адовый  ножик  с  ручкой  из  оленьего
рога. Банка давалась туго, лезвие все время соскальзывало  с  ее  краев,  он
краснел и мотал головой. Как большинство людей, не  привыкших  к  физической
работе, он пускал в ход всю свою силу. Наконец банка ускользала и отец резал
себе пальцы.
     - Позволь, - говорила  мать,  которой  надоедало  это  единоборство,  -
позволь, я тебе открою. Ты же не так делаешь!
     Но отец только пыхтел и мотал головой.
     Однажды  банка,  которую  он  держал  как-то   по-особенному,   ребром,
выскользнула из его рук и заскакала по столу - круша и разбивая посуду. Отец
хотел схватить ее на ходу, но повалил окончательно, и она сочно  ляпнула  на
скатерть половину своего содержимого. Отец схватился  за  голову,  и  в  это
время вошла молочница. Она принесла  с  собой  два  полных  бидона,  и  отец
кинулся к ней, словно ища спасения.
     - Ох, постойте! - сказала молочница. - Что я видела!..
     Она сняла бидоны, поставила их на пол и остановилась, тупо и  изумленно
глядя перед собой.
     - Что же это я видела? - спросила она.
     Ее усадили и налили ей кофе, а она  все  мотала  головой  и  отставляла
чашку.
     - Постойте, постойте! - говорила она.
     Потом взяла чашку, сделала глоток, посмотрела на  отца,  посмотрела  на
мать и вдруг улыбнулась, и тут все улыбнулись, глядя на нее.
     - Так что же с вами случилось, милая? - спросила мать.
     - Нет, как же это так, как же я это унесла? - спросила  она,  кивая  на
бидоны, и покачала головой.
     Потом она стала рассказывать, что с ней случилось.
     А случилось с ней вот что.
     Как-то ей удалось с полными бидонами сливок протиснуться через толпу  и
сесть в переполненный поезд, сохранить их в давке и доехать до города. Около
площади Принцессы Вильгельмины она попала в какую-то облаву. То есть даже  и
не облава была это, а просто стояли  люди  в  полицейской  форме,  проверяли
документы, кое-кого сейчас же уводили, других  группировали,  выстраивали  и
гнали в оцепление. Погнали и ее - прямо  так,  с  бидонами  на  спине.  "Ну,
пропали мои сливки!" - подумала она.
     Толпу несло на самую площадь. Она была вся оцеплена конными войсками.
     На тротуарах ходили наряды  полиции.  Как-то  получилось  так,  что  ее
вынесло в самый центр, к тому красивому желтому зданию, где раньше помещался
кинотеатр "Аргус", а теперь висела вывеска:  "Офицерский  клуб".  Она  стала
смотреть.
     Толпу отгораживала и теснила цепь нашей полиции.
     Дверь клуба была открыта, и в нее входили и выходили какие-то люди.
     На тротуаре, немного поодаль от двери, стоял пожилой офицер  и  чего-то
ждал.
     На толпу он не смотрел, но иногда подзывал к себе ефрейтора  и  отдавал
ему какие-то приказания, кивал головой на цепь полиции.
     Тогда ефрейтор кричал, взмахивал дубинкой, и толпу осаживали назад.
     Молочница тоскливо думала о том, что сливки  у  нее,  пожалуй,  пропали
наверняка, - как их вынесешь из такой толпы, - и ничего не могла понять.
     Впрочем, и никто ничего не мог понять.
     Рядом с ней стояла  какая-то  женщина,  худенькая,  черная,  в  зеленой
шляпке; почему-то казалось, что это швейка. Она  все  время  поправляла  эту
шляпку и тоскливо говорила: "Господи, Господи, и зачем я пошла сегодня?"
     Потом сзади  загудела  сирена.  Люди  шарахнулись.  Ее  сильно  ударило
бидоном по спине и прижало в какой-то угол. Через толпу ехал  крытый  черный
автомобиль. Около самого подъезда в клуб он остановился : выскочили  двое  в
серых форменных плащах и пробежали в здание. Один из них мельком взглянул на
пожилого офицера, и тот  дотронулся  двумя  пальцами  до  фуражки,  сохраняя
прежнюю одеревенелость корпуса.
     Шофер молча и неподвижно сидел за рулем.
     "Господи, Господи!" -  взмолилась  сзади  швейка.  И  вдруг  из  здания
послышался крик, а вслед за тем шум тяжелого  тела,  которое  тащат  волоком
прямо через ступеньки.
     Пожилой офицер отступил от входа.
     На тротуар вылетел и упал высокий человек  со  смуглым  четырехугольным
лицом,  очень  крепкий  и  большеголовый.  На  него  сейчас  же  набросились
несколько военных, схватили его за шею, за руки, поставили на ноги и прижали
к стене.
     Он стоял  молча,  потряхивая  квадратной  головой  и  часто  подергивая
плечами, но его крепко и осторожно держали. Потом вывели еще  одного,  -  он
был в пиджаке, который все время разлетался,  показывая  грязную  сорочку  с
галстуком, сбитым на сторону, и разодранным воротничком. Кроме того, он  был
в пуху, сене и еще какой-то мерзости, которая пристала к его сюртуку.
     Все  это  молочница  видела  очень  точно,  ясно  и  не   менее   точно
пересказала.
     А вот затем произошло что-то уже совсем неожиданное.
     Внезапно офицер около двери  вздрогнул  и  вытянулся.  Люди,  державшие
арестованных, застыли и совсем притиснули их к стене.
     Ефрейтор строго кашлянул, поправил фуражку и кобуру.
     Из здания вышли люди в штатской одежде.
     Их было не очень много, человек девять-десять, никак не больше.
     Сзади шли военные.
     Люди в штатском сошли на тротуар и остановились, разговаривая и чего-то
ожидая.
     Один повернулся и стал смотреть на дверь.  И  тогда  на  тротуар  сошел
неторопливым, солидным шагом карлик, худенький, черноволосый,  с  подвижным,
обезьяньим лицом. Он остановился и поглядел на толпу. Тот,  что  смотрел  на
дверь, что-то сказал ему вполголоса, и он слегка кивнул ему головой.
     - Какой же он был из себя? - спросила мать.
     - Я его видела всего одну минуту, - ответила молочница. - Но  он...  он
почему-то показался мне очень страшным... Когда он стал что-то  говорить,  у
него дрожали губы... Да я его и не успела рассмотреть - было некогда...
     Потом карлик повернулся и пошел к арестованным, и тут...
     Молочница остановилась и посмотрела на мать.
     - и тут около него взорвалась земля.
     Кверху взметнулся столб огня почти малинового цвета.
     Земля брызнула фонтаном, и сейчас же зазвенели стекла и дурным  голосом
закричала какая-то женщина.
     Кто-то сзади или впереди выстрелил из браунинга, и сейчас  же  завопило
несколько голосов.
     Полумертвая  от  страха,  она  подумала,  что  падает,  но  сейчас   же
почувствовала, что падать ей некуда, что она стоит неподвижно и прямо, как в
гробу, в людской толще.
     Ничего впереди не было уже видно.
     Полз дым тяжелыми круглыми клубами, и выше  его  была  только  вывеска:
"Офицерский клуб".
     Все это заняло ничтожнейшую часть минуты.
     Потом вдруг ее подняло и шарахнуло в сторону.
     Как будто огромная  метла  поднялась  и  разбросала  людей.  Сразу  все
закричало, заговорило, заверещало в рожки и сирены, застонало и заплакало.
     Какие-то люди, истошно крича и трясясь от страха, перли на толпу,  лупя
направо и налево рукоятками браунингов.
     Около клуба, на развороченной и вывернутой  наизнанку  земле,  блестела
кровь, валялись какие-то люди и через клубы дыма, в оседающей  пыли  страшно
желтело заголенное тело.
     Автомобиль стоял, вздыбясь, как конь на триумфальной арке.
     Взрывом сломало  деревце,  и  зеленую  купу  подбросило  на  балкон,  а
изуродованный ствол торчал из-под измятой решетки.
     Молочница стояла минуту неподвижно и видела, как  карлика  усаживали  в
автомобиль; двое военных стояли около дверцы, а он суетился, что-то  говорил
им и все никак не хотел или не мог войти в автомобиль.  Наконец  его  как-то
усадили, дверца захлопнулась, военный снаружи подергал ее и покачал головой.
     Это она еще видела. Потом за ноги проволокли куда-то того, в пиджаке  и
грязной сорочке, который только что стоял около стены: у него  была  начисто
оторвана голова, и из подмокшей сорочки тянулось что-то  черное  и  красное.
Когда она увидела это, она мгновенно вспотела и ее закачало. Это  колебалась
толпа, распирая каменную коробку площади. И молочница потеряла сознание.
     Очнулась же она среди сквера;
     Она лежала на газоне.
     Бидоны стояли рядом.
     Над ней наклонился полицейский и держал ее за плечо. "Тетушка, слышишь,
тетушка?" - говорил он ей, и по его тону она поняла, что он окликает ее  уже
давно. Она вздохнула, взглянула на его грубое солдатское лицо, жесткие усы и
вдруг заплакала...
     Заплакала она и сейчас, когда окончила свою историю.
     - Я хотела ему налить сливок, да не было куда,  а  он  махнул  рукой  и
сказал: "Ладно, не надо".
     - Что же вы плачете? - улыбнулась мать и налила ей еще чашку. - Хорошо,
что все так кончилось! Вот, пейте!
     - Спасибо, - сказала она, всхлипывая и тоже улыбаясь.
     - А ты, Леон? - спросила мать, обращаясь к отцу, но он  уже  не  слушал
ее, а блаженно курлыкал над бидоном, цедя холодные, густые сливки.
     - Так что ж это было? - спросил он, возвращаясь к столу.
     - А кто ж его знает... - ответила молочница, уже успокоясь.  -  Значит,
кто-то что-то им подстроил.
     - Да, но что же? Бомбу, адскую машину или гранату?
     - Да кто ж его знает! Если бы я следила за тем... - беззаботно  сказала
молочница.
     - Да! - Отец быстро допил чашку и отодвинул ее  в  сторону.  -  И  этот
карлик...
     - Это он и был, - сказала молочница.
     Отец мгновенно понял, что она хотела сказать. - Он?
     - Он самый! - с испугом подтвердила молочница.
     - А! Идиоты! - Отец быстро вскочил со стула и снова сел.  -  Ничего  не
могут сделать порядком, как следует! Такой был  случай!  Стоял  рядом,  были
бомбы, только протянуть руку - и вот, пожалуйста, сел в авто и уехал. Да  за
это я бы им головы оторвал. Герои! - Он с каким-то злым  восхищением  ударил
ладонью по столу. - Пожалуйста, сел и уехал!.. Скоты!
     - Как тебе не стыдно, Леон! Ведь они погибли! - упрекнула мать.
     - Да, они погибли... верно, погибли, - сумрачно вспомнил  отец.  -  Да,
они-то погибли! - воскликнул он снова. - Да он-то! Он-то остался жив! Как вы
говорите? Стоял около автомобиля, суетился и все не мог в него влезть?
     - Влезть, верно, не мог, - подтвердила молочница. - Наверное, уж  очень
растерялся.
     - Черт знает что такое! - выругался отец и сел  на  стул  верхом.  -  Я
отдал бы всю институтскую коллекцию, только взглянуть бы на  его  череп!  Ну
ладно, будем ждать газет...
     - Хочешь еще кофе? - спросила мать.
     - И все-таки это непонятно, в высшей степени непонятно! - заговорил он,
опять расстраиваясь. - Вы, милая, стояли рядом, смотрели...
     - Слушай, оставь ты ее, оставь в покое! Видишь, девушка  чуть  жива  от
страха, принесла тебе сливок, а ты ее мучаешь! Ну что  она  может  знать?  -
вмешалась мать.
     - Ну, ладно, ладно, - успокоился отец, - будем ждать газет.
     В это время вошла Марта.
     - К вам давешний офицер, - сказала она.
     - А? - отец не успел задать вопроса.
     В комнату входил полковник Гарднер.

     Он был в штатском, и только в петлице его плаща торчал какой-то  значок
военного образца.
     - О! - сказала мать удивленно и радостно. - Дорогой гость...
     - И прибавьте: незваный и негаданный, - улыбнулся Гарднер. -  Извините,
особые обстоятельства заставили меня...
     - Он еще извиняется! - возмущенно взмахнула  рукой  мать.  -  Садитесь,
садитесь, пожалуйста! Вот я сейчас вам налью кофе. Кроме того, у меня есть к
вам дело...
     - Буду слушать с полным вниманием, - слегка поклонился Гарднер, - а  то
вы в самом  деле  можете  подумать  невесть  что.  Этот  странный  маленький
господин... но ведь, наверное, о нем и будет речь, не так ли?
     - Так! - кивнул головой отец. - Именно об этом мы и собирались  с  вами
поговорить, господин Гарднер. Видите ли, доктор  Ганка  -  больной  человек,
спрашивать с него за его поступки...
     - Вот видите! - Гарднер придвинул стул и сел к столу. - Но,  во-первых,
скажите: поверили бы вы моему честному слову?
     - Поверили бы, - решительно сказал отец.
     - Безусловно! - сказала мать. - Честному слову офицера...
     - Но прибавьте: немецкого офицера, фрау Курцер! - с какой-то  затаенной
улыбочкой напомнил Гарднер.
     - Для меня национальность не делает разницы, - пышно сказал отец.
     - О, - радостно  удивился  Гарднер,  -  даже  так?  Ну,  да  вы  совсем
снисходительны к Германии и к ее  армии,  господин  Мезонье!  -  Он  отвесил
легкий полупоклон отцу. - Ну ладно, если вы уже так великодушны, так  вот  я
даю вам честное слово, что доктор Ганка арестован совершенно вне зависимости
от разговора, который на днях мне пришлось с ним  вести.  Удовлетворяет  вас
это?
     Отец нерешительно поглядел на него.
     - Я, - начал он, - не совсем...
     - ...мне верите, - предупредительно докончил Гарднер.
     - Нет, не то. Но тогда я не совсем понимаю причины  его  ареста...  Что
мог сделать Ганка?
     Гарднер посмотрел ему в глаза и покачал головой.
     - Ай-ай-ай, господин Мезонье, господин Мезонье! Неужели это  правда?  -
спросил он с легким осуждением.
     - Что правда?
     - А вот то, что вы говорите мне сейчас?
     - Что я не знаю, за что арестован Ганка? - пожал плечами  отец.  -  Ну,
если вы считаете меня его сообщником...
     - О, нет! Ни в коем  случае  я  не  считаю  вас  сообщником  Ганки.  Но
Ганка-то, несомненно, ваш сообщник.
     За столом наступило короткое тревожное молчание.
     Гарднер обернулся и посмотрел на молочницу.
     - Эта девушка? - спросил он.
     Она вспыхнула и отодвинула чашку.
     - Это наша молочница, - сказала мать.  -  Она  принесла  нам  сливок  и
попала в эту кашу на площади Принцессы Вильгельмины.
     - Ага! - принял к сведению Гарднер. - Но теперь она вам  не  нужна,  не
правда ли?
     Молочница неловко встала с места.
     - Я подожду на кухне, - сказала она и вышла.
     - Вы мне обещали кофе, фрау Курцер! - напомнил Гарднер и  повернулся  к
отцу. - Вы, конечно, клевещете на себя, господин Мезонье! Я слишком высокого
мнения о вашей догадливости и интуиции, чтоб поверить вам. Да и не мое  дело
разъяснять вам наши отношения. Но что касается господина Ганки, то тут я вам
должен твердо и решительно сказать: никакие личные счеты  в  его  аресте  не
замешаны.
     - Вот теперь-то я и не верю вам, господин Гарднер! - убито сказал отец.
- Иначе почему я не арестован и зачем вы все мне это говорите?
     - Ну, это я вам объяснять пока не буду, - ласково улыбнулся Гарднер,  -
вы очень скоро все узнаете сами. Но вот что мне хочется вам сказать  сейчас.
- Он стал вдруг очень серьезен. - Я работаю в гестапо, в органе уничтожения,
пресечения и смерти. Но никогда я, державший в  руках  весь  этот  мощный  и
беспощадный механизм, не пользовался  им,  чтобы  уничтожить  моего  личного
врага. Верите вы мне? Отец молчал.
     - Вижу, что не верите.  Но  сейчас  объясню,  почему  вам  следует  мне
верить. Дело-то вот в чем: когда кто-нибудь меня заденет или оскорбит, я его
тут же, как собаку, застрелю на месте.
     - А это всегда возможно? - поинтересовался отец.
     - Всегда! - твердо ответил Гарднер. - В военное время? В неприятельском
городе? Всегда! Теперь вы мне верите?
     - Да! - вздохнул отец. - Это логично, в это верю!
     - Ну, а если вы в это поверили, то поверьте во все остальное: в  аресте
Ганки моя личная воля  никакой  роли  не  играла.  Главный  виновник  ареста
Ганки...
     - Ну? - со  страхом  спросил  отец.  Гарднер  неожиданно  повернулся  к
матери.
     - Теперь вот какое у меня дело. Разрешите взглянуть на ваш  балкон?  Он
ведь не заперт?
     - Нет, - сказала мать и поглядела на него.
     - Так разрешите, я пройду посмотреть? - Он  быстро  встал  и  вышел  на
балкон.
     - Главный виновник ареста Ганки...  -  повторил  отец.  -  Как  это  он
сказал, Берта?
     - А, да не думай ты об этом, не думай! - досадливо  приказала  мать.  -
Мало ли что тебе он скажет!
     Отец приложил руку ко лбу.
     - Я начинаю кое-что понимать, Берта, - сказал он жалобно. - Но  не  дай
Бог, чтоб я понял все до конца!
     Возвратился Гарднер.
     - Что у вас там, овощи? - спросил он, отряхивая колени.
     - Картошка! - убито ответила мать.
     - Так! Картошка! Ну, а когда он у вас ремонтировался в последний раз?
     Мать посмотрела на него с недоумением.
     - Точно месяц я вам не назову...
     - А сезон назвать можете? Летом? Зимой?  Весной?  -  он  все  отряхивал
колени.
     - Последний раз - в марте, - вспомнил отец.
     - Ага, в марте! Ну, а какой ремонт был - текущий или капитальный?
     - Что-то там со штукатуркой, - медленно и нерешительно вспомнил отец.
     - Текущий ремонт, - решил Гарднер. - Ну, а внизу кто живет?
     - Весь дом занимаем мы, внизу, под балконом, пустая комната, - ответила
мать.
     - Хорошо, но в ней, в этой пустой комнате,  всетаки,  наверное,  что-то
есть? - в голосе Гарднера слышалось легкое нетерпение.
     - Только старые вещи! - сказала мать.
     - Так вот идемте посмотрим эти старые вещи, - сказал Гарднер и пошел  к
двери.
     Я побежал за ним.
     В комнате Гарднер осмотрел все диваны с гудящими пружинами -  казалось,
что в них завелся целый рой майских  жуков  -  сдвинул  с  места  пыльные  и
дряхлые кресла с экзематозной сыпью позолоты, открыл дверцы шкафа и сунул  в
него лицо, пнул ногой  сундук,  так,  что  он  рассерженно  загудел  густым,
утробным голосом, потом долго, прищурившись,  смотрел  на  потолок  и  вдруг
потребовал лестницу.
     Лестницу принесли.
     Он полез на нее, потрогал хвост облезлого плафона, заглянул под него.
     Там был опять-таки потолок.
     Он сказал "ага", отряхнул руки и слез с лестницы.
     - Теперь идемте пить кофе! - сказал он с легким вздохом облегчения.
     - Так вы спрашиваете, что произошло на площади Принцессы  Вильгельмины?
- спросил он у отца. - Произошло вот что.  Трое  негодяев,  настоящие  имена
которых  выясняются,  под  предводительством   известного   государственного
преступника Карла Войцика узнали, что некая важная персона должна приехать в
город и выступить с речью в офицерском клубе. Откуда-то этим  негодяям  стал
известен и день выступления, хотя об этом знало всего несколько человек. Под
видом рабочих они по подложным документам проникли в  клуб  и  установили  в
трех разных местах адские машинки. Но один из них вызвал  подозрение  -  его
четырехугольная морда известна полицейским всей Европы, - вот его  задержали
как раз в то время, когда...
     Зазвонил телефон.
     - Извините, это, наверное, меня,  -  сказал  Гарднер,  подошел  и  снял
трубку. - Слушаю! - крикнул он и ответил:  -  Да.  Все  в  порядке...  Да...
Хорошо, присылайте! Если успеют! -  Его,  видимо,  не  так  поняли.  -  Если
успеют, то застанут... - Он посмотрел на часы.  -  Да,  минут  двадцать  еще
буду... Ну, уж это я  не  знаю.  -  На  ответе,  видимо,  настаивали,  и  он
раздраженно затряс головой. - Не  знаю,  не  знаю,  я  не  архитектор,  надо
посмотреть... Надо, говорю, прийти и посмотреть.
     Он повесил трубку, выругался: "Скотина" - и потом подошел к столу.
     - Итак? - спросил отец.
     Гарднер поднял на него тяжелые глаза.
     - Ага! - вспомнил он. - Так вот, стало известно,  что  в  толпе  должны
находиться еще двое... так сказать, запасных  швейцарцев,  кроме  того,  нам
сообщили их приметы. Поэтому площадь, а также часть прилегающих улиц оцепили
и  стали  проверять  документы  у  подозрительных  лиц.  Между  тем,   когда
арестованных стали уводить, Войцик затеял драку с  конвоем,  чтобы  выиграть
время и отвлечь внимание. Но тогда это почему-то не бросилось в глаза. Одним
словом, пришлось порядком повозиться, парень оказался крепким, и вот  в  это
время один из его негодяев,  стоящий  в  толпе,  бросил  бомбу.  К  счастью,
больших разрушений не произошло. Было убито четыре человека и  в  том  числе
один из негодяев, ранено человек двадцать пять, сломано  дерево  и  разнесло
автомобиль - вот  и  все.  Но  самое  главное  -  удалось  захватить  самого
предводителя банды.
     - А персона? - спросил отец.
     - Что п