  буквально  пасовал  перед
этим мальчишкой. Никакими издевками, отписками, проволочкой не удастся сбить
его с толку, поставить на место. Он молод, силен, дерзок и с таким умением и
расчетливым искусством лезет вверх по чиновной лестнице,  что,  конечно,  не
ему, Кречетникову, старому, грубому, честному служаке, начинать борьбу.  Его
карты все равно будут биты. Кто он такой? Только губернатор, который  пасует
и  перед  Пугачевым,  и  перед   Бибиковым,   и   перед   грозными   указами
петербургского правительства. Он никогда не хочет рисковать,  он  ничего  не
берет на свою ответственность, а  этот  мальчишка  шутя  играет  собственной
головой, и нет такой опасности, перед которой он опустил бы глаза.
     Он поглядел на Серебрякова пустым, остановившимся взглядом и,  ковыляя,
подошел к столу.
     - Приди вечером за ответом, - сказал он. - Выедешь сегодня  в  ночь,  а
теперь пошел вон, - добавил он ровным голосом.
     Он проводил его и тщательно закрыл за ним дверь.
     Надо было отвечать. Он взял перо и, не думая, не отрываясь, стал писать
ответ.
     "Милостивый государь мой,  Гаврила  Романович!  -  выводил  он  крупным
стариковским почерком. - Письмо ваше от 30 числа, по порученной вам комиссии
казаков тридцать человек, я сего числа имел получить".
     Он   писал   собственноручно   набело,   вздрагивая   от   глубочайшего
негодования, однако иного писать он не  осмелился.  Кроме  того,  он  хорошо
знал, что это и бесполезно. Не даст он  казаков  добровольно  сейчас  -  так
через пять дней получит  ответ  из  Казани  с  чрезвычайнейшей  инструкцией,
выговором и наказом о немедленном выделении помянутых казаков. И  как  тогда
будет смеяться этот ненавистный  ему  подпоручик!  Он  сейчас  же  поделится
письмом Бибикова со всеми подручными ему шпионами. Как они  будут  хохотать,
как  они  будут  издеваться,  как  они   будут   ругать   его,   губернатора
Кречетникова.
     "И приняв в рассуждение требование  его  превосходительства  и  орденов
кавалера об учинении вам всевозможной помощи, и об  отправке  вам..."  -  он
остановился и отер пот с лица.
     Боже мой, как, однако, трудно переносить унижения в его лета!
     "И отправке вам потребного количества команд... - Он  задумчиво  держал
перо над бумагой.  -  ...при  сем  посылаю  согласно  требованию  Вашему  30
человек". Но тогда нужно будет отослать своих солдат с Серебряковым и  вроде
как под его началом. Опять эта улыбающаяся морда, наглые  ухватки,  разговор
слишком почтительный и быстрый, взгляд в сторону, наклон головы,  нет,  нет,
этого он не сделает... "Кои следуют к Вам особо  под  командой  сержанта"...
На, бери да подавись! Разве  дописать  еще  -  "Премного  благодарен  вашему
благородию  за  то,  что  вы  в  неусыпных  трудах  о  благе  государства  и
всемилостивейшей государыни нашей, поручаете меня под команду подлецу,  коий
под следствием". Нет, только рассмеется подпоручик Державин  и  будет  потом
показывать своим друзьям письмо. Вот как раскипятился старик, довел я его до
белого каления. Надо кончать... "Итак, остаюсь  вашего  благородия  покорный
слуга - Петр Кречетников". Протянул руку, чтобы позвонить, но, опережая  его
движения, в комнату влетел секретарь. Он был красен и возбужден.
     - Ваше превосходительство, -  сказал  он  быстро.  -  Известие  от  его
превосходительства.
     Кречетников поднялся  с  места  и  стоя  надорвал  конверт.  Секретарь,
понявший по возбужденному лицу губернатора и по той торопливости, с  которой
он схватил конверт, что дело идет о  событии  давно  ожидаемом  и  желанном,
стоял, прислушиваясь к невнятному бормоту губернатора. Тот прочел письмо  до
конца, провел рукой по волосам и, не отрываясь  от  листа  бумаги,  протянул
руку, нащупал стакан и стал пить быстрыми звонкими глотками.
     - Так, так, - сказал он загадочно, - так, очень хорошо. -  Он  вдруг  с
быстротой необыкновенной схватил со стола только  что  написанную  бумагу  и
яростно разорвал ее в мелкие клочья. Потом посмотрел на  секретаря  и  сунул
ему конверт главнокомандующего под нос.
     Пропуская начало, секретарь читал:
     "...злодей  с  лучшей  своей  толпою,  в  9000-х  состоящею,  осмелился
встретить ген. - майора кн. Голицына в  Татищевой  крепости,  но  тут  же  и
разбит, потеряв с лишком 3000 захваченных в плен, да убитыми до 300  злодеев
и 36 больших пушек; прочие все разбежались, куда  только  страх  и  отчаяние
завести их могли; сам же злодей, спасшись с 5-ю только человеками, пришел  в
Берду и, забрав до  1000  человек  и  10  малых  пушек,  побежал  степью  на
Переволоцкую крепость, где стоит уже подполковник Бедряга для пресечения его
пути. Но какой успех он имеет, не получил я еще известия.
     Посему предписывается вам, - писал генерал далее, -  учинить  над  ними
поиски и для того всех оставшихся у вас казаков и пехотинцев командировать к
городу Яику в узени для присмотра  и  поимки  преступников,  со  всей  ихней
командой. Кроме того, надлежит  вам  произвести  поиски  во  всех  остальных
местах, кои вам лучше моего ведомы".
     Секретарь прочел бумагу до конца и посмотрел на губернатора.
     - Значит, всей воровской шайке конец, - сказал он радостно, - теперь мы
их как мышей передавим.
     Кречетников,  усталый,  опустившийся,  дряхлый,  смотрел  на  него  без
улыбки.
     - Пугачеву-то не конец, - сказал он, - у него в Бердах целые  эскадроны
стоят, а то скроется он на несколько недель в мурыгах, наберет там  шайку  и
снова грянет. Сему пожару еще долго пылать. Скоро ты его  не  затушишь.  Ну,
однако, кое-кому  сие  уж  наверное  конец  предсказывает.  Не  Пугачеву,  а
другому.
     -  Кому,  ваше  превосходительство?  -  спросил  секретарь,  смотря  на
начальника.
     - Ну, господину Державину, например.  Ему  скоро  здесь  нечего  делать
будет. Он чувствует это,  собака,  и  пыжится.  Захотел  отличиться,  собрал
всяких висельников и требует подмоги от меня. Я, мол-де, к Яику хочу  пойти.
Я-де его от злодеев освобожу. Нет,  голубчик,  не  пойдешь,  не  освободишь!
Разговор с тобой простой - нет людей и все. Мне его высокопревосходительство
особый указ послал - вот, пожалуйста, - он ткнул пальцем в валяющийся листок
отношения. - Посмотрим, чья возьмет. Теперь что хочешь пиши - не боюсь. Бери
перо и пиши:
     "Государь мой, Гаврила Романович! Письмо ваше о полученной вам комиссии
казаков 30 человек я сего числа имел честь получить,  почему  в  рассуждении
требования его превосходительства господина генерала-аншефа и кавалера А. И.
Бибикова о учинении вам вспоможения снабдить бы вас  не  оставил  и  сам  до
остальным за расходом числом. Но как  вчерашнего  числа  получил  я  от  его
высокопревосходительства  радостное  уведомление,  что  известный  злодей  с
воровской его толпой разбит и все его единомышленники разбежались, то я и не
преминул учинить над ним поиска и для того оставшихся у  меня  казаков  всех
при одном есауле командировал в степь к городу Яику на узени для присмотру и
поимки кроющихся злодеев".
     Он подумал немного и вдруг лукаво прищурил левый глаз.
     "А как на сих днях проследовали  к  его  высокопревосходительству  пять
гусарских эскадронов с премьер-майором Шевичем, коим по случаю разбития  их,
злодеев, приказано взять на реке Иргизу разъезд к  городу  Яику  и  при  том
съехався с вами, поступить и по вашим наставлениям, а потому можете в нужном
употреблении  пользоваться  уже  не  малейшим  числом  казаков,   но   целым
эскадроном их".
     Секретарь кончил писать и подал бумагу Кречетникову. Тот посмотрел ее и
подписал одним росчерком пера: на-кась, выкуси!
     - А этого Серебрякова я опять в тюрьму засажу. Рано  он  распелся.  Ишь
ты, посланником вздумал к губернатору ездить. Ну, погоди у меня!
     В этот день Кречетников спал спокойно.

III

     Державин переживал мучительные дни. Он лишился сна, потерял  аппетит  и
даже немного похудел. Зеркало отражало зеленое длинное лицо,  уже  давно  не
бритое, усталые глаза и рот, около которого вдруг  появилась  целая  паутина
почти незаметных морщинок. Известий ни от старца Иова, ни от  Дюпина  он  не
получил. Старец Иов по уговорам должен был послать рапорт  с  Дюпиным  через
неделю после своего прибытия в лагерь злодеев. По уговорам  же  Герасимов  и
Серебряков, посланные на Иргиз, должны были прислать известие через три дня.
Известия  не  приходили.  Он  не  особенно  беспокоился   о   Герасимове   и
Серебрякове,  так  как  они  поехали  в  места,  занятые  правительственными
войсками. Бежать они не могли. Совсем иное дело был  старец  Иов  -  хитрый,
молчаливый,  замкнутый,  он  сразу  же  произвел  на  Державина  впечатление
двойственности. Однако и тут Державин все-таки не допускал мысли, что старик
мог прямо предаться Пугачеву. Вся игра его была построена  на  чем-то  ином:
может быть, на жажде наживы, может быть, на желании выслужиться  и  получить
какие-то особенные льготы, - что там ни говори, а пустосвятам и раскольникам
жилось далеко  не  весело  и  после  всемилостивейшего  манифеста.  Он  даже
допускал мысль, что старца могли  убить,  допускал  мысль,  что  старец  мог
бежать с дороги, испугавшись поручения, и в обоих  этих  случаях  план  надо
было считать  неудавшимся.  С  томлением,  страхом  и  болью  Державин  ждал
сообщения от Кречетникова.
     Мысль об освобождении  города,  пришедшая  однажды  ему  в  голову,  не
оставляла его. Теперь он был твердо уверен, что решение это не  было  затеей
безумия, рассчитанной на случайный и непрочный  успех.  Державин  чет