улыбкой  же,  оцепенелой  и  почти  спокойной.  И
все-таки тогда же он почувствовал, что говорить ему следует. "Там, где можно
обойтись без этого, - подумал он, избегая мысли "об этом",  то  есть  о  том
страшном и неизбежном, что ему придется перенести, -  там  нужно  попытаться
это сделать".
     - Мне было известно, что автором статьи является брат  жены  профессора
Мезонье.
     - Да? - Гарднер смотрел на него ясно, выжидающе, в упор, но  опять-таки
без всякой угрозы. - Ну а сам профессор, он знает это?
     - Нет, не думаю, - Ганка покачал головой, - во всяком  случае,  он  мне
сказал бы.
     - А вы ему?
     - Я тоже ничего не говорил.
     - Значит, профессор не знает? - подытожил Гарднер. - Хорошо!  Ну  а  вы
что знаете? Вот конкретно: что  значит  фраза  о  том,  что  Кениг  знает  о
каком-то  фальсификаторе,   который...   вот   тут   "разрозненных   костных
фрагментов", обломков костей, что ли? Так в чем тут дело? Объясните.
     "Зачем ему это? - подумал Ганка. - Ведь  я  признался.  Чего  он  хочет
еще?"
     И коротко он сказал, что ему было известно о крупной  ссоре  профессора
Мезонье с его шурином, случившейся пятнадцать лет тому назад.
     - А подробнее, подробнее! - подстегнул его Гарднер.  -  Вы  же  близкий
человек в доме профессора, вы должны знать все это.
     "Ну, уж если так тебе хочется..." -  подумал  Ганка  и  рассказал,  что
пятнадцать лет тому назад господин Курцер работал у  профессора  в  качестве
младшего научного сотрудника.
     - Младшего! - даже крякнул от удовольствия Гарднер.
     - Да, младшего. На его обязанности лежало  препарирование  материала  и
описание некоторых второстепенных коллекций.
     - Так, так, - Гарднер не сводил глаз с лица  Ганки,  -  второстепенных!
Дальше!
     - А дальше произошло вот что.  Однажды  пришлось  произвести  кое-какие
небольшие раскопки разведывательного порядка, профессор был очень  занят  по
подготовке Международного антропологического съезда по вопросам предыстории,
который должен был произойти в здании института. Его сотрудники были  заняты
тоже. И вот послали Курцера.
     - Потому что старших научных сотрудников профессор от  работы  отрывать
не пожелал? - спросил понимающе и даже сочувственно Гарднер.
     "Но почему это так его интересует? - подумал Ганка.  -  Неужели  он  не
знал этого раньше от самого Курцера?" И вдруг понял, что именно от самого-то
Курцера Гарднер никогда этого не узнает. Не такая это история, чтобы  о  ней
можно было рассказывать всем,  а  тем  более  Гарднеру:  ведь  он  именно  и
радуется потому, что поймал Курцера на какой-то лжи. Наверное,  тот  выдавал
себя  за  главного  сотрудника   института,   чуть   ли   не   руководителя,
родственника, друга и правую  руку  знаменитого  профессора  Мезонье,  а  на
поверку оказывается, что он был младшим сотрудником,  -  может  быть,  самым
младшим из всех! Что он употреблялся для каких-то разведывательных  работ  и
только тогда, когда все остальные были в разгоне, а  то,  возможно,  его  не
послали бы и на эти... как их там?.. разведывательные раскопки.
     "Подбирает материал", - подумал Ганка и уже совсем иным  тоном  -  даже
некоторая легкая фамильярность звучала в нем - продолжал:
     - Раскопки надо было сделать небольшие и недалеко, пятьсот  -  шестьсот
километров от института. Господин Курцер поехал и провел  там  десять  дней.
Это, знаете, очень мало - десять дней, тут требуется совсем  особая  техника
раскопок, с учетом всех геологических слоев и мест  находок.  Профессору  он
сказал, что ничего им не обнаружено, так, есть какие-то кости, но совсем  не
на той глубине и не такие, как предполагалось вначале. Профессор не стал  их
и смотреть. Потом прошло недели две, Курцер уехал куда-то на летние каникулы
и оттуда прислал свою статью в газету "Вечерний обозреватель" о том, что  им
найдены останки человека новой ископаемой расы, жившей  в  третичную  эпоху,
обнаруженные в таких-то слоях, при таких-то и  таких-то  обстоятельствах,  -
подробности я даже, право, и не помню.
     - Неважно, - сказал Гарднер. Он слушал с большим вниманием и  временами
отмечал что-то на полоске бумаги. - Что произошло потом?
     - А потом произошло  вот  что.  Профессор  немедленно  написал  Курцеру
письмо, требуя, чтобы он приехал, привез  ему  останки  этого,  как  он  его
называл, эоантропа. В газете был помещен снимок -  челюсть,  часть  черепной
коробки и четыре зуба. Курцер приехал, привез ему кости, и тут оказалось...
     Ганка остановился  и  посмотрел  на  Гарднера.  Тот  сидел  неподвижно,
положив обе руки на стол, и смотрел на Ганку. Глаза у него поблескивали.
     - Да! И что же оказалось?
     - Оказалось, что эта находка сделана в стенах института.
     - В стенах института? - спросил Гарднер. - Как же это так?
     - Оказывается, Курцер нашел в одном из шкафов челюсть шимпанзе, которая
пролежала в земле много времени, в другом шкафу  отыскал  древний  череп  из
курганного  погребения,  то   есть   тоже   ископаемый,   но   принадлежащий
современному человеку, отделил от него часть черепного свода и  составил  их
вместе.
     - Так, - сказал Гарднер и дотронулся до карандаша. - Дальше!
     - А дальше - профессор просто-напросто выбросил Курцера  вместе  с  его
костями. Кажется, даже замахнулся на него палкой.
     - О! Палкой? - с уважением переспросил Гарднер. - Вот как!
     - Да, кажется, мне так именно рассказывала мадам Мезонье.  Впрочем,  не
знаю... Но, во всяком случае, скандал был большой. Курцер много лет скитался
по свету, работал в каких-то бульварных газетах, пока  он  наконец...  -  Он
вовремя остановился: совершенно незачем было обострять отношения.
     - Да! - Гарднер записал на полоске бумаги  несколько  строк,  обвел  их
рамкой и положил карандаш. - Значит, на эту историю вы и  намекали  в  своей
статье? - сказал он тем же тоном, что и начал, показывая этим, что  разговор
окончен и начался допрос.
     "Пока все идет хорошо", - подумал Ганка и почувствовал какое-то смутное
томление, как будто после спокойной  и  строгой  безнадежности  промелькнула
какая-то надежда, и он на миг поверил в нее.
     Гарднер перегнул бумажную полоску вдвое и положил на нее карандаш.
     - Теперь поговорим о вас, - сказал он. - Предупреждаю, что я  хотел  бы
обойтись без третьей степени. Вы ведь знаете, что такое третья степень?
     "Вот оно! - подумал Ганка. - Вот оно самое!"
     - Я думаю, мы с вами договоримся быстро. Вы  человек  культурный  и  не
заставите меня... Ну, одним словом, я хотел бы знать, кто из  друзей  Гагена
сотрудничал в листке "Закованная Европа".
     Ганка  ошалело  смотрел  на   Гарднера.   Он   не   представлялся,   он
действительно ничего не мог понять и даже переспросил:
     - "Закованная Европа"? Листок "Закованная Европа"?
     - Да, да, - повторил Гарднер. - Именно листок  "Закованная  Европа".  А
почему это вас так удивляет?
     - Во-первых, в листке "Закованная Европа" все статьи были подписаны,  а
во-вторых... я ведь не пишу в газетах, у меня  и  слога  такого  нет...  вы,
наверное, путаете меня с кем-то другим.
     - Ни с кем я вас не путаю, - сказал Гарднер.
     Он подошел к шкафу, отпер его, вынул оттуда толстую папку,  полистал  и
вынул из нее конверт.
     - Это ваш почерк? - спросил он. -  Узнаете?  Оно  написано  месяц  тому
назад к Гагену.
     - Да, это мое письмо, - ответил Ганка, тщетно стараясь  вспомнить,  что
же в нем было написано, хотя в то же время твердо  был  уверен,  что  ничего
особенно важного в нем не было, - их отношения с Гагеном никогда  не  носили
характера тесной дружбы.
     - Так, - сказал Гарднер. - Для меня понятно  ваше  молчание.  Вы  имели
связь с редакцией  и  доставляли  ей  сведения  о  зверствах  на  территории
протектората.
     - Я? - изумился Ганка совершенно искренне. Он и понятия не имел, откуда
и как редакция собирает материал, хотя и читал иногда эти страшные  короткие
письма на последней странице  газеты,  под  рубрикой  "В  застенках  средней
Европы". - Откуда я мог бы...
     - Значит, - посмотрел на него Гарднер, - помочь вы нам не хотите?
     - В чем помочь?! - крикнул Ганка и вскочил.
     - Садитесь! Спокойно! - приказал Гарднер. -  Помочь  в  том,  чтобы  вы
очутились на воле.
     - Какой же ценой? - спросил Ганка убито.
     - Ну, о цене договоримся, - успокоил его Гарднер. - Да сидите,  сидите!
Слушайте, доктор, говорю серьезно, не устраивайте мне больше истерик. Больше
одного раза я этого не  выношу.  Итак,  вот.  Назовите  мне  друзей  Гагена,
немного, ну, двух-трех  человек,  и...  идите  к  своим  обезьянам.  Кстати,
передайте  привет  господину  профессору.  Ланэ  говорит,  что  я  осквернил
какой-то его череп... Как его там? Ну? Что у него стоял на  столе?  Какой-то
антропос, кажется?
     - Питекантроп! - свирепо сказал Ганка.
     - Ага, питекантропос. Ланэ говорил мне...
     - Ничего вам не говорил Ланэ, - не выдержал Ганка.
     Гарднер, прищурившись, посмотрел ему в лицо.
     - Не говорил? Ну а если все-таки говорил? Конечно, не исключено  и  то,
что я вам и вру. Ганке говорю про Ланэ, а Ланэ - про  Ганку.  Даже  наверное
это так. Ну а если на этот раз я все-таки  сказал  вам  правду?  Что  тогда?
"Какой крах! Какое падение! Какая беда!" - продекламировал он.
     Ганка пыхтел, молчал и смотрел на пол.
     - Ладно. Оставим пока это. Так вот:  назовите  две-три  фамилии  друзей
Гагена, но, конечно, живых, не повешенных, - и пожалуйста, я раскрываю двери
темницы... Нет ли у Сенеки какой-нибудь подходящей цитаты на этот счет?
     - Господи, как все это глупо! - вдруг воплем вырвалось у Ганки.
     - Что именно? - быстро и учтиво осведомился Гарднер. - Что я  вас  хочу
выпустить на свободу или... что еще?
     Голова Ганки разламывалась на части. Он  был  готов  ко  всему,  прежде
всего к ответу за свои статьи, направленные  против  Кенига,  -  тут  бы  он
мужественно боролся до конца. Но вот его допрашивали о статьях  и  людях,  о
которых он не имел никакого представления, и это оказывалось страшнее всего.
"Что за идиотизм? -  подумал  он  оцепенело.  -  Что  же  я  скажу?  Ведь  я
действительно ничего не знаю  о  Гагене...  Ну  а  если  бы  знал,  -  вдруг
пронеслось у него в голове, - тогда что?" И он по холодел  оттого,  что  эта
мысль пришла ему в голову.
     - Ну? - спросил Гарднер. - В чем же дело? Я жду...
     И вдруг Ганка быстро, неразборчиво залепетал:
     - Господи, как все это глупо! Вы же поймите... поймите, я же  думал,  я
же думал, что вы меня будете спрашивать о нашем институте, а  вот  вы...  Но
ведь я тут ничего, ровно ничего не знаю... Вот вы говорите: Гаген. Говорите,
мой друг! Гаген - мой друг? Какой же он мне друг?.. Совсем он мне не друг. И
он никогда не разговаривал о своих делах.  Вы  его  не  знаете...  какой  он
замкнутый и молчаливый... Он очень, очень молчаливый...
     - Ну, как не знаю! - добродушно улыбнулся Гарднер. - И что  молчаливый,
тоже знаю. Сообщников своих он не назвал, очевидно, именно по  причине  этой
замкнутости... Вот я вас и прошу дополнить эти показания.
     Ганка молчал.
     Гарднер посмотрел на Ганку.
     - Ну и еще одно, чтобы вы  ясно  понимали  свое  положение.  Я  мог  бы
немедленно отправить вас в сад пыток вашего  благожелателя  Коха.  Ну,  того
самого, с которым у вас произошел некий инцидент. Но  есть  ряд  причин,  по
которым я желал бы вас оставить живым. Я думаю, что в  этом  отношении  наши
желания совпадают. Не правда ли? - тут Гарднер опять улыбнулся.
     Ганка был в страшном волнении.
     Во-первых, в словах Гарднера  почувствовалось  ему  что-то  похожее  на
правду Да и в самом деле - не похож был этот допрос на те, которые в гестапо
устраиваются смертникам. Вот того же Гагена допрашивали,  конечно,  не  так.
Он, Ганка, запирается, а его не бьют. По всему видно,  что  Гарднер  задумал
какую-то ловкую комбинацию. Так вот, надо  узнать,  какую  именно,  и  тогда
почему не обдурить этого молодца... Кстати, он и не выглядит особенно умным.
Во-вторых, он, Ганка, думал, что его сразу же  станут  спрашивать  о  работе
института, а тут, как видно, этим вовсе и не  интересуются.  Вот,  например,
его статья только и выплыла в связи с тем, что Гарднеру потребовалось узнать
кое-что из биографии Курцера. Самый же смысл ее остался для него  совершенно
неясным или он не обратил на него особенного внимания.  И  в  самом  деле  -
научная статья по очень, очень частному и специальному  вопросу.  Разве  тут
так легко разобраться, в чем дело? Он вдруг вспомнил, что и при аресте  тоже
не забрали его рукописи, а между тем один из обыскивающих листал  ее,  видел
снимки и диаграммы и все-таки ничего толком не понял.  Значит,  может  быть,
верно, есть надежда вырваться. Но вместе с тем он видел - и это было третье,
- что его не то принимают за совсем другого, близко связанного  с  редакцией
человека, не то действительно что-то вычитали такое в его письме,  что  дает
им основание причислять его к эмигрантским кругам, занимающимся политической
деятельностью. Вот из всего этого следовало немедленно, сейчас  же,  сделать
какой-то вывод, а соответственно с ним и повести себя.
     Но как? Как?
     Голова шумела.
     Он снова заметил, что дрожит.
     Это нелепое и позорное предложение путало все его карты. Ведь  еще  час
тому назад все было ясно, и ясно до такой степени, что и думать ни о чем  не
приходилось. Он знал твердо, что погиб,  и  ему  оставалось  только  одно  -
умереть как следует. Но, кроме того, он знал, что так просто ему умереть  не
дадут. Что перед этим его станут бить, выламывать ему руки, лить в уши и нос
воду, может быть, приставлять к телу обнаженный провод,  -  вот  все  это  и
нужно вынести. Он догадывался, как и кем все это проделывается, и  именно  к
этому и готовил себя. Но то, что потребовал  от  него  сейчас  Гарднер  -  и
потребовал отнюдь не крича и не угрожая, - совершенно  сбило  его  с  толку.
Потом эти шуточки насчет Ланэ. Конечно, Гарднер врет и  издевается...  он  и
сам не скрывает этого... но, Господи, Господи, как все  это  неприятно!  Все
это не то, совсем не то, чего он ждал, чего боялся и к  чему  готовился.  Он
растерянно  и  глуповато  смотрел  на  Гарднера,  и  даже  рот  у  него  был
полуоткрыт.
     А Гарднер тоже смотрел и тоже ждал.
     - Ну что, - спросил он, - подумали?
     - Но я... - начал Ганка и махнул рукой: о чем он мог говорить?
     - Хорошо. - Гарднер взял телефонную трубку и назвал какой-то номер.
     - Это вы, Бранд? - спросил он. - Этот еще у вас? - Несколько секунд  он
слушал молча. - Так вот что! Быстро кончайте и ведите  его  сюда...  Уже?  У
меня в кабинете!.. Хорошо! Хорошо! Хорошо, Бранд! Так я жду!
     Он положил трубку, взял карандаш и что-то быстро  записал  на  бумажной
ленте.
     - Положение-то вот  какое,  -  сказал  он  миролюбиво.  -  Дела  вашего
института меня не особенно интересуют. - Он усмехнулся. - Конечно,  вы,  так
же как и ваш руководитель, заслужили двадцать раз петлю, но пока это не  мое
дело. Тут действует иное ведомство, и, надо думать, оно доведет это дело  до
счастливого конца. Если вы будете полезны нам кое в чем еще другом, вот  вам
моя рука - я согласен поставить крест  на  всем  вашем  прошлом.  Видите,  я
открываю перед вами все карты. Но для этого необходимо, чтобы вы помогли нам
в другом отношении.
     Дверь отворилась и вошли - сначала офицер, за ним два солдата, а  между
ними...

                                Глава пятая

     ...Между ними шел высокий черный человек с короткими жесткими волосами,
тяжелым, четырехугольным лицом.
     Одет он был в глухое черное осеннее пальто с оборванными и болтающимися
пуговицами, очень длинное,  из-под  которого  высовывались  только  красные,
некогда модные туфли с острыми концами.
     Не дойдя шага до стола, он остановился и стал спокойно ждать.
     - Так, -  сказал  Гарднер,  с  удовольствием  всматриваясь  в  него.  -
Отлично. Очень хорошо. Господин Ганка, встаньте и подойдите ко мне.
     Ганка подошел.
     - Скажите, не знаете ли вы вот этого человека?
     - Вовсе он меня не знает, - быстро сказал вошедший.
     - Да! - выпалил вдруг Ганка и осекся: все, что угодно, все, что угодно,
но именно этого не следовало ему говорить.
     - Да, да, - ухватился Гарднер, - знаете, и звать его... ну... ну?..
     - Да не знает он меня, не знает, - сказал длинный  и  обернул  к  Ганке
свое страшное, зеленое лицо. - Я же никогда и не был в этом городе. Я...
     Гарднер встал, кряхтя перегнулся через стол и с наслаждением тюкнул его
тяжелым пресс-папье по макушке.
     - Ты, грязная свинья! - крикнул он, но не особенно  зло.  -  Все  равно
ничего не выйдет. Придется рассказать все по порядку. Уж я из  тебя  все  по
ниточке повымотаю!
     Он бросил пресс-папье на стол и сломал им карандаш.
     Высокий покачнулся, но так же спокойно и окончил:
     -  ...я  же  австриец,  меня   зовут   Отто   Грубер.   Я   мастер   по
динамоустановкам. - Он как бы машинально провел рукой по волосам и  стряхнул
с пальцев тяжелые капли крови. - Я Отто Грубер! - повторил он.
     - Заткните  ему  глотку!  -  приказал  Гарднер.  Солдаты  подскочили  к
высокому и схватили его за руки. Ганка же смотрел ему в  лицо  и  вспоминал:
где он его видел?
     Вспомнить же было очень просто.
     Год тому назад этого человека действительно привел к нему Гаген, но кто
он такой, не объяснил. Просто сказал:  "Вот  этого  вашего  соотечественника
нужно спрятать на две, на три ночи" (он именно сказал "ночи", а не "дня",  и
Ганка сейчас же обратил на это внимание). Был тогда этот человек  в  цветном
драповом пальто, дорогом и хорошо сшитом, очевидно, по специальному  заказу.
В руке у него была тросточка с ручкой из слоновой кости, и, войдя, он сейчас
же прислонил  ее  к  стене.  И  этот  жест,  почти  машинальный,  спокойный,
очевидно, очень привычный, сразу же запомнился  Ганке.  В  то  время  прошел
небольшой быстрый  дождь,  насквозь  пронизанный  солнцем  и  ветром,  и  на
драповом пальто и серебристой шляпе гостя лежали черные капли  дождя.  Гость
снял шляпу и отряхнул ее. Потом он снял пальто; под ним  оказался  почему-то
очень приличный, но все-таки никак не костюм,  а  просто  комбинезон  синего
цвета. Он отряхнул и его и прошел вслед за Ганкой в комнату. Вечером  пришел
Ланэ и утащил Ганку в театр, а гость остался.
     - Кто это у вас? - спросил Ланэ, и Ганка, застигнутый врасплох,  назвал
ему фамилию гостя.
     - Он нехороший человек! - сказал Ланэ, подумав. - Я ему не  доверил  бы
дом. Вы его хорошо знаете?
     - Ну как хорошо! Нет, конечно, - ответил  Ганка.  -  А  почему  вы  так
говорите, что нехороший? Разве вы...
     - А вы взгляните на его лицо: оно  тупое,  четырехугольное  и  какое-то
тяжелое.  Впрочем,  австрийцы  в  большинстве  такие...  Лафатер,  например,
пишет...
     -  Лафатер!  -  засмеялся  Ганка.  -  Вот  откуда  подуло!   Подождите,
подождите, я скажу профессору, что вы читаете, он вам задаст Лафатера...
     - Нет, нехороший человек, -  вздохнул  Ланэ.  -  Даже  и  без  Лафатера
нехороший: такое тяжелое лицо... Вот увидите.
     Когда Ганка пришел домой, гость сидел перед шахматным столиком, курил и
смотрел на фигуры.
     - О! - сказал Ганка. - Так вы шахматист? Гость встал.
     - Ну, какой там шахматист... Так просто, балуюсь.
     Он был, очевидно, недоволен тем, что его застали за  этим  занятием,  и
даже слегка покраснел.
     - А вот мы сейчас сыграем, - сказал Ганка и весело потер руки. - Ну-ка,
ваши какие? Белые?
     - Да нет, не буду, - засмеялся гость. И опять смущенно: - Я же так, для
себя... Кто это приходил к вам?
     - Разве я вам не представил его?
     - Только фамилию сказали.
     - А!  Так!  Это  мой  товарищ  по  институту,  ученый  хранитель  музея
предыстории Иоганн Ланэ. Он вам понравился?
     - А что? - спросил гость и, подойдя к столу, смешал