Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
алуйста. Он - святой!
Вокруг головы веночек золотой! Нет, мистер Джемс., язычество оно и есть
язычество. Что там, у папистов, что здесь у моего тестя! Женщины-то правы!
- И петух тогда кричал? - спросил Волк с любопытством. - На сцене?
- Наверное, - пожал плечами доктор. - А что тут хитрого? Мало ли у нас
шутов! И залают вам, и закукарекают - поднеси только! И Петр был пьяный, и
Пилат, и Иуда! И все, вы говорите, укрепляет веру? А вы знаете, что они
сейчас на сцене плетут? Вот только времени нет, а то бы я вам рассказал что
племянничек мистера Виллиама на его рождении ляпнул. А мальчишке шестнадцати
нет! И подучил его кто? Бербедж. Ведь вот, кажется, самый порядочный из них,
а... Достопочтенный Кросс на что человек добрый, тихий, а и тот тогда не
выдержал!
- Что же он ляпнул? - спросил Волк.
- А! Говорить даже не хочется, - ответил Холл. Он положил рецепт на
стол. - Тут все, что нужно, моя дорогая леди, - сказал он ласково. - Когда
кто-нибудь поедет в Лондон, дадите ему это. Пусть заедет в аптеку возле
моста. Я позавчера заходил, проверил, там все это есть. Так! - он взглянул
на Гроу и улыбнулся, как будто только что его увидел. - Ну, молодец,
коллега, не запаздываете, сейчас поедем! Завтракали?
- Ну когда же?! - ответила за него Джен и вышла из комнаты. У нее была
легкая девичья походка.
Волк захлопнул Библию и бережно отнес ее в шкаф.
- Пошли, - сказал он. - Я вам, мистер Гроу, самую смирную дам, только
не надо ее понукать.
Втроем они подошли к конюшне. Рядом был большой курятник, и в нем бойко
переговаривались куры. Когда Волк взял в руки тяжелый замок и стал вставлять
в него ключ, заорал петух. Доктор поморщился.
Волк взглянул на него и улыбнулся.
- "И пропел петел третий раз", - сказал он. - И тогда Петр, - продолжал
он с внезапным вдохновением, - вспомнил слова Спасителя: "Прежде чем петух
пропоет третий раз, ты трижды отречешься от меня". И заплакал. Вот!
- Да, Христос понимал толк в таких вещах, - холодно и буднично ответил
доктор, - ведь среди двенадцати учеников был Иуда, Фома неверный и этот
Петр. Но только не всякий возглашающий: "Господи, Господи, я люблю тебя",
спасется. Вот что я хотел сказать вам. Мистера Виллиама всю жизнь любили
через край, а что толку?
Волк распахнул конюшню и вошел. Пахнуло, как из медвежьего садка,
соломой и животным теплом. Он вышел, ведя под уздцы молодую лошадь. Она
горячилась, косила большим карим глазом, взметывала голову и переступала с
ноги на ногу.
- Это вам, мистер Гроу, - сказал Волк. - Ну-ну-ну, моя красавица! - он
похлопал ее по спине. - Чувствует чужих, не любит уезжать от хозяина...
Ничего, ничего! Не бойся, не бойся, через три дня тут будешь.
- Зачем через три? - возразил доктор. - Как доедем, я сразу ее отошлю
со своим конюхом. Так! - Он вынул кошелек. - Ну, дорогой, благодарю вас за
все, и вот...
- И не вздумайте! - резко отвел его руку и сам отстранился Волк. -
Мистер Виллиам - крестный нашего сына. Нет, нет, сейчас же уберите, а то
обидите насмерть!
Доктор спрятал кошелек.
- Ну что ж, давайте я тогда обниму вас, мистер Джемс, - сказал он
спокойно. - Дай Бог вам и вашей очаровательной жене всего, всего. Я думаю,
то лекарство, что я выписал, поможет.
Вошла Джен с сумкой.
- Вот, мистер Саймонс, - сказала она, обращаясь к нему по имени. -
Здесь жареная курица, и кроме того, я положила кувшин с медом.
Волк выпустил из объятий Холла и вошел в конюшню. Джен метнула ему в
спину быстрый взгляд и продолжала:
- Я очень прошу вас. - И, пока Гроу принимал у нее сумку, она украдкой
крепко пожала ему руку. - Очень! Доктору будет некогда, а вы уж не
поленитесь, с каждой оказией давайте нам весточку о мистере Виллиаме. Вся
наша семья обеспокоена. Это наш друг, у нас его так любят.
Доктор с улыбкой посмотрел на открытую дверь конюшни.
- Стой! Да стой ты! - говорил там Волк лошади неторопливым, хозяйским
голосом.
- И ТОГДА пропел петел третий раз, - сказал весело доктор, - петел
пропел, а Петр заплакал, ибо понял - как ни люби, а отрекаться ему все-таки
придется! Так-то вот, миссис Джен...
К вечеру третьего дня они уже въезжали в Стратфорд. Пройдет лет
полтораста - и Гаррик назовет его "самым грязным, невзрачным и неприглядным
заштатным городом во всей Великобритании". Да, но то великий актер Гаррик -
кумир театральных капищ, первый актер века, привыкший к морям света, копоти
факелов, блеску стеклярусов, радуге вееров, поклонениям и истерикам, - то
Гаррик! Гроу же, наоборот, городок понравился тихо, мирно, непритязательно,
робкая весенняя зелень пробивается через землю. Деревья стоят тихие,
задумчивые, в нежной, тонкой листве. Пахнет свежей землей. Зато в большой
красной харчевне, мимо которой они проехали, горели все окна (одно даже на
чердаке), и кто-то бестолково ударял в бубен, а кто-то притопывал ему, и все
смеялись. Потом запели.
Холл посмотрел на Гроу и улыбнулся.
- Будет где, будет где, - сказал он. - А мед здесь тоже знаменитый. Ну
вот, сейчас через мост и дома!
Два человека, мирно разговаривая, прошли мимо них, и каждый притронулся
к шляпе. Доктор придержал лошадь и остановился.
- Вы что, прямо из Лондона? - спросил один. - Ну что там?
- Да все так же, мистер Шоу, все стоит на том же самом месте, - отвечал
Холл. - А что у Шекспиров?..
Шоу посмотрел на Гроу.
- А это тот самый молодой человек, которого...начал Холл.
- Ага! Знаю! - Шоу слегка кивнул Гроу. - Поезжайте же скорее! Вас там
заждались.
Он тронул шляпу и быстро отошел. Холл вопросительно посмотрел на
второго джентльмена.
- Плохо, мистер Холл, - сказал второй. - Мистера Грина два раза с
бумагами вызывали, если не полегчает - пойдут за преподобным Кроссом.
Кашляет, рвет его! Кровью!
- Едем! - приказал Холл и дал коню шпоры.
Они проскакали несколько улиц прямо, потом резко свернули и поехали по
топкой, пахнущей тиной земле. Холл молчал и только раз предупредил:
- Осторожно! Здесь канавы и доски, - придержал лошадь.
- А что там? - спросил Гроу.
Доктор поморщился.
- Да я уверен, что ничего, - ответил он. - Обычный припадок - и все.
Опять, наверное, те молодцы приезжали! И как они так подгадывают, когда меня
нет? Ну, сейчас увидим! Но вот что, - он снова придержал лошадь, - когда
войдем в дом полное спокойствие! Никаких там испуганных взглядов, вопросов
или предложений. Поняли? Я все вам сам скажу, что надо. Поняли? Сговорились?
- Сговорились, - ответил Гроу, - никаких вопросов.
Им отворила старуха. Увидев доктора, она всплеснула руками и
забормотала: "Ну, слава Богу, ну, слава Богу!" - и заплакала.
- Что, плохо? - спокойно спросил доктор, раздеваясь.
- Два раза за вами посылали, - сказала старуха.
- Да и сейчас бы меня не застали, - объяснил доктор, приглаживая волосы
и отстегивая шпагу. - Я прямо сюда! Там наших лошадей нужно будет забрать, а
то что-то нас никто и не встретил! Сразу видно - нет хозяина. Ну хорошо,
проводите молодого человека в гостиную, а я сейчас приду. Сюзанна здесь?
- Здесь, - ответила старуха, - наверху. Ее отец не принял.
- Отлично, - кивнул головой доктор так, как будто это и впрямь было
отлично. - Так я сейчас! и он быстро вышел.
- Вот, - сказала старуха, когда они остались вдвоем, - вот, молодой
человек, наша жизнь. Правильно поется: вчера я сидел с вами, друзья, свежий
и румяный, вчера я пил и веселился, а сегодня пришла ко мне смерть и...
Проснулся веселый, со мной шутил, внучке что-то такое рассказывал, после
обеда попросил своего любимого квасу, выпил один глоток - да вдруг как
закашляется. Упал лицом в подушку, зашелся в кровь. Кровь печенками! Вот
наша жизнь!
- Да, - сказал Гроу неловко, - да, это уж...
- Преподобный Кросс два раза приходил, - понизила голос старуха. -
Только к нему что-то не зашел. А он меня и спрашивает: "Мария, а кто это там
у дочек?" Стала я ему что-то плести, - она опять хмыкнула, - а он мне вдруг:
"Ладно! Знаю!" - лег, вытянулся и глаза закрыл. Разве с ним слукавишь? Он
тебя насквозь видит. - Она открыла дверь в комнаты. - Зайдите, сударь,
посидите, обогрейтесь, доктор сейчас придет.
Гостиная была обширная, с темными стенами, камином, большим окном и
двумя дверями. Плечистый, бородатый мужчина, одетый по-дорожному, стоял
возле окна и скучно барабанил пальцами по стеклу. На вошедших он не обратил
никакого внимания. Старуха сердито взглянула на него, громко высморкалась,
бормотнула что-то свое неодобрительное и ушла. В комнате было темновато. В
большом канделябре горела только одна пара свеч (в доме, видно, знали цену
деньгам), но стол, на котором стояли эти канделябры, был покрыт богатой,
тяжелой скатертью с бахромой и кистями. У стен стояло несколько стульев,
крытых тисненой кожей с золотыми лилиями, и несокрушимый шкаф с врезанными
костяными медальонами.
Плечистый постоял у окна, еще немного побарабанил, вздохнул, сказал
печально и иронически: "Да! Д-а-а! Да-да!" - и пошел по гостиной. Дошел до
Гроу, остановился и спросил:
- Вы здешний?
- Нет, - ответил он.
- А откуда?
- Из Кембриджа!
- Медик?
- Да!
Лицо плечистого сразу оживилось.
- Ах, вы, верно, тот самый студент, что... Вы к больному?
Гроу кивнул головой. Плечистый протянул ему РУКУ.
- Познакомимся. Ричард Бербедж. Актер!.. Слышали? Ну, очень приятно,
значит, конечно, слышали! Половину сбора нам делают студенты. Вас как
зовут-то?.. Гроу? Саймонс Гроу? Отлично, Гроу. Меня можете просто называть
Ричардом! Так вот, Гроу, обязанности у вас будут чертовски сложные. Вы кем
приходитесь доктору?.. А жене его?.. Так-таки никем?.. Странно! Очень, очень
странно, - он даже покачал головой.
- Почему? - спросил Гроу. - Почему странно?
- Да не больно в этот дом пускают чужих! Ну да сами скоро все поймете.
Тут главная сила, конечно, дочки. И та и другая. Только жалят они
по-разному. Старшая как топором рубанет. Кого ей тут бояться? Младшая
действует словно невзначай. Простушка и все, просто обмолвилась или не
поняла да и ляпнула лишнее. Старуха перед ними - ангел. А говорят, тоже
была... Вы из Кембриджа?
- Нет, я из Оксфорда.
- Да?! А в "Короне" были? Хозяина ее случайно не знаете?.. Как, знаете?
- Бербедж даже схватил Гроу за ладонь. - Ну как же! Как же! Друзья мы с ним,
друзья. Я всегда у него на ночь останавливаюсь. Я и Билл! Гуляли не раз! Но
все было, конечно, в порядке. Большого расчета в маленькой комнатке у нас
никогда не случалось. Вы знаете, что это такое?
Гроу улыбнулся.
Актеры всегда хотят во всем быть первыми и все знать больше всех. Среди
теологов и юристов Оксфорда, верно, ходила такая пословица. Про неудачливого
игрока говорили: "Ну, кажется, он меня доведет! Я ему устрою большой расчет
в маленькой комнате: не умеешь играть - не садись, а проиграл плати!"
- В маленькой комнате убили Марло, - сказал Гроу. - Но, мистер Ричард,
может быть, вы мне расскажете хотя бы в двух словах об этом доме и больном?
Бербедж задумался.
- Рассказать-то, конечно, надо бы, только вот что? - развел он руками.
- Ну, с больным легче всего - он тихий и нетребовательный. Он догадывается,
что умирает, и ни от кого ничего не требует. У него на это свой принцип:
"Если ограбленный смеется, то грабит вора, а если плачет, то грабит самого
себя", так что с ним никаких забот у вас не будет, зато вот семья... - Он
нахмурился, подбирая слова. - В общем, в этом доме все перемешалось, и не
поймешь, кто на кого и кто за кого. Дочка - на дочку, обе дочки - на мать,
обе дочки и мать - на отца, а отец разом на них всех. Однажды даже тарелкой
запустил. А с ним тоже положение сложное: с одной стороны, он и для них сэр
Виллиам и пайщик королевской труппы, джентльмен и домовладелец; с другой
стороны, на все это им наплевать. Он просто-напросто актер, который
нагулялся, наблудился, а помирать приехал домой. В общем, как смерть
подошла, и родной дом стал хорош. Дальше: он дворянин, и король удостоил его
личным письмом, а с другой стороны, и на это им наплевать. Преподобный Кросс
им объяснил: короли не только на актеров, а и на медведей ходят смотреть.
Какой-то языческий тиран даже коня произвел в лорды - так почему актеру
смеха ради не нацепить шпагу на бок? Его величество все может!
- А письмо? - спросил Гроу.
- Письмо? Ну, письмо, конечно, кое-что значит. Против него не
возразишь, в особенности если содержание его неизвестно, а болтают всякое, -
но все это больше для соседей, чем для своих.
- Правильно, Волк тоже так говорил, - подтвердил Гроу.
- Волк? - удивился Бербедж. - Какой Волк?.. Ах, Волк! Ну, правильно,
очень похож! Вы обратили внимание на складки у рта? Но дальше, у этого шута,
Виллиама Шекспира, имеются, однако, денежки, и он может поступить с ними,
как ему заблагорассудится. Вот тут-то и начинается опять гадание и смятение.
Тут на него все бабы прут животами: "Деньги - наши! Твое грешные руки их
наживали, наши праведные их пристроят". Но ведь их четверо - жена, сестра,
дочери, - и все они тянут в разные стороны. Осаждают нотариуса, подарки ему
носят - кто медку, кто бутылку португальского, кто сорочку с кружевами, -
чуть не к плечику прикладываются. Но мистера Грина этим не проймешь, у него
не сердце, а хартия. Он и подарки берет и обещания дает, а свое знает.
Особенно им хочется выведать про завещание, но здесь рот у него на замке.
"Это исповедальная тайна умирающего, мои дражайшие. Бог и король с мечами
стоят на ее страже, а я всего-навсего простой секретаришко". Вот и все. Но,
кроме Бога и короля, эту тайну могут знать еще друзья больного, и, значит,
вопрос о друзьях тоже имеет две стороны - праведную и неправедную. По
праведной надо бы гнать всю эту сволочь в шею, а с неправедной - надо, да
боязно. Ведь пусть они будут для всех сто раз шуты, но с ними он провел всю
жизнь. Они у него днюют и ночуют, а вот праведные родственнички приходят,
только когда их позовут, а то все стоят у дверей и подслушивают. Значит
понимают они - и с шутами надо быть поласковее. Ведь тут золото, золото! А с
золотом, молодой человек, шутки плохи. Одна капля его может все черное
сделать белым, а черта превратить в ангела. У него, - Бербедж кивнул на
потолок, - есть об этом еще один монолог, очень выигрышный, - зал всегда
аплодирует. Вот я и прочел ему однажды эти стихи. Были еще Грин-нотариус,
племянник, два товарища. Все смеялись. А Грин сказал: "Раз золото от
дьявола, то пойду повешусь над своими закладными".
- А доктор? - спросил Гроу.
- Доктора не было. При нем бы я не стал. Он бы понял и обиделся... Ах,
вы вообще о нем? Что он за человек то есть? Ну, на это одним словом не
ответишь. - И Ричард на минутку как бы вправду задумался. - Странный во
всяком случае человек. То он такой, то совсем другой. Только одно можно
сказать: к мистеру Виллиаму он относится хорошо. Во-первых, он тоже что-то
пишет, ну, всякие там свои медицинские трактаты и схолии, поэтому знает, что
такое труд сочинителя. Во-вторых, он человек безусловно честный и ни на
какую явную подлость не пойдет. Но на явную! Подчеркиваю! И потом
опять-таки... Деньги же! Дома же! Земли! Имущество! А жена его, наверное,
день и ночь гудит: "Узнан! Повлияй! Объясни! Отговори!" Свою сестру она
терпеть не может! Недавно все-таки выдворила ее из дома. Окрутила, - старуха
уж молчит, только ходит и слезы утирает! И то тихонько-тихонько. Тут громко
не поплачешь - такая тут любовь к родителям! Она давно поняла, что ее
кровного здесь уж ровно ничего не осталось. А чуть что заикнется, так
старшая дочь ей ласково: "Мамочка, ну зачем вы себя утруждаете всякими
мыслями? Вам же это вредно. Вы на семь лет старше отца! Вы нас выкормили,
поставили на ноги, ну и отдыхайте". Вот и все! Мать и замолчит! У-у, змея!
Ее и муж боится. Он у нее под каблуком. Как она скажет, так и будет. А что
вы так на меня посмотрели? Не верите? Ну, поживете - увидите. Я вам потом
объясню, чтоб вы были готовы. А то еще увидите и убежите.
- Да нет, мне и миссис Джен говорила то же, сказал Гроу.
- Джен? Неужели Джен Давенант? - И лицо у Бербеджа вдруг сразу и почти
чудесно изменилось сделалось каким-то очень мягким и простым. - Да, миссис
Джен Давенант - чудесная женщина, чувствует, что здесь происходит. И Волк
тоже чувствует, они верные друзья Виллиама, только помочь ничем не могут.
Да, впрочем, кто тут может помочь? Так что же доктор вам рассказал, когда
вез сюда? Неужели о штучке племянника смолчал?
- Начал, да ему помешали, - ответил Гроу. Ему очень нравился этот
актер: он был весь доброжелательный, положительный, собранный в кулак. На
все смотрел трезво и прямо. - Если, конечно, что-нибудь важное, - прибавил
он, - то простите.
Бербедж нахмурился.
- Ну, важности, положим, никакой нет... ответил он небрежно. - Впрочем,
это для меня нет, а они, конечно, раздуют костер как хотят. Так вот что
вышло... - Он выглянул за дверь. - Приехал я к нему в день его рождения по
делу, привез с собой бумаги...
Дело, по которому приехал Бербедж, было очень деликатное. Помимо кучи
лондонских новостей и сплетен, Бербедж привез комедию "Буря". Шекспир
написал ее лет пять тому назад для придворного театра, и с тех пор она
прошла только однажды и тоже при дворе. Теперь решили поставить ее для
публики, но прошла репетиция, и часть пайщиков заколебалась. Уж слишком
странной им показалась эта пьеса. С одной стороны, в ней, конечно, все, что
надо: океан, необитаемый остров, буря, дикарь, а сейчас, когда наши корабли
бороздят все моря и океаны, такие вещи в моде; с другой стороны, ни убийств
нет настоящих, ни приключений - так, черт знает что! Сделает ли сборы? И
пантомима, кажется, не у места лишняя и дорогая! Спорили, спорили и наконец
решили обратиться к самому автору, - что он скажет, то и будет, у него на
эти вещи нюх правильный. С этим Бербедж и приехал в Стратфорд.
- Хорошо, - сказал Шекспир, выслушав его. - Оставь, я посмотрю.
Когда Ричард утром пришел к нему, Шекспир протянул рукопись с вложенным
в нее листком.
- Ну вот и все, что я мог сделать, - сказал он. - Если ты будешь играть
Просперо, то, я думаю, пройдет.
Часа через два Ричард с пьесой в руках снова спустился к Шекспиру.
- Ну? - спросил Шекспир.
- Ты знаешь, - ответил Ричард, присаживаясь, я прочел. Хорошо! Теперь,
по-моему, все в порядке. Я бы даже и пантомиму оставил. Без нее непонятен
монолог Просперо, а его жалко выбрасывать - отличное место! Громкое,
звучное! На аплодисменты!
Шекспир повернулся к окну в сад и крикнул:
- Виллиам! - И объяснил Ричарду: - Мой племянник. Учится неважно, а
почерк как у секретаря королевского суда. Всегда все мои бумаги пишет.
Мальчишка вбежал с луком, увидел Бербеджа и остолбенел.
- Твой почитатель, - объяснил Шекспир с хмурой и гордой отцовской
улыбкой. - С утра здесь крутится. Видел тебя в "Гамлете" и "Саяне" <Трагедия
Бен Джонса>. Тебе сколько тогда было?
- Одиннадцать, - ответил мальчишка.
- Боже мой, пять лет прошло, а все как будто вчера, - вздохнул Шекспир.
- И стихи пишет.
- Хорошие? О чем?
- На темы древних. Ничего. Достопочтенному Кроссу нравится. Он ведь
здесь у нас