Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
шахматы. - Я же его
не знаю, но, кажется, добродушный, хороший человек.
- Почему? - удивился Ганка.
- А что, разве я не прав?
- Нет, правы, конечно, если это только опять не по Лафатеру.
- По чему? - спросил гость и сдвинул брови. - По Лафатеру? Это ведь,
кажется, что-то из области физиономистики? - нерешительно вспомнил он. -
Нет, я этим не занимаюсь. Но он такой толстый, одышливый...
- "Толстый - значит добрый человек", - пишет где-то Сервантес, -
заметил Ганка. - Вы правы, конечно: и хороший, и добрый. Только...
- Только немного трусливый? - угадал гость.
- А откуда вы знаете про Лафатера? - нахмурился Ганка.
- Так! - неохотно ответил гость и стал складывать шахматы в ящик. -
Когда я еще бегал в школу, у нас на рынке сидел старик и гадал, и над ним
была большая вывеска: "Определение характера и способностей по Лафатеру", -
вот я и запомнил.
На другой день они сыграли в шахматы, и гость легко побил Ганку.
- Что за черт! - сказал ошалело Ганка. - Нет, это случайность!
Давайте-ка еще!
Сыграли еще раз, и Ганка опять был побит.
- Чудеса! - сказал Ганка. - Ничего не понимаю!
Он встал, походил по комнате, пофыркал, потом вернулся к шахматному
столику.
- Нет, не могу! - сказал он. - Что ж, вы меня два раза обыграли, как
мальчишку... Я ведь считался... А ну, давайте-ка еще...
И третий раз Ганка проиграл. Он сначала нахмурился, засопел, зафыркал,
потом подошел к гостю и хлопнул его по плечу.
- Ничего не поделаешь, - сказал он, с явной симпатией рассматривая его
неподвижное четырехугольное лицо, - не гожусь! Вот тебе и Лафатер! - Он
довольно потер руки и захохотал. - Вот тебе и Лафатер! - повторил он весело.
...Все это вспомнил Ганка, смотря на Отто Грубера, но целая пропасть
была между тем молчаливым, замкнутым, но очень сильным и живым человеком и
этим страшным, костлявым призраком, с которым двое солдат, очевидно,
неопытных и молодых, делали что-то непонятное. Словно какой-то ветер прошел
по его лицу и стер все, чем отличается живой человек от мертвеца. Именно от
трупа, тронутого не тлением, а грязной желтизной медленного увядания, была
окаменелая неподвижность лица: и цвет кожи, и даже то неживое спокойствие и
прямота взгляда, которым он смотрел перед собой.
"Лафатер?" - почему-то вспомнил Ганка, и вдруг ему показалось, что он
сходит с ума...
А кровь текла и текла.
Теперь на полу уже была изрядная лужица, и волосы на голове Грубера
были липкие и красные.
Солдаты повалили его зачем-то на пол, вернее - не повалили, а как-то
пригнули, и остановились, растерянно пыхтя и не зная, что же им делать
дальше.
Гарднер встал из-за стола.
- Господин Ганка, - сказал он громко, - так как же звать этого
человека?
- Я не знаю, - ответил Ганка.
- Но вы же сказали "да"? - нахмурился Гарднер.
- Я ответил: "Да, я не знаю".
- Позвольте, позвольте! Я спросил вас: "Вы знаете этого человека?" И вы
мне на это ответили: "Да, я знаю".
- Вы сказали, - поправил Ганка: - "Вы не знаете этого человека?" - И я
вам сказал: "Да, я не знаю".
- Ловко! - присвистнул Гарднер. - Выходит, что я вам и подсказал, что
вы не знаете? Вот она, школа Курцера! - обратился он к офицеру. - Узнаете?
Как я сказал, Ганс?
- Вы спросили подследственного, - методически ответил офицер, - не
знает ли он этого человека, и на это подследственный вам ответил: "Да".
- Понятно! - Гарднер посмотрел на солдат - те все пыхтели и прижимали
Грубера к полу. - Отпустите вы его, - с отвращением сказал Гарднер.
Солдаты отошли и встали поодаль, опустив красные руки по швам.
Грубер шумно вздохнул, поднял голову, оперся рукой о пол и стал
подниматься.
Кровь лилась.
- А ну! - сказал офицер и рывком поднял его с пола.
- Уведите его! - махнул рукой Гарднер.
Грубер повернулся к Ганке.
- Я не знаю, что вы хотели сказать, - проговорил он спокойно, - но если
вы...
- Да что же это?! - рявкнул Гарднер. - Что вы стоите, как истуканы!
Выкиньте его!.. Ну!..
Грубера опять схватили за руки. Офицер подошел, развернулся и ударил
его.
Все они вышли из комнаты. Гарднер подошел к двери и посмотрел им вслед.
- Ганс, опять в рубашку его! - крикнул он. - На целые сутки в рубашку.
Я потом приду, посмотрю сам...
Он повернулся в Ганке.
- Вот этого человека видели у вас на квартире, - сказал он своим
обычным тоном. - А чтобы вы не сомневались больше, я даже скажу и кто именно
его видел. Видел его у вас доктор Ланэ. Он еще предупреждал, что этот
человек ему весьма подозрителен, вы же засмеялись и пригрозили ему
профессором Мезонье. Кто же он такой?
Он снова сел за стол, поднял пресс-папье, погладил его и оставил. Потом
взял обломок карандаша, посмотрел на него и бросил в корзину.
Ганка весь дрожал. Лицо Гарднера в ржавых пятнах прыгало у него перед
глазами.
В такие минуты он понимал, что значит увидеть все в красном свете.
Его передергивало от лютой ненависти и страха перед тем, что сейчас,
сию секунду, должно произойти.
"Боже мой, Боже мой, - заклинал он сам себя, - что я сейчас сделаю!" Он
почувствовал легкую дурноту и оперся головой о стену.
Гарднер сидел и гладил пресс-папье.
И вдруг, вместо того чтобы броситься на Гарднера и вцепиться ему в
горло - в кадык, в кадык, в самый кадык, что так омерзительно выглядывал из-
под галстука! - Ганка пошатнулся, ноги у него подогнулись, и он плюхнулся на
пол.
Необычайная, туманная слабость охватила его. Он снова ощутил противный
запах ванили, отныне неразрывный для него с подвалом, тюрьмой и желтой
лампочкой. Потом вспомнил, что Грубер безмолвно стоял, стирая кровь с волос,
и она пачкала ему пальцы и капала на пол.
Он почувствовал такую тоску и такое отвращение ко всему, что ему
показалось - сейчас у него лопнет сердце.
"Лафатер! - подумал он. - Боже мой,Боже мой, ведь это я схожу с ума!"
- В смирительную рубаху, - сказал тогда ктото над ним, и глаза и щеки у
него сразу стали горячими.
Потом он сидел почему-то на полу, - почему? почему? почему? - смотрел
на Гарднера и плакал.
Слезы текли у него по лицу, - это было очень неприятно, он не стыдился
и не стирал их.
Гарднер наклонился, крепко обхватил его под мышки и легко оторвал от
пола.
- Опля! - сказал он весело.
Потом Ганка увидел себя на стуле, и около него на столе лежали та же
полоска бумаги и остаток карандаша.
- А вы закурите, закурите, это очень помогает, - суетливо советовал
Гарднер и все совал ему папиросу.
Потом он зажег спичку, дал закурить и смотрел, как Ганка, посапывая,
всей грудью вдыхал дым.
- Что, хорошие папиросы? - спросил Гарднер.
- Очень! - ответил Ганка.
- Так как звать этого человека? - Ганка молчал. - Молчите? Тогда я вам
скажу: Войцик, Войцик. Карл Иоганн Мария Войцик, вот как его зовут. И вы
отлично знаете это. Ну что, угадал я?
- Нет, - ответил Ганка и отвернулся. - Не угадали. Ничего я не знаю про
этого человека.
Глава шестая
Сколько времени прошло с этих пор? Шли часы, может быть, дни, а может
быть, и недели. Он просыпался, тупо смотрел на потолок, на противную желтую
лампочку, большой, видимо, цинковый сосуд, обмазанный чем-то черным и
пахучим, - дегтем ли, смолой ли, сам черт не разберет чем, - на вторую
постель, что стояла напротив, и его сейчас же снова поглощало без остатка
мутное, расплывчатое пятно без образа и звуков. Он так-таки ничего и не
осознавал из происходящего.
Впрочем, нет, он каким-то верхним чутьем не принимал, а знал, что
камера эта не та и положение его уже не то, другое какое-то, и сам он уже не
тот, что раньше. Как это произошло и что он сделал - этот вопрос никак не
приходил ему в голову. ЭРаз, очнувшись, он увидел, что его сосед поднялся с
койки. Но ему даже не пришло в голову поинтересоваться, кто он такой и
откуда взялся. Потом он видел, как сосед стоит под лампочкой, держит рубашку
и что-то делает с ее воротом - зашивает, наверное, - а потом, сколько он ни
приходил в себя, камера опять была пуста - сосед спал, свернувшись калачиком
и прикрывшись с головой одеялом. Значит, была уже ночь.
Так чередовался и сосуществовал этот ясный, простой и страшный в своей
простоте кошмар с глубоким и мутным забытьем. Желтая лампочка, серые,
шершавые стены, вторая кровать напротив и на ней его сосед - вот и все, что
он помнил.
В первый раз, когда он пришел в себя окончательно, сосед сидел на
кровати и смотрел на него. Ганка поднял голову и улыбнулся.
- Ну, как? - спросил сосед, и только сейчас Ганка узнал его: это был
Карл Войцик. - Вам лучше?
Ганка помолчал, соображая, потом вдруг в ужасе вскочил с койки, сделал
движение бежать, но сейчас же сел опять. Глаза его были широко открыты, он
часто дышал.
- Что это с вами? - спросил Карл Войцик.
Ганка молчал.
- Воды хотите?
- Разве вас не расстреляли? - спросил наконец Ганка совсем тихо.
- А что, вы дали такие показания? - без особого возбуждения, но с
интересом осведомился Карл Войцик.
- Ничего я не давал, - сказал Ганка.
- Ну, а почему же...
"В самом деле - почему? Во сне, что ли, приснилось?"
- Мне показалось, - с трудом выговаривая слова, ответил Ганка, - что
вас расстреляли еще вчера, но теперь я вижу, что вы и тот совсем не похожи.
Войцик смотрел на него, не сводя глаз, с какой-то трудно уловимой
иронией или насмешкой.
- Так вас водили смотреть расстрел? - спросил он.
Ганка опять задумался: что-то все время всплывало и сейчас же снова
исчезало из его памяти.
- На расстрел? - спросил он, морщась от усилия вспомнить все. - Водили?
Нет, никуда меня не водили, я и вообще не выходил из кабинета... но вот из
окна...
- Ага! - сейчас же понял все Войцик. - Они подвели вас к окну и
сказали: "Смотри! Вот что будет с тобой, если ты будешь упрямиться и не
слушать добрых советов". Так?
- Так! - ответил Ганка. Но сейчас же закричал: - Нет, нет, совсем не
так! То есть так, но...
- Все так! - Войцик очень твердо сказал это, показывая, что разговор на
эту тему он считает оконченным. - Ну и тогда вы сделали все, что от вас
потребовали? Не так ли?
Ганка схватился за голову и заходил по камере.
- Я что-то подписывал, - сказал он жалобно. - Я, верно, что-то
подписывал... бумагу какую-то, потом письмо, потом декларацию: "Коммунизм
является только нашим первым противником, за ним пойдет и борьба со всякой
демократией! Мы расисты!.." Что-то в этом роде!
- Очень хорошо, - усмехнулся Войцик, - достойнейший документ! И после
того, как вы его подписали, вас послали ко мне и приказали: "А теперь
запоминай все, что тебе будет говорить твой сосед, - в этом твой последний
шанс". Так?
Ганка молчал.
- Видите? Опять так. Я не хочу притворяться и поэтому играю с вами в
открытую. Так вот, давайте договоримся наперед: из этого...
- Боже мой, боже мой! - сказал Ганка в ужасе. - Этого не было... Но
ведь можно и так подумать! Как же я не сообразил всего этого!
- Ну вот, - кивнул головой Войцик, - а раз сейчас вы все соображаете,
давайте договоримся наперед: ничего у вас не получится. Конечно, от такого
поручения вы отказаться не можете... Скажите, они сильно вас били?
Ганка с величайшим напряжением смотрел на него и молчал. Что-то смутно
припоминалось ему, но все время ускользало, и он никак не мог уловить то
основное и единственно важное, что следовало поймать и вырвать из этой
путаницы.
- Я писал, я, верно, что-то много писал! - повторил он уже почти
бессмысленно.
- Ну, понятно! - Войцик грубо расхохотался. - Иначе разве вы были бы
тут? - Он отвернулся и лег на кровать, спиной к Ганке.
Потом Ганка снова спал, вернее - не спал, а впадал в тяжелое
полузабытье, во время которого он помнил, однако, что он находится в тюрьме,
в новой камере, что рядом с ним лежит Карл Войцик, считающий его предателем,
и это, пожалуй, верно, потому что не зря, вовсе не зря его посадили в эту
камеру.
Сколько времени это продолжалось, он опять-таки не помнил, но его
разбудила чья-то грубая рука, которая трясла его за ворот. Он приподнялся,
сильным движением плеча сбросил эту руку и сел на кровати. Перед ним стоял
солдат и держал в руке какую-то бумажку.
- На допрос! - сказал он, а так как Ганка продолжал сидеть неподвижно,
нетерпеливо добавил: - Давай, давай пошевеливайся! Ты не один у меня!
... Когда Ганка возвратился, на столе стояла довольно большая оловянная
миска, по дну которой было разлито немного мутной жидкости. Рядом лежал
кусок серого хлеба.
- Ваша порция, - сказал Войцик, не глядя на него.
Он сидел на кровати, а перед ним на табуретке стояли какие-то фигурки,
слепленные из хлебной мякоти. - Ганка не сразу даже понял, что это шахматы.
- Что, хоть покормили они вас там? - небрежно спросил Войцик,
передвигая какую-то фигурку.
Ганка стоял, молча смотря на него, но Войцик сейчас же и забыл о своем
вопросе. Он сосредоточенно смотрел на шахматную доску, начерченную на
табуретке, и думал.
- Да! - сказал он наконец громко сам себе и усмехнулся. - И так не
выходит, и так не выходит...
- Войцик! - робко позвал его Ганка.
- Да? - он все смотрел на шахматы. - Да, говорите, я вас слушаю.
- Вы знаете, что они мне сказали?
Войцик двинул было какую-то фигурку, но сейчас же покачал головой и
поставил ее обратно.
- Да, что же они вам сказали? - спросил он равнодушно.
Ганка глубоко вздохнул и ничего не ответил.
- Что за черт! - выругался Войцик, не сводя глаз с шахматной фигуры. -
А если... Нет, так тоже нельзя... Ну, ну, что же они вам сказали?.. Это
Гарднер, что ли, сказал? - поднял он глаза на Ганку.
- Да, Гарднер. Он мне сказал: "Раз вы подписали декларацию от имени
работников института против псевдоучения профессора Мезонье, значит вы наш".
А если бы вы знали, какая это гнусность!
Войцик молчал.
- Мне осталось только одно! - сказал Ганка и облизал пересохшие губы.
- Именно? -поинтересовался Войцик. Ганка нерешительно посмотрел на
него.
- Но вы... - заикнулся он. Войцик молчал.
- Я выйду и убью Гарднера! - вдруг выпалил Ганка.
Войцик поднял голову - до сих пор он все переставлял шахматы - и
посмотрел ему в яйцо, быстро, внимательно и злобно, и снова стал смотреть на
табуретку.
- Ну конечно, вы мне не верите! - жалобно сказал Ганка, и слезы у него
потекли по лицу.
- Не покупайте, не покупайте меня, Ганка, так дешево! - вдруг
раздраженно заговорил Войцик и повернул к нему свое ненавидящее лицо. - Вы в
этих делах еще новичок. И они вас очень... понимаете, просто очень нехорошо
проинструктировали. Вы спешите и путаетесь. Это же грубая и топорная работа,
как вы этого сами не понимаете! Скажите им, что они от меня ничего не
получат! Сегодня или завтра они меня выведут и расстреляют, только этим дело
и кончится, - и он злобно смешал шахматы.
- Гарднер сказал, что я должен предложить вам передать на волю записку.
Сказать, что меня скоро выпустят, и если вы желаете что-нибудь передать...
- Господи! - вдруг взмолился Войцик. - И это Гарднер! Но вы-то, вы-то,
Ганка... Ведь вы же умный человек, вы же должны понимать...
- Гарднер мне сказал, - продолжал Ганка: - "Конечно, он вам сначала не
поверит, но внушите ему, что вас скоро выпустят, - серьезных обвинений
против вас нет, и декларацию вы уже подписали, а дело вел ваш
университетский товарищ Людовик Дофинэ".
- Как? - очень удивился и даже испугался Войцик. - Вы и про декларацию
должны были сказать мне?
- Да, да, и про нее, и даже именно про нее. Он несколько раз повторил
мне и про декларацию и про то, что Людовик Дофинэ, мой университетский
товарищ, был моим следователем: "Так вот Войцику и скажите".
Войцик покачал головой.
- Ах, какая сволочь этот Гарднер! - сказал он задумчиво. - Ах, какая
сволочь! Вы знаете, Ганка, он только кажется ограниченным, а на самом деле
он очень умный, он умнее всего гестапо. Он знает, что врать и как врать, и
вот на этом, именно вот на этом, они действительно могли бы поймать
какого-нибудь юнца.
- А вас? - спросил Ганка.
Он спросил потому, что последние слова Войцика для него прозвучали так:
- "Но меня, сударь, вы и на этом не поймали бы".
- А меня... - в раздумье повторил Войцик и остановился. - Нет, то есть,
может быть, да... То есть, конечно, нет. Но это не потому, что я не поверил
бы вам, - возможно, поверил бы, и даже конечно поверил бы, но записку и
адреса не дал бы. Он еще подумал.
- А когда вас должны выпустить?
- Да я ведь не знаю, выпустят ли, - сказал тускло Ганка. У него опять
начала болеть голова и становилось душно и мутно. - Он сказал мне: "Сегодня
или завтра отпустим".
- Понятно! Выпустят, Ганка, обязательно выпустят! Вы им теперь нужны...
- Он криво усмехнулся. - А вот Людовика-то Дофинэ, очевидно, уже...он не
договорил и щелкнул себя по затылку.
Ганс посмотрел на него с удивлением.
- Вы меня не так поняли, - сказал он. - Какой Людовик Дофинэ? Никто со
мной, кроме Гарднера, не говорил. А Дофинэ и на свете-то не существует.
- Не существует? - переспросил Войцик. - Да, теперь, конечно, уже не
существует. Раз Гарднер вам назвал его фамилию, значит, больше его не
существует.
- А разве?.. - начал Ганка испуганно.
- "Разве он был?" - хотите вы спросить. В том-то и дело, что был... И
университет окончил, и сторонником народного фронта был, и работал
следователем в гестапо но нашему поручению. Видите, все это Гарднер учел
вполне трезво. И если ошибся, то только в одном.
- В чем же? - спросил Ганка.
- В том, что ни адреса, ни письма я вам все-таки не дам.
- Вы не доверяете мне по-прежнему? - спросил Ганка после некоторого
молчания.
- Нет, не по-прежнему! - ласково улыбнулся Войцик и дотронулся до его
руки. - Теперь я не доверяю вам больше прежнего, потому что знаю, что вы
непременно попадете опять в руки Гарднера.
Войцик откинулся на стену и закрыл глаза. Вид у него был очень
утомленный. Так прошло много времени. Потом он провел рукой по лицу,
посмотрел на Ганку и улыбнулся.
- Да, - сказал он. - Это уже все. Кто-то выдает, и умело выдает. Что,
вам велели с моей запиской сейчас же прийти к ним?
Ганка покачал головой.
- Нет, просто сказали, чтоб я выполнил как можно лучше ваше поручение и
больше ни о чем не думал.
- Умно! - усмехнулся Войцик. - И умно, и дальновидно! Чем дальше
знакомлюсь с Гарднером, тем больше отдаю ему должное. Ясно, что он серьезно
рассчитывает на вас, и какое счастье, что он ошибается. В этом и есть залог
его гибели, Ганка!
- Господи! - крикнул Ганка и бросился к Войцику. - Если бы вы только
знали... Если бы вы только знали, что я сделал, подписав эту подлость... Я
же... я же погубил профессора! Он не выдержит, когда увидит мою подпись
рядом с подписью Ланэ, и если бы вы знали еще...
- Знаю, все знаю, голубчик, - ласково сказал Войцик. - И не
рассказывайте мне ничего больше, не надо, я и так все понимаю.
Ганка встал, провел рукой по лицу и тяжело сел опять на табуретку.
- Что же мне делать? - спросил он тихо и к