просыпаться. Утром пришел  в себя. Я  несколько раз выносил за ним
таз. Потом поил чаем. Часов в пять он  смог пойти домой.  Оказалось, что это
один из следственных работников прокуратуры. Была, как говорится,  "семейная
драма", он поругался с  женой,  стукнул  дверью  и  ушел.  Взял  все деньги,
напился  в ресторане.  Часов  в одиннадцать  его  выставили.  Не  подвернись
случайно я, он, конечно, отморозил бы себе легкие (и выпотрошили бы  его еще
за  милую  душу  - деньги почему-то все  оказались при  нем). Но как на меня
накинулись утром, когда узнали, что я кого-то привел с парадного. "Писатель,
а  такой дурак", -  сказали мне. "Да ведь он  бы замерз", - сказал  я им. "И
черт с ним, - ответили мне. - Пусть пьет меньше". - "Ну,  дорогие женщины, -
ответил я.  - Если бы это случилось с  вашим мужем,  вы бы, конечно, сказали
ему, когда бы он проспался: хорошо, что еще нашелся один умный человек, а то
так бы и издох ты на лестнице". С этим как будто бы и согласились, но, как я
уже говорил, чужая жизнь в нашей квартире и в грош не ценится.
     Что писать обо всем остальном? Донос создавала опытная и, сразу  видно,
наторелая в таких делах рука. Ни одного  конкретного обвинения, все туманные
формулы  и  многозначительные  подмигивающие  фразы,  но  смысл  - крик души
старого доносчика.  "Да заинтересуйтесь же!  Я  располагаю. Недоразумений не
будет - сговоримся".
     А вообще-то такая бумажка хранится про  запас. Для нового дела. Ну хотя
бы как характеристика. Могу поручиться, мой следующий - шестой - следователь
эту бумажку будет ценить на вес золота. И никакие отводы тут не помогут. Она
eсть! Все!
     Но неужели прокурор не понял, что  такое подшито к делу? Неужели у него
нe возникло желания  поговорить со мной, спросить, что все это значит,  хотя
бы  просто поглядеть, что я  за злодей. Ведь не так уж часто  в нашей стране
писателя сажают за хулиганство. Неужели для него моя личность была ясна  при
одном перебрасывании листов дела, а моя просьба о вызове свидетелей, рассказ
о  том, как резали женщину, он счел не заслуживающими внимания? Что-то плохо
представляю  я себе таких  прокуроров! Неужели с хулиганством можно бороться
таким образом?
     Я  хотел написать  о судье Милютиной,  но теперь, подходя к  концу моей
докладной, вижу,  что это  дело  особое  и говорить о нем надо тоже особо. В
одной  строчке я  уже  сказал, в чем  его  суть,  -  это всецело гражданский
процесс. А коротко,  дело в том, что судья Милютина присудила меня к выплате
аванса и возмещению убытка за изготовление подстрочника,  потому что  я  как
будто  бы  не  выполнил договор и  не представил русский текст  того романа,
который был обязан перевести.
     А между тем  договор я выполнил, роман  перевел и сдал в  издательство.
Вот расписки у секретаря отдела только не взял.  Но ведь  никто из писателей
никогда  таких расписок  не берет.  Я представил все доказательства этого  -
вплоть до заявления автора  (того самого Шашкина, о котором я уже упомянул).
Сдача  рукописи  происходила  при  нем.  Я  требовал выписки из  книги учета
договорных  рукописей,  приобщения  писем,  приобщения  этого  свидетельства
автора. Ни одно  мое  ходатайство Милютиной  не удовлетворено.  Книга сейчас
издается.  В  общем,  история  сверхбезобразная, но  сейчас  меня интересует
совсем другое. Я  думаю о том радостном возгласе милиционера:  "Домбровский,
ты  знаешь  Милютину?  Ну,  получишь  десяток суток,  поздравляю".  Но  ведь
Милютина моего  дела  не знала,  со  мной не  говорила,  меня  не судила.  И
все-таки  предсказание  милиционера  сбылось  с  астрономической  точностью.
Значит, на Кочетову я, пожалуй, зря и  сержусь. Я был осужден до разговора с
ней - Милютиной.  Просто, вероятно, она позвонила по телефону  и сказала: "А
дай-ка ему столько-то". И все это  делается открыто, на виду, не таясь,  что
тут  таить?  Милиционер свой человек,  а  Домбровский  и не человек  даже, а
подсудимый.  Что с ним  ни сделают,  все будет хорошо. Решение выносится без
свидетелей, без обжалования. Что и с кого здесь он потребует?
     Товарищи писатели, дорогие коллеги мои, мне  кажется,  что нетерпимость
всего этого переходит уже всякие  рамки. Будет плохо, если мы и тут смолчим.
Мы же  писатели,  и  с нас спросят  справедливее,  суровеe  и больше, чем  с
кого-либо. Мы должны быть готовы к этому ответу. Я понял это особенно четко,
когда  прочел  письмо  одного  читателя,  опубликованное   в  "Казахстанской
правде". Вот  что  пишет  некий  электротехник  Г.Володин  автору  фельетона
"Мужчины  с неразборчивыми фамилиями" В.Костиной.  В  этом фельетоне мужчины
обвиняются в том,  что в уличных стычках они не всегда проявляют  достаточно
храбрости. Боятся хулиганов.  Не  защищают  женщин. Совершенно  справедливо.
Бегут мужчины от греха подальше. Но ведь, товарищи, прав и автор:
     "Если  бы  вы  были мужчиной,  то  и не  иронизировали бы  над  мужским
достоинством,  ибо  оно  уже  давно  задушено  там, где  "пьяные  мозгляки",
терроризирующие окружающих, остаются  пострадавшими, а благородные  поступки
честных  мужчин, направленные даже на защиту "слабого  пола",  наказуются по
всей строгости закона...  Поставить вопрос о некоторых  несправедливостях  в
законодательстве вы побоялись" (No 126 от 26 июня).
     Это грубо, конечно, но это правильно. Я испытал это на своей шкуре и по
мере своих  сил  и  способностей изложил,  как это  вышло.  Надо бороться  с
хулиганством,  это  безотложная  наша  задача,  но  голова  и тут  нужна,  и
честность  тоже.  Нельзя давать  милиции  или  суду скрываться  за колонками
статистических  сводок. Надо ловить  преступников,  а  не тащить  за шиворот
обывателей.  Каждое  несправедливое  осуждение  не  только  покрывает  собой
невыявленного преступника, но и родит еще нового, уже не верящего ни во что,
и скоро мы задохнемся от открытого дневного бандитизма. Ведь это  не  шутка,
что в Иркутске за последние  годы (а ведь  это были  годы "борьбы")  детская
преступность увеличилась, по милицейским данным, в восемь, а по судебным - в
шесть раз. Шестьсот и восемьсот процентов - что у нас растет так?
     В  Алма-Ате преступность выросла на  30 процентов. Две тысячи четыреста
дел на учащихся средних школ, заведенных только в одном городе. В статистике
преступлений  только  четыре  процента  приходится  на  сельские  местности,
девяносто шесть процентов поставляет город. Подумайте об этом, товарищи.
     Я написал о себе, но совсем, совсем неважно, что это случилось со мной.
Я, в  конце концов,  не умер. Вот сижу и печатаю эту записку, а болезни, что
нашли у меня, верно,  уже были давно (вот тут, кажется,  я немного  покривил
душой перед судьей Кочетовой), только я их не замечал.
     В общем,  все  это  пустяки.  Важно  другое.  Настоящее  хулиганство  -
страшный враг (потому что оно уже и не хулиганство, если оно настоящее), и с
ним надо бороться,  но бороться осознанно,  планомерно,  умело, законно - не
толчками  и  спазмами.  Бороться,  уничтожая  преступление,   но  не  рождая
преступника.  Совесть  -  орудие производства  судьи.  Это основное. А  наши
столы:  кухонные,  милицейские,  судебные  -  часто  только  и  делают,  что
преступления   поставляют.  В  римском  праве  была  статья,   карающая  "за
оскорбление величия народа". За  это полагалась смерть. (Потом, в 15 году по
Р.  X., величие  народа  перенесли на Вождя народа  (Тиберия), и  республика
умерла - началась империя.)
     Есть ли в нашем законодательстве что-то подобное по отношению к закону?
Карают  ли за его профанацию? За его  умаление? За обман? За собак,  сданных
вместо волков? За волков, выданных за собак и оставленных на воле? Думает ли
кто в нашей  стране о культуре  суда?  Вот о чем я  хотел  бы  спросить наши
органы  -  судебные,   следственные,  административные  и  общественные.  За
разрешением  этого  вопроса  я и  обращаюсь  к  вам,  товарищи  писатели.  А
примеров, кроме приведенных здесь, вы и сами знаете достаточно!
     С благодарностью за внимание Ю.Домбровский.