ла тонкий батистовый платок, свернула его в жгутик
и, прищурившись, провела им по его щеке. Щека была чистая, но  она  все-таки
проделала это еще раз. Когда ее рука с длинными ногтями царапнула его  кожу,
он слегка вздрогнул. Тут она и вторую руку положила ему на плечо так,  чтобы
большой палец прямо касался ямочки на горле. Он продолжал  смотреть  на  нее
дико, но все-таки недоверчиво.
     - Ну?! - Она наклонила голову набок. Тогда он решился наконец.  Схватил
и, сжимая, жестко поцеловал ее в горло.
     Она слабо охнула, и тогда  он  понял,  что  все  неожиданности  позади.
История идет к обычному концу.
     Словно теряя сознание, она откинула голову, слабо  мотая  ею  так,  что
губы его пришлись в ямочку на горле. Тут он почувствовал, что  ноги  у  него
подкашиваются, слабеют, тело ее тяжелеет у него в руках. Схватил и потащил.
     "Фрейлина королевы, - быстро и воровато подумалось ему. - И  сама  ведь
пришла. Комнату сама нашла". И вдруг вспомнил: "А Билл?" Но мысль  эта  была
побочная, очень, очень случайная,  и  сейчас  же  с  торжеством  он  подумал
другое: "Да, Билл-то и поэт, и друзья у него все вон какие, и за  этой  леди
он гоняется уже около пяти лет, и стихов исписал целую тетрадь, а так ничего
у него и не вышло. Я же - простой актер, и  вот  она  -  моя".  Он  бормотал
что-то несвязное,  мало  относящееся  к  обстоятельствам,  но  уже  подходил
момент, когда и это бормотание было не нужно и должны были  говорить  только
руки. Тут она гибко развернулась, как пружина, и не легла, а села на кровать
и поправила волосы.
     - Сумасшедший! - сказала она совершенно трезвым, ясным голосом. - Разве
для этого я вас звала сюда?
     - А?.. - начал совершенно сбитый с толку Бербедж, но говорить ему  было
уже  трудно,  он  задыхался  и  начинал  понимать,   что,   пожалуй,   Биллу
действительно приходилось несладко с этой черной змеей.
     Она крепко, по-мужски, положила ему руки на плечи и сказала:
     - Я вас позвала вот для чего: лучше всего, если вы завтра  в  театр  не
пойдете.
     Он поглядел на  нее.  Она  сидела  неподвижно  прямая,  спокойная.  Эта
внезапная перемена поразила его  много  больше,  чем  самое  предложение  не
ходить завтра в театр. Он даже не спросил  ее:  почему  же,  собственно,  не
ходить?
     Она снова поправила волосы и встала.
     - Играете-то вы хорошо, - сказала она с упреком, - много  лучше  Билла,
но целуетесь... - она не докончила.
     - Тоже лучше? - быстро спросил Бербедж.
     - Не знаю, посмотрим, - ответила она загадочно  и  так,  что  он  опять
тяжело двинулся к ней, но она подняла руку, и он остановился.
     - Только не сегодня, - сказала она. - А завтра я  жду  ваше  величество
ровно в десять часов.
     - Где? - спросил Бербедж.
     - Здесь же. Огонь будет потушен, но вы постучитесь, и когда  я  спрошу:
"Кто?" - вы ответите: "Ричард".
     - О! - восхищенно сказал Бербедж.
     - И еще одна просьба к вашей милости: если вы увидите мистера Виллиама,
то передайте ему эту записку, но только наедине.
     - Это уже неприятное поручение, - сказал Бербедж.
     Она не расслышала. Она подошла к окну и отдернула занавеску.
     - Желаю доброго пути вашему величеству.

        IV

     Уже доходило до драки. Уже кто-то вскочил на табуретку. Уже  опрокинули
жбан, и рыжее пиво хлестало со стола. Уже хозяин  бегал  между  столиками  и
орал: "Я не позволю! Чтобы в моем заведении!.." Тогда кто-то  развернулся  и
дал ему по затылку.
     В это время он вошел, и никто его не заметил.
     Он быстро огляделся.
     Драка шла кругами. Поднимались самые дальние столики. Люди вставали,  и
кто сразу нырял в круг, кто шел, чтобы посмотреть, что же там  случилось.  А
впереди словно забил фонтан; вообще уж плохо можно было  разобрать,  что  же
происходит? Лупят  ли  кого  или  так  безобразят?  Только  кто-то,  там,  в
середине, надрываясь, орал: "Пусти, пусти! Тебе говорят, пусти меня! Ах,  ты
так!" И наверное, бросился вперед головой, потому что толпа шарахалась.
     Бербедж подошел к толпе и остановился,  соображая:  то  ли  разыскивать
Четля, то ли сейчас же уйти? Он не любил таких происшествий. Ему столько раз
в юности приходилось видеть драки в зрительном зале, когда на  сцену  летели
гнилые яйца, моченые яблоки,  обглоданные  кости,  что  его  всегда  немного
мутило, когда он видел, что кого-нибудь бьют. Он подумал, что вот Шекспир  и
Четль не такие: где бы ни дрались, они обязательно сунут свои носы.  Так  он
стоял, раздумывая: уйти ли, остаться ли, и вдруг действительно увидел Четля.
Четль лез к нему через толпу, крича и  махая  руками.  Лицо  его  уже  опять
пылало.
     - Бьют-то, бьют-то как! - сказал он  восторженно,  хватая  Бербеджа  за
локоть. - Вы посмотрите, как раздает! Эх, и здоровый  же  матрос.  Он  сразу
рыжему свернул всю скулу. Тот только ножками дрыгнул. Вот посмотрите, я  вам
покажу, как...
     - Да что такое? - с неудовольствием сказал  Бербедж.  -  Куда  вы  меня
поволокли? Идемте-ка отсюда. Еще и нас с вами побьют.
     - Да идемте, идемте, я вон там сижу, - взволновался Четль.
     Они уселись.
     - Так представляете, он его прямо через стол, на  вытянутую  руку.  Вот
так, в подбородок! Кулаком. Раз! Раз! Раз! И спрашивает его: "Мало?" А в это
время поднимается какой-то с завязанным глазом, я думаю, его товарищ,  да  и
говорит: "Джентльмены, держите этого фальшивомонетчика!" А тот ему:  "Молчи,
королевский шпион! Чего ты лезешь к актерам?!" А этот: "Это я шпион? Какой я
шпион? Чей я шпион? Откуда я шпион? Ты мне деньги платил? А?" Матрос ему: "Я
вот тебе сейчас заплачу". Раз! Раз!  Раз!  в  морду.  "Мало?  Еще  надо?"  А
Виллиам встает и говорит...
     - Стойте, стойте, - ошалело  остановил  его  Бербедж.  -  Я  ничего  не
понимаю. Виллиам-то при чем?
     Они уже сидели за столом, а Четль  размахивал  жареным  угрем,  обычной
закуской пьяниц.
     - То есть как при чем? - удивился Четль. - Я же говорю вам: к  Виллиаму
привязался этот рыжий...
     - Так что же вы мне сразу... - ахнул Бербедж. Он грозно поднялся  из-за
стола, нащупывая в  кармане  острый  кривой  кинжал,  купленный  у  заезжего
матроса.
     - Куда вы? - рванул его за руку Четль.
     - Билл! - крикнул Бербедж во всю свою могучую, звонкую глотку, покрывая
шум все растущего и восходящего скандала. - Держись, Билл, я сейчас же иду к
тебе! - И, не обращая больше внимания  на  сразу  вспотевшего  и  притихшего
Четля, бросился в толпу, как будто нырнул в нее - головой вперед.

        V

     Могучий, плотный гигант с густой каштановой бородой стоял на  столе,  а
трое человек норовили схватить его за ноги. Лицо уж  у  него  было  разбито,
глаз заплыл, и кровь капала даже с бороды, но в руках был нож, и он махал им
молча  и  свирепо.  Здесь  не   кричали.   Дрались   по-деловому:   тихо   и
сосредоточенно. Зато в другом углу, где находился второй центр драки, -  там
орали уже во все горло: во-первых, орал хозяин, которого притиснули к  стене
и не отпускали, затем закатывался толстый  повар,  которому  мимоходом  дали
ногой под живот и он теперь вертелся под столом  и  верещал;  затем  с  теми
двумя, с  которыми  сцепился  Виллиам,  шел  тоже  очень  крупный  разговор.
Виллиама хватали за ворот, а он хлестко бил по рукам и говорил: "Уйди!" Надо
было бы ему пустить в ход шпагу, но обнажить ее было невозможно - негде.
     - А я тебе говорю, что нет, ты пойдешь! -  орал  на  Виллиама  длинный,
тонкий, светлоглазый парень с острым, лисьим лицом, покрытым со всех  сторон
хитрыми морщинками. - Пойдешь с нами, а там мы разберем, кто ты такой  есть.
Если ты действительно дворянин...
     - Уйди, - свирепо и тихо говорил Виллиам. Его длинное лицо  вздрагивало
при каждом слове.
     Бербедж подошел к молодцу, взял его за шиворот, рванул назад и приложил
мордой о стену. Тот завопил, но сразу же обернулся и вцепился ему в руку.


                                  Глава 2
                              НОЧНОЙ РАЗГОВОР.

                                                Меня влечет к тебе размолвка
                                                прежних дней.
                                                Страданья прошлые и прошлые
                                                печали...
                                                    (120-й сонет,
                                                         перевод С. Маршака)

        I

     Они шли по улице. Лошадь вели сзади. Было уже совсем темно.
     - Если бы не вы, - робко сказал Шекспир, - все это кончилось  бы  плохо
для меня.
     - Из-за чего же это все началось? - спросил юноша.
     - Да все из-за чертовой постановки, - сердито ответил Шекспир.
     - "Ричарда"? - спросил быстро юноша и даже остановился.
     - Видите, какое дело. Сейчас пришел Четль и сразу же  меня  спрашивает:
"Что случилось? Почему не идет "Ромео и Джульетта"?"  Я  его  спрашиваю:  "А
что?" Он отвечает: "Я только что  из  театра.  Сбор  плохой,  публики  мало,
актеры недовольны". Ну, знаете, как это всегда бывает,  когда  идет  старая,
штопаная-перештопаная пьеса. Опять драка. Кого-то там чуть в помойной  бочке
не утопили. Неприятно всем, а больше всех Ричарду. Вы  знаете,  Ричард  ведь
живет сценой. Если его плохо приняли, ему никаких денег и  не  надо.  Ну,  я
объясняю Четлю, что это не моя воля. "Ричард.  Второй"  был  заказан.  Он  и
спрашивает: "Как заказан?" - "Да так,  говорю,  пришли  двое  известных  мне
джентльменов и спрашивают: "Какой у вас бывает полный сбор?" - "Такой-то". -
"Но ведь не всегда такой?" - "Ну, конечно, не всегда! - говорю. - Если пьеса
старая, на дуэли не дерутся, никого не убивают и не казнят, так  и  половину
не соберешь". - "Ну, а завтра как?" - "А  вот  завтра,  говорю,  надеюсь  на
полный. Завтра идет "Ромео". Это  пьеса  доходная.  Там  одних  убитых  пять
человек". - "Так вот,  -  говорит  один  из  джентльменов,  -  вы  поставите
все-таки "Ричарда Второго", а до полного сбора мы вам доплатим". - "А  зачем
вам это нужно?" - "А  просто  хотим  посмотреть  еще  раз  эту  поучительную
пьесу". - Он обернулся к юноше: - Интересно ведь?
     - Интересно, - ответил юноша. - "Поучительную"!
     - Вот в том-то и дело! Признаться, я стал несколько в тупик.  Тут  один
джентльмен говорит мне: "Мы видим,  что  вы  колеблетесь.  Так  вот,  мистер
Шекспир, здесь разговора быть не может.  Это  воля  королевы,  вот  перстень
графа". И показывает мне кольцо с печатью. "Ну что ж, - тут я только плечами
пожал, - будет сделано, как приказывает королева".
     Они приближались к Темзе. Было совсем темно.
     - Да-да, - сказал юноша, что-то обдумывая.
     - Ну-с, ладно. Рассказываю я это Четлю, а он меня вдруг  и  спрашивает:
"Но позвольте, позвольте, дорогой, ведь  эта  пьеса  о  свержении  законного
монарха. Чего же здесь поучительного? Как королева могла пожелать видеть эту
пьесу взамен "Ромео"? Для чего ей это?" Смотрим мы друг на друга  и  молчим.
Конечно, и мне приходит в голову такая мысль. И вдруг Четль говорит: "Ладно.
Положим, воля королевы, ну а кольцо-то чье? Какого графа? Графа Эссекса, что
ли? И не думаете ли вы..." Ну, вы понимаете, что я могу ему на это ответить?
Тогда он мне  говорит:  "А  помните,  вы  как-то  рассказывали  мне,  мистер
Шекспир, что ваш покровитель  прямо  в  лицо  назвал  ее  величество  кривым
скелетом, она ему дала пощечину, а он шпагу выхватил". И тут вот  я  смотрю:
идет к нам, - и черт его знает, откуда он взялся, - тот молодец, которого вы
видели, и спрашивает: "Здесь никто не сидит?"  Я  говорю:  "Милости  просим,
место свободно". И толкаю Четля: "Молчи! Дурак!" Куда! Он выпил  и  начинает
мне рассказывать все то, что от меня же и слышал: и про ирландские  острова,
и про взятие Эссексом Кадикса, и еще черт  его  знает  про  что.  А  молодец
сидит, стучит по столу, просит кружку и нас будто не слушает. Я вижу,  Четль
совсем пьяный, встал, хочу уходить. Тут смотрю - с другой  стороны  подходит
ко мне молодец с леопардами и говорит мне...
     Он вдруг спохватился и замолчал.
     Так молча они прошли несколько шагов.
     - Ну? - спросил юноша.
     Через сгустившуюся темноту можно было только  угадать,  как  неподвижно
его лицо.
     - Подходит слуга миссис Фиттон и сует мне записку,  -  сказал  Шекспир,
решившись.
     - Ну? - повторил юноша.
     - А там сказано: "Не приходите завтра в театр.  Садитесь  на  лошадь  и
уезжайте куда-нибудь из Лондона этак недели на две".
     Сейчас они стояли друг перед другом.
     - Недурно! - усмехнулся юноша.
     - И вот, пока я читал записку...
     - Понятно, - сказал юноша. - Тут он на вас и  полез  и  устроил  драку,
чтобы отнять это письмо, но...
     Он вдруг с внезапным порывом схватил его за руку.
     - Виллиам, Виллиам, - сказал он почти со  слезами,  -  как  же  мне  не
сладко было с нею. Ох, как не сладко! Чего я только не вытерпел за  то,  что
увел ее от вас.
     Тут они подошли к знаменитому, хотя и единственному, мосту через Темзу.

        II

                                           ... Я взял тебя объедком
                                           С тарелки Цезаря, и ты была
                                           К тому еще надкушена Помпеем,
                                           Не говоря о множестве часов,
                                           Неведомых молве, когда ты вряд ли
                                           Скучала. Я уверен, что на слух
                                           Тебе знакомо слово "воздержанье",
                                           Но в жизни неизвестна эта вещь.

                                                     ("Антоний и Клеопатра",
                                                   перевод Б. Л. Пастернака)

     Комната Пембрука находилась на втором этаже. Было еще довольно  светло,
и поэтому свечи зажигать они не стали. Или, может быть, потому,  что  каждый
понимал - лучше не глядеть в лицо друг другу.
     - А где альбом? - спросил  Шекспир,  привычно  осматривая  стол.  -  Он
всегда лежал здесь.
     - Нету, - ответил Пембрук, - ей подарил. - И Шекспир почувствовал,  как
мучительно и туго он улыбается. - Она знала,  что  это  ваш  подарок,  и  не
давала мне покоя.
     Помолчали.
     - Она часто бывала здесь? - спросил Шекспир, прошел,  сел  в  кресло  и
посмотрел на Пембрука. Тот ходил по комнате все быстрее и быстрее,  поднимал
руку и приглаживал волосы. Ах, этот знакомый,  милый  жест!  Он  всегда  так
ходил и так приглаживал волосы, когда волновался.
     Шекспир сидел, постукивая пальцами по столу.
     - Так вот как это получается, - сказал Шекспир.
     Пембрук ничего не ответил.
     "Альбом унесла. Не хотела, чтобы он тут  оставался,  а  встречаться  не
пожелала... а теперь - "Уезжайте из Лондона". Сама не пошла. Просто послала:
"Уезжайте". Почему? Впрочем, ясно, пожалуй, почему". Он опять  поднял  глаза
на Пембрука. Тот придвинул стул и сел.
     Помолчали с минуту.
     - Так, значит, она часто бывает тут? - громко спросил Шекспир.
     И Пембрука прорвало. Он заговорил так, что даже губы у него задрожали:
     - Билл, не сердитесь на меня. Я уж тут ничего не мог сделать.  Вы  сами
виноваты, надо было вам  вмешаться  раньше,  а  вы  все  видели  и  молчали.
Помните, вы только раз меня спросили: "Вам ничего не нужно сказать мне?"  Но
вы понимаете, тогда уже было поздно  -  поздно  спрашивать!  Она  узнала  об
этом...
     - От вас? - спросил отчетливо Шекспир.
     - Ну, от меня, конечно, - мучительно поморщился Пембрук. - Разве мог  я
тогда что-нибудь скрыть от нее? Она сказала: "Ладно". И на другой день  сама
сделала так, чтобы эта злосчастная  записка  попала  в  руки  к  вам.  Я  ее
спросил: "Зачем это вам понадобилось?" - а она ответила мне: "Поймите, что я
не хочу больше притворяться. Мне это надоело. От кого вы  меня  прячете?  От
какого-то балаганного шута! Нет, вы просто трус!" Я ответил ей: "Но  вы  же,
Мэри, три года прожили с ним!" Она тогда рассмеялась  мне  прямо  в  лицо  и
презрительно сказала: "Да вы совсем с ума сошли!"
     - И вы поверили ей?
     - Клянусь, поверил, - сказал Пембрук, - теперь сам удивляюсь себе.
     Очень долго, что-то несколько десятков секунд, они неподвижно  смотрели
в глаза друг друга и молчали. Первым опустил голову Пембрук. Ему было  очень
не по себе. Он и не знал, что ему так трудно рассказывать о ней.
     - Черт знает, что за женщина! - сказал он тускло.
     - Ну,  дальше,  -  сказал  Шекспир.  Поднял  со  стола  бронзовый  шар,
подбросил его и поймал.
     - Я прикажу зажечь свет, - сказал Пембрук и вышел.
     Шекспир продолжал сидеть за столом так же  неподвижно,  как  и  раньше.
Поднял  длинное  гусиное  перо,  попробовал  конец  его  на  пальце  и  стал
расщеплять ножом. Откинувшись на спинку кресла, он издали наблюдал за своими
пальцами: красивыми и длинными, из которых один был украшен крупным,  грубым
кольцом. Вернулся Пембрук, за ним шел слуга со  свечами,  бутылкой  и  двумя
бокалами. Шекспир поднял глаза на Пембрука, продолжая расщеплять перо.
     - Вот, - сказал Пембрук, неловко беря из рук слуги поднос и  ставя  его
на стол. - Сейчас попробуем. Открой и иди.
     Слуга выхватил глиняную пробку и вышел.
     Пембрук до краев налил два тяжелых серебряных бокала  и  один  протянул
Шекспиру.
     - Как раньше, - сказал он, улыбаясь. - Да?
     Шекспир отпил большой глоток и поставил бокал на стол.
     - Она вас сильно мучила? - спросил он спокойно.
     Пембрук осушил  свой  бокал  разом,  залпом,  так  что  даже  несколько
багровых капель пролилось на его воротник. На  стол  бокал  не  поставил,  а
забыв о нем, продолжал держать в руке.
     - Сильно ли мучила? - спросил он, вдумываясь. - Вы, Билл, и понятия  не
имеете, что это за женщина. - Он поставил бокал на стол. -  Вы  знаете,  она
приходила ко мне одетая мужчиной.
     - Что вы? - спокойно удивился Шекспир.
     - Да, да, кажется невероятным, но это  так.  Короткое  платье,  длинный
белый плащ на нем, перо на шляпе - и пожалуйста! Чем не юноша? И знаете, она
совершенно  не  смущалась.  Раз  она  повстречалась   с   моей   матерью   и
раскланялась. Только вот шпагу носить она не умеет, - прибавил он с недоброй
и горькой усмешкой. - Путается в ней и запинается.  Она  ведь  по  характеру
мало все-таки походит на мужчину.
     - Что же, и долго ходила она к вам? - спросил Шекспир.
     - Ну!  -  взмахнул  рукой  Пембрук.  -  Разве  есть  у  нее  что-нибудь
длительное?  Нет,  конечно.  Потом  она  вдруг  решила,  что   ей   неудобно
встречаться со мной здесь: дескать, моя мать как-то не так на нее посмотрела
при встрече. Заметьте, она сначала заставила меня поссориться с  матерью,  а
потом уже потребовала, чтобы я приходил к ней на свидания в "Сокол". Она там
сняла комнату на имя своего... ну, знаете,  этого  длинного  парня,  который
сегодня передал вам записку. Она вырвала его из долговой тюрьмы, и теперь он
привязался к ней, как собака. Вот  мы  и  встречались  в  каком-то  вороньем
гнезде, под самым чердаком.  Там  стояла  такая  грязная,  мерзкая  кровать,
что... - его передернуло. - И ведь всегда она  была  такой  чистоплотной!  -
крикнул он с настоящей болью.
     Опять оба помолчали.
     - Вот почему я и попал сегодня в этот  вертеп,  с  конфузливой  улыбкой
робко сказал Пембрук. Ему было, видимо, очень неудобно перед  своим  другом,
который, конечно, уже понял все.
     Не смотря на него. Шекспир залпом выпил все, что осталось в  бокале,  и
поставил его. Напиться, что ли?
     - Налейте! - приказал он Пембруку.
     Пембрук  вылил  ему  остатки,  сам  он  уже  порядком  захмелел.  Сидел
развалившись, свесив руки через спинку кресла.
     - Вот тут и  началось  все,  -  сказал  он.  -  Сначала  она  приходила
аккуратно и была так нежна и предупредительна, что я целый месяц  ничего  не
знал и не помнил, - только она! Вы знаете