благостно,  -  ибо  когда  мы  вопрошаем  своего   Создателя   с   верой   и
благоговением, он всегда отвечает  нам  просто  и  ясно.  Итак,  ваш  супруг
возвращается к вам в семью - отлично! Пусть двери вашего дома  будут  широко
открыты перед ним. Пусть отца, мужа и тестя  встретят  только  одни  светлые
лица. Пусть его никто не расспрашивает, а тем более  не  попрекает  прошлым.
Пусть будут огни, песни и музыка. Но... тут пастор поднял руку, и его  голос
набрал высоту, - но пусть и Господь не будет обойден в этом пире. Ибо кто же
знает, с чем возвращается ваш муж? До сих пор в вашем доме слышались  только
простые слова о дне и злобе его и звучали молитвы. Он  же  привык  к  божбе,
джиге и уличным песнопениям. Так что же захочет услышать он от  вас  сейчас?
Не потребует ли он от своих дочерей сделать выбор между отцом земным и отцом
небесным - между телом и душой?
     Анна по-прежнему молчала, и пастор ответил за нее сам:
     - Вот вы не знаете это, и правильно -  он  же  ничего  не  пожелал  вам
объяснить. Он просто написал: "Театр сгорел, жди,  я  еду".  А  сердца  наши
неустанно спрашивают - зачем? Зачем? Зачем ты пожелал  вернуться?  -  Пастор
выдержал приличную паузу и  продолжал:  -  Царь-псалмопевец  писал:  "Блажен
муже, иже не ходит на совет нечестивых и не сидит в собрании развратителей".
А ваш муж не таков - он ходил, и сидел, и даже, простите  меня,  возлежал  в
собрании развратителей. Ну что там говорить! Мы же  знаем  кое-что  про  его
молодые годы!
     Матушка Анна теперь уж не глядела на  пастора  и  ничего  не  ждала,  а
сидела, опустив голову, и покорно  слушала.  Она  знала:  все,  что  говорит
достопочтенный Кросс, правильно, и она сама повторяла себе это не раз.  Ведь
вот опять, защищая своего нечестивого мужа, она не удержалась и похвасталась
своим добром. А ведь это все - дома, земля, закладные -  нажито  неправедным
путем: плясками, песнями и беснованием, и за все  это  когда-нибудь  Господь
Бог спросит ответа. Не с них, так с детей. Она  знала  это  и  теперь  ждала
только последнего пасторского слова. А достопочтенный Кросс вынул  карманный
молитвенник, открыл его на середине и, заложив пальцем, продолжал:
     - "К Господу воззвал я в скорби моей и он услышал меня", - ибо  Господь
всегда слышит грешника, - объяснил он от себя, - но что же толкнуло грешника
к Богу? А вот. "Нет мира в костях моих, говорит грешник, - смердят и гноятся
раны мои от безумия моего. Я согбен, поник, ибо чресла мои (пастор  мельком,
но значительно взглянул на Анну) полны воспалениями и нет  целого  во  плоти
моей". Так вот что, оказывается, привело грешника к Господу. - Пастор закрыл
молитвенник, так ни разу и не заглянув в него, и положил на стол.
     Анна помолчала, а потом тихо спросила:
     - Поэтому, вы думаете, он и приезжает к нам?
     Пастор покачал головой:
     - Нет, я этого не думаю. Потому уже не думаю, что ровно ничего не знаю.
- Но он был доволен, что произвел на старуху нужное впечатление, -  так  это
или не так, но этого разговора она не забудет. - Ну  вот,  может  быть,  ваш
зять чего-нибудь знает. Он же доктор. Мистер Холл вам ничего не говорит?
     - Он тоже ничего не знает, - тихо покачала головой старуха. - Он прочел
письмо и говорит: "Пусть мистер Виллиам приезжает и садится во главе стола",
- вот и все, что он говорит! От него многого не узнаешь!
     - Ну, значит, ничего  и  нет!  -  спокойно  воскликнул  пастор.  -Дайне
телесные язвы страшны христианину, - праведный Иов, сидя на гноище, черепком
выскребал свои язвы, но Господь возлюбил его. Тут  другое,  -  он  посмотрел
прямо в глаза Анны. - "Рече  безумец  в  сердце  своем  -  несть  Бога!"  Вы
понимаете меня?
     На этот раз старуха испугалась так, что даже вскочила с места.
     - Что вы, что вы! - закричала она, протестуя. - Виллиам всегда верил  в
Бога! Ой, что вы такое, в самом деле, выдумали? Нет, он верует,  верует,  он
очень даже верует в Господа! - А по ее щекам уже ползли слезы.
     - Он верует! - скорбно улыбнулся пастор. - Да, но как, как?  В  писании
сказано: "И бесы веруют и трепещут", - так как же  верует  ваш  супруг?  Как
трепещущий бес или как добрый христианин?
     Руки у старухи так и ходили на ее коленях, она сделала движение  встать
и снова села. Открыла и закрыла рот. Потом заплакала, тихо и горько.
     - Так, значит, вы думаете... - беспомощно спросила она, утирая слезы.
     - Ах, опять я думаю! - мягко упрекнул ее  пастор.  -  Да  я  ничего  не
думаю. Ровно ничего, допускаю даже, что он добрый христианин. Ведь уцелел же
Даниил во рву львином. Уцелеет и праведник  среди  языческих  торжищ!  Будем
думать, что мистер Виллиам возвращается с благочестием в сердце и раскаянием
в душе, но если это не так, - он взял Анну за плечо, если  это  все-таки  не
так, говорю я, пусть ваш дом, как и ваше сердце, превратится в крепость и не
впустит к себе торжествующего зверя. Помните слова Спасителя: враги человека
-домашние его; помните притчу об оке, искушающем вас. Лучше вырвать его, чем
искуситься. Вот это все. Будьте тверды и готовьтесь к испытанию вашей  веры.
Ибо некто уже стучится в двери вашего дома и во тьме мы не можем  разглядеть
лица его. Так будем же ждать и молиться!


                                  Глава 2

     Только что пронесся косой  солнечный  дождик,  загнал  под  навес  кур,
стеклянно прозвенел по лужам, и на дворе вдруг сильно запахло свежим сеном и
мокрой глиной. В это время с последними каплями  дождя  и  влетел  в  ворота
трактира "Золотая корона" веселый всадник. Он был высок, плечист и  осанист.
На нем был зеленый дорожный  плащ,  сапоги  с  фигурными  шпорами,  на  боку
дворянская шпага. И конь и всадник сильно устали, оба были в поту  и  грязи,
но ни тот, ни другой не вешали голову. Влетев во двор, конь весело заржал, а
всадник припал к самому седлу  и,  заглянув  в  распахнутые  двери  конюшни,
крикнул:
     - Дедушка Питер! Эй, старина, что, ты не хочешь встречать гостя?
     Зазвенело ведро, и из конюшни вышел высокий,  худой  старик  в  вязаной
фуфайке, горло у него было костлявое и щетинистое, как у ощипанного петуха.
     Он посмотрел на всадника и воскликнул:
     - О, мистер Шекспир! Приехали? А мы ведь, признаться, думали...
     - А вы думали, что мистер Шекспир уже сгорел с театром? - Шекспир легко
соскочил с коня. - А вот видишь, приехал! Здравствуй, здравствуй, старина! -
Он смотрел на него весело и дружелюбно. - Как живется, как можется? - Старик
вздохнул. - Что, разве не расколдовала тебя та ведьма? Все болит живот-то?
     - Все-то вы помните, мистер Виллиам! - хмуро улыбнулся старик.  -  Нет,
ведьма-то расколдовала, да какое житье в семьдесят лет? Так -  доживание!  -
Он провел рукой по шерсти лошади. - Что, опять небось неслись во весь  опор?
Ишь спина-то мокрая. Как бы не сгорела! Небось опять неслись, спрашиваю?
     - А ты поводи,  поводи  ее  по  двору,  не  ленись!  весело  воскликнул
Шекспир. - Нет, последний перелет  только  скакали!  Я  ведь  думал,  ливень
хлынет, вот и торопился!
     - Как раз ливень хлынет, когда кругом солнце, -  недоверчиво  улыбнулся
старик и взял лошадь за ухо. - И сколько же вы за нее заплатили?
     Шекспир прищурился.
     - А что, нравится? - Он потрепал лошадь  по  гриве.  -  Хороша,  хороша
лошадка! Дорого! За эту, уж точно, дорого заплатил! Ты бы вот сколько дал? Я
продам!
     Старик пожал плечами, и лицо его сразу стало тупым и равнодушным.
     - Да нам такая к чему? Нежная, холеная, простыла - и  все.  Конечно,  -
помялся он, ~ если не подорожитесь...
     Шекспир вдруг прыснул и расхохотался.
     - Ах, старина, старина!  И  говоришь  -  семьдесят  лет!  Так  слышишь,
поводи, поводи по двору. - Он пошел и остановился. - Хозяин дома?
     - Хозяин-то? - старик неуверенно посмотрел на  Шекспира.  -  Хозяин-то,
конечно, дома! Дома, дома хозяин, заходите.
     - А хозяйка? - быстро и открыто спросил Шекспир. Они  оба  видели  друг
друга насквозь и поэтому притворяться не стоило.
     - А хозяйки-то вот и нету, -  любезно  ответил  старик  и  даже  слегка
развел руками. - Хозяин-то дома, конечно, а хозяйки и нету. Хозяйка-то вчера
уехала.
     - Куда? - спросил Шекспир.
     Старик двумя пальцами ощупал горло.
     - Да ведь кто ж ее знает, куда? - спросил он раздумчиво.  -  Нам-то  об
этом никто не докладывает, взяла обоих ребят и уехала.
     Шекспир все смотрел на него.
     - Ну, раз с детьми, значит, к родителям, - вдруг сердито огрызнулся он.
- А куда же еще? К ним, конечно.
     Шекспир молча отцепил со спины кинжал и швырнул старику, потом  снял  с
пояса небольшой дорожный меч в черных  кожаных  ножнах,  тоже  кинул  ему  и
пошел.
     - В конюшне все ты спишь?  -  спросил  он,  вдруг  приостанавливаясь  в
дверях.
     - Все я! - ответил старик. - Да я скажу, когда приедет.
     Шекспир повернулся к нему лицом:
     - Пойди сюда! Ты скажешь, что меня  дома  ждут  и  я  очень  тороплюсь.
Понял? Задерживаться не буду.  Понял?  Но  крестника  своего,  -  понимаешь,
крестника, - очень хочу видеть. Ну, а это все, - он ткнул на дорожную сумку,
- принесешь ко мне.
     И он вошел в помещение.

                                   * * *

     "Гостиница "Золотая корона"  была  построена  еще  лет  семьдесят  тому
назад. Все в ней было увесисто, топорно, неуклюже  и  крепко,  как  во  всех
постройках короля Генриха VIII. Но как раз эта грубость и нравилась многим.
     Крестьяне любили гостиницу "Корону"  за  то,  что  стены  ее  расписаны
яркими завитушками и со двора и с фасада; ремесленники - за то,  что  в  ней
все прочно и удобно, что внизу, в харчевне, стоят огромные дубовые столы,  и
если по ним хорошенько ударить, то они загудят, как  бубны,  потому  что  их
делали добрые старые  мастера  и  из  хорошего,  сухого  дерева;  купцам  же
нравилось то, что здесь все отпускалось открыто, на глазах заказчика. Стоит,
например, внизу, возле стойки, большая черная сорокаведерная бочка, и  когда
кто заказывает эль, то его и наливают  прямо  на  глазах.  Главное  же,  что
хозяин хорошо знает и местные оксфордские, и стратфордские, и даже кое-какие
лондонские цены, и если с ним поговорить  по  душам,  он  всегда  посоветует
чтонибудь дельное.
     Но заходили сюда и студенты оксфордских  колледжей,  -  их  привлекало,
конечно, совсем другое. Им нравилась галерея с крохотными  комнатушками  под
самой крышей, под  потолком  клетки  с  жаворонками,  а  на  стенах  дешевые
гравюры; то, что хозяин знает несколько латинских кудрявых цитат, а молодая,
спокойная, красивая хозяйка говорит даже пофранцузски; что все,  что  бы  ни
случилось, тут будет шито-крыто, а главное -  то,  что  здесь  всегда  можно
встретить бродячих актеров. И потому в "Корону" заходили и те, и  другие,  и
третьи, и в ней всегда было шумно и весело.
     А сейчас старый дом как будто вымер.
     Шекспир постоял в дверях и прислушался, -  на  кухне  кто-то  играл  на
свирели, начинал, доходил до середины и опять повторял все  сызнова.  А  так
никого не было. Он прошел по длинному темному коридору и  заглянул  в  зало.
Там, за дальним столом, сидели два  бородатых  человека,  пили  из  глиняных
кружек и о чем-то разговаривали. Шекспир хотел отворить дверь и войти, но  в
это время к нему подошел хозяин.
     Волк звали этого человека. У него были прямые скулы,  жесткие  короткие
волосы и глубоко запавшие,  узкие  серые  глаза.  Волком  его  звали  уже  с
детства, и тогда он чурался этой клички, но к сорока годам, то есть сразу же
после женитьбы, у него и волосы сразу поседели, и возле рта и носа появились
прямые, волчьи складки, - и  тогда  уже  никто  не  стал  звать  его  иначе.
Улыбался Волк редко - разве только когда встречал  кого-нибудь  из  знакомых
актеров.
     Ибо поистине не было в городе Оксфорде большего болельщика и  театрала,
чем Волк. Тут ему и хозяйство было нипочем. Он мог по целым часам  сидеть  и
слушать  рассказы  какого-нибудь  случайного  театрального  бродяги;  он  не
перебивал, не поправлял и не переспрашивал, а просто и честно слушал. А если
рассказчик вступал с ним в разговор, то он видел и другое - этот захолустный
медведь имеет свои суждения. Так, например, он очень  здраво  судил,  почему
трагический актер театра "Лебедь" Эдуард Аллен хуже, крикливее актера театра
"Глобус" Ричарда Бербеджа, а ныне преуспевающий комик Аримн  недостоин  даже
развязать ремня на башмаке чудного, нежного Тарльтона, умершего  десять  лет
тому назад. Так, по крайней мере, прибавлял он, говорит мистер Шекспир,  его
кум и близкий приятель.  И,  услышав  наконец  про  такого  кума,  чрезмерно
прыткий рассказчик (а по совести сказать, какой актер не чрезмерно прыток  в
кабачке за пять дней пути от Лондона?) начинал сбиваться, мекать, а потом  и
совсем замолкал. А вечером хозяин говорил своей жене - спокойной и  ласковой
ко всем Джен: "Враль изрядный, но актер, кажется, неплохой",  или:  "Умен-то
он умен, да толку-то что? Ведь в театре не за ум  деньги  платят",  или  (со
вздохом): "Ну что ж, лет десять тому назад и эта ветряная  мельница  чего-то
стоила", - и молоденькая Джен смеялась. Она вообще на людях много  и  охотно
смеялась, и смех ее был  просто  необходим  завсегдатаям  трактира  "Золотая
корона". Ведь иначе было бы просто невыносимо думать, что она живет  с  этим
Волком уже восемь лет и имеет от него двоих детей.
     Вот этот Волк и стоял сейчас перед Шекспиром.
     - Здравствуйте,  мистер  Шекспир,  -  сказал  хозяин,  делая  вид,  что
улыбается. - А мы позавчера как раз вспоминали про вас.
     Они пожали друг другу руки.
     - Вы меня только позавчера вспоминали, мистер Джемс, -  ласково,  но  с
сердцем сказал Шекспир, а я вас все эти пять дней непрерывно  вспоминаю!  Да
что, в самом деле? - продолжал он, разводя руками. - Выезжал я из Лондона  в
дождь, и вот как промок  на  мосту,  так  и  до  сих  пор  не  обсушился.  В
гостиницах все дрова  мокрые,  а  камины  дымят!  И  что  они  только  летом
смотрели, не знаю! Ну нет, любезные, говорю, нет! Мистер  Джемс  в  Оксфорде
отлично знает, что делает, когда выписывает печника из самого Лондона, - вот
уж у него обсушишься!
     На лице хозяина появилось опять какое-то подобие улыбки,  хотя,  может,
он просто пожевал губами.
     - Благодарю вас, мистер Виллиам, - сказал он  очень  любезно.  -  Очень
рад, что мы - я и Джен сумели вам угодить. Моя супруга все время  напоминала
про вас. Крестника-то вашего нет. Вам, наверно, сказали?
     - Нет! - быстро отозвался Шекспир. - Я ведь никого еще не видел. А что,
разве...
     - Так нету, нету, - уехал с матерью к бабушке. Ничего, пусть потормошит
стариков, правда? - Он посмотрел на Шекспира. -  А  вы  все  еще  не  хотите
стареть. Все такой же красавец!
     - Ну да, а виски? - мотнул головой Шекспир. - Виски-то все белые!  Нет,
мистер Джемс, что уж тут нам говорить про нашу красоту...
     - Такой же красавец, такой же красавец! безапелляционно повторил хозяин
и отпустил его руку. - Ну, наверно, хотите умыться  и  отдохнуть  с  дороги?
Идемте, - как раз ваша комната свободна!
     Они прошли коридор и стали подниматься по лестнице.
     - И ведь ни одна ступенька не качнется, - похвалил Шекспир.
     - А у меня в доме ничего не шатается, мистер Виллиам, -  ответил  Волк,
мельком взглянув на Шекспира. - У меня все крепко, - продолжал он с нажимом,
- и дом, и двор, и потому что я за этим смотрю по-хозяйски, я...
     И тут вдруг Шекспир приглушенно вскрикнул, выпрямился и, конечно,  упал
бы, если бы хозяин вовремя не успел подхватить его за спину.
     - Ну-ну! - сказал Волк, удерживая в руках его тело. -  Ничего,  ничего!
Ну-ка, сядьте на ступеньки.
     Закинутое назад полное лицо  Шекспира  полиловело,  а  на  висках,  как
пиявки, вздулись извилистые черные жилки. Он все хотел  что-то  сказать,  но
челюсть его отваливалась и отваливалась,  и  изо  рта  лезли  длинные  ленты
слюны. Волк стоял, держал его за плечи и говорил:
     - Ничего, ничего. Сейчас все пройдет!
     Но как будто огромное деревянное  колесо  шло  по  телу  гостя,  давило
грудь, ломало ребра, и  он  все  выгибался  и  выгибался  под  его  страшной
тяжестью, задыхался и ловил руками воздух. Так продолжалось минут пять.
     Наконец Шекспир облегченно вздохнул, открыл и  закрыл  глаза  и  встал.
Потом дрожащей еще рукой вынул платок и обтер лицо.
     - Извините, - сказал он пересохшим, но уже  бодрым  голосом,  -  я  вас
испугал. Вот так накатит иногда на меня...
     Губы у него мелко дрожали, а по щекам бежали слезы.
     Хозяин, не отвечая, молча взял Шекспира за  плечи  и  повел.  Довел  до
кровати и, сбрасывая одеяло, сказал:
     - Ложитесь! - Шекспир что-то медлил. - Да  ложитесь  как  есть.  Я  все
сделаю.
     Он положил его, ловко стянул с него сапоги со шпорами и поставил  возле
изголовья. Потом подвинул стул и сел.  Шекспир  лежал,  смотрел  на  него  и
улыбался. Он чувствовал себя очень сконфуженным, как будто его кто уличил во
вранье.
     - Как же вы ехали? - спросил тихо Волк, помолчав.
     - Да вот так и ехал! - ответил Шекспир.

     Волк покачал головой и с минуту  смотрел  на  него,  что-то  соображая.
Сзади скрипнула  дверь.  Толстая,  трепаная  девка  заглянула  в  комнату  и
деликатно хмыкнула.
     - Что ты? - спросил ее Волк, не оборачиваясь.
     Девка опять хмыкнула и пошаркала ногой по полу.
     - А это раньше надо было, - сказал хозяин спокойно. -  Убирайся.  Ну  а
играли вы как же?
     Шекспир молчал.
     Хозяин встал.
     - Так, может, обед вам принести сюда?
     Шекспир кивнул головой.
     - Но без вина? Без вина, конечно! После  припадка  пить  нельзя.  Да  и
вообще - вы свое уже отпили, правда? Ну и  женщины,  конечно,  тоже  нельзя.
Помните смерть Рафаэля? Умер на чужой кровати. Ну, если и с вами  что-нибудь
случится, что же мне тогда за вас Джен-то скажет?  Нет  уж,  отца  крестного
надо беречь и беречь. А случайная женщина и случайная смерть  -  две  родные
сестры. Так-то, мистер Виллиам.
     Волк ушел, а он лежал на кровати и думал.  Мысли  налетали  на  него  и
сразу обхватывали всего, как ветер шумящую листву. Сперва  он  думал:  "Надо
обязательно добраться до  дома  и  позвать  нотариуса.  А  то  она  и  своей
свадебной кровати не увидит! Бедная моя  старуха!  А  что  ты  хорошего  еще
видела в своей жизни? Одну ругань!"
     Потом: "Ну а до этого, конечно, еще далеко, лет на пять меня хватит.  А
все-таки надо позаботиться загодя".
     Так прошел час, а он все лежал на кровати и смотрел на  потолок,  мысли
по-прежнему захватывали его; как всегда, это был бессвязный вихрь -  одного,
другого, третьего, - все без начала и конца.
     Он думал еще:
     "Питер прав, нужно же было мне скакать сломя голову неведомо зачем!"
     (Джен хотел видеть, Джен хотел  видеть,  Джен  хотел  видеть  -  вот  и
скакал.)
     "... Полежу еще немного и спущусь. "Без вина, конечно!" А вот выпью при
тебе целую кварту, тогда ты прикусишь язык".
     (Спускайся не спускайся, Джен-то нет...)
     "Двойной родственник... смерть Рафаэля...
     Ах, Волк! Хитрейшая бестия он, скажу вам по совести. Почему  он,  когда
ему рассказывают, сидит и молчит и никогда ничего не спросит? Потому что  он
знает: ври не ври, а все равно скажешь правду. Но я-то не из  таких!  Бросай
не бросай мне червяка, я на него не клюну, помни это, пожалуйста. ... Смерть
Рафаэля... А что, если я с этой самой кровати и явлюсь в  царство  небесное?
О, тогда я буду полон всеми смертными  грехами,  и  сегодня  прибавится  еще
новый (не бойся, сегодня ничего не прибавится - ее-то нет!). Я скажу  тогда:
Господи, конечно, я большой грешник, но, сказать  по  совести,  корень  всех
моих грехов - моя женитьба. Все, что есть нехорошего, мелкого в моей жизни -
все наползло оттуда. От нее я и одинок. Ни  дома,  ни  семьи,  ни  детей,  -
только могила сына да три деревенские ведьмы над ней - вот все, что  у  мен