повесил  на  двери  паноптикума  блестящий  пружинный
замок.
     - А что же могу теперь показать интересного? - спрашивал он. -  У  меня
ведь ужасы восковые, раскрашенные - так кого  я  чем  напугаю?  Вон  у  моих
мучениц и щечки розовенькие, ресницы  насурьмлены,  даже  проволока  кое-где
торчит, а тут, в десяти минутах ходьбы  от  моего  музея,  раскачиваются  на
проводе самые настоящие висельники  с  вывалившимися  языками,  и  над  ними
вороны дерутся. Ну, совсем пятнадцатый век. Так  кто  же  после  них  пойдет
смотреть моих куколок? Ведь это же профанация! Я так и скажу немцам: "Ничего
не поделаешь, музей не выдержал конкуренции".
     - А что они вам ответят? - спрашивали его: Он разводил  руками  и  тоже
спрашивал:
     - А зачем им отвечать? Что им, своих убитых не хватает, что ли? К  чему
еще мои Клеопатры да Нероны?
     Но дней через десять он вдруг сам снял замок  и  объяснил  друзьям  это
так:
     - Решил открыть! Моя аморальность протестует. Все-таки у меня эстетика:
"Убийство как изящное искусство". В том-то и дело,  что  и  убийство  должно
быть искусством. Вы посмотрите, как мои  Клеопатры  учат  умирать  -  легко,
играя,  самоотверженно!  Зрители  стоят  возле  них,  и  едят  мороженое,  и
кокетничают с дамами, а там...  Я  пошел  посмотреть.  Брр!  Гадость!  -  Он
закрывал глаза и крутил головой. - Искусство всегда прекрасно, господа,  вот
в чем дело! Нет, моя  бабушка  отлично  понимала  это,  когда  так  роскошно
сервировала восковые ужасы. Не зря она была десять лет  любимой  шансонеткой
баварского короля, и не зря, не зря потом этот король сошел сума!
     И вот снова в открытых залах появились посетители,  только  теперь  это
большей частью были немецкие солдаты в черных, зеленых и синеватых  шинелях.
Остро запахло карболкой и еще чем-то  столь  же  резким,  а  в  музее  вдруг
прибавилась особая витрина - череп Шарлотты Корде и над ним свидетельство  о
подлинности со  многими  печатями.  Этот  раритет  продал  какой-то  солдат,
вывезший его из Франции.
     Вот в этот-то музей неизвестно с чего и почему пришел Курт с  сумкой  в
руках. Он ходил по залам, таращил глаза и удивлялся,  постоял  возле  группы
"Леда и лебедь" (надо было опустить бронзовый жетон в стоящую рядом копилку,
и вся панорама ожила бы и задвигалась, но он  почему-то  этого  не  сделал),
потом пошел в большой зал и вдруг внезапно очутился среди христиан  в  белых
тогах на арене цирка. Курт внимательно осмотрел их и сказал стоящему рядом с
ним черному и худому немцу:
     - А лев-то какой... вся морда отбилась, и глаз нет! Показывают  невесть
что! Знал бы, так и деньги не платил, - и пошел к выходу.
     На контроле возле кассы сидела старушка и вязала красную фуфайку. Около
нее на отдельном столике лежала толстая черная книга с надписью  "Отзывы"  и
автоматическая ручка на цепочке.
     Курт посмотрел на книгу, на ручку и широко улыбнулся.
     - Это чтобы не унесли с собой! - сказал он понятливо. -  Я  уж  отлично
вижу, что к чему. Ведь народ сейчас такой - пишет, пишет,  да  и  в  карман.
Лови его потом!
     Старушка  оторвалась  от  фуфайки  и   подняла   на   него   печальные,
недоумевающие глаза.
     - Я говорю, вон как бережет хозяин ручку,  -  пояснил  Курт.  -  Это  я
насчет цепочки. - Старушка смотрела  на  него,  не  понимая.  -  Цепочка-то,
цепочка-то, говорю, для того, чтобы ручку не  утащили,  -  объяснил  он  уже
досадливо. - Конечно, я сочувствую -  всякие  люди  тут  ходят,  на  совесть
сейчас доверять никак нельзя. Это что ж, всякому можно тут расписаться?
     - Пожалуйста, - равнодушно пожала плечами  старушка,  рассматривая  его
лицо. - Записывайте ваши отзывы, впечатления, предложения, замечания в адрес
дирекции. Все, что вас удивило в нашем музее, что  оставило  недоумение  или
недовольство,  что  особенно  понравилось.  Подпись,  фамилия  и  адрес   не
обязательны.
     - Да нет, почему же, - великодушно махнул  рукой  Курт.  -  Я  и  адрес
запишу. Писать - так уж писать. Ну-ка, разрешите. - И он сел за столик.
     Писал он долго, пыхтел, останавливался, думал и снова  писал.  А  когда
старушка посмотрела на него опять, он даже с некоторой робостью спросил ее:
     - А что вот тут написано? "Ваши предложения". Так могу я письменно одну
вещь предложить или нет? Есть у меня  такая  удивительная  штука  -  красный
череп. Купят его у меня или нет?
     - Ой, нет, нет! - испугалась старушка. - Тут  ничего  подобного  писать
нельзя. Это вы к хозяину пройдите и предложите ему. А писать тут только надо
дело...
     - Да я уж написал, - успокоил ее Курт. - Вы не  беспокойтесь,  матушка,
хозяин будет только рад. Он как увидит,  так  и  уцепится.  Вот  я  и  адрес
приложил. Все как положено.
     - Как? - вскочила старушка. - Да что же вы тут такое написали?
     - А все как есть, то я и описал, - успокоил ее Курт. -  Ну,  как,  что,
где нашел. Только вот насчет цены не знаю,  так  что  ничего  не  обозначил.
Хозяин, наверное, не обидит, я ему на совесть верю.
     - Ой, Боже мой! - старушка выхватила у него книгу и так и замерла.
     Весь лист был исписан какими-то цифрами, через  каждые  два  слова  шла
запятая или восклицательный знак. Внизу красовалась подпись на полстраницы.
     "Господину президенту музея. Сегодня  я  на  остановке,  поджидая  17-й
номер, услышал, как 2 человека разговаривали промеж собой, что вы скоро  ваш
уважаемый музей закроете на 3 месяца!! А когда откроете во 2-й раз, он будет
в 5 раз больше, чем был! И для этого вам нужны всякие  редкости,  кто  какие
только принесет. А вот есть у меня редкость - 1 красный череп 2-го сорта! Он
бы был и 1-го, да у него выбито 12 зубов, в голове 5 трещин и  одна  челюсть
расколота на 13 частей, а 2-я цела. От этого я его готов продать  в  4  раза
дешевле, чем он стоит. Если  нужно,  напишите  до  20-го,  а  живу  я  в  36
сеттльменте..."
     Ну, и так далее, до конца страницы, до огромной, министерской подписи с
крюками и петлей.
     - Господи, да что он тут такое нагородил? - крикнула старушка, чуть  не
плача. - Нет, я сейчас же вызову хозяина, пусть он придет и  посмотрит  сам.
Вот еще беда! - И, прихватив фуфайку и книгу, она бросилась по коридору.
     Курт,  очень  довольный  всем,  смешливо  оглянулся  по  сторонам,  ища
сочувствия, увидел стоящего сзади солдата и подмигнул ему одним глазом.
     - Видишь, как распалилась, чуть не заплакала... А за что? Разве  я  что
непотребное написал?  У  меня  же  ни  одного  ругательства  нет.  Я  только
предложил: купит - так купит, а нет - так и до свидания, я другого найду.
     Солдат покачал головой и посоветовал:
     - А  ты  бы,  милый,  верно,  шел,  пока  хозяина  нет,  а  то  придет,
раскричится, да еще, пожалуй, в полицию стащит. Ты, смотри же, ему всю книгу
запакостил.
     - Я  не  запакостил,  я  дело  предложил,  -  холодно  ответил  Курт  и
отвернулся от солдата.
     Но тут пришел улыбающийся хозяин, очень вежливо поздоровался с Куртом и
почтительно спросил:
     - Это, очевидно, вы продаете красный череп?
     Курт торжествующе повернулся к старушке:
     - Ну что, мать? Видишь, что  значит  культурный  человек!  У  него  все
по-деликатному, без шума, без крика. Ну, как с таким дорожиться? Есть,  есть
у меня череп, - успокоил он хозяина. - Как я обозначил, так  все  у  меня  и
есть. Постойте-ка, - и он положил сумку на стол и стал ее расстегивать.
     - Так, может, пройдем ко мне? - любезно и серьезно предложил  хозяин  и
сунул книжку с записями себе под мышку. - Там вы мне все и  покажете.  Он  у
вас с собой?
     Они  прошли  через  длинную  стеклянную  галерею,  зловеще   освещенную
красными лампами и факелами - зал инквизиции,  -  и  поднялись  по  винтовой
лестнице в комнату, заставленную стеклянными шкафами, из которых глядели  на
посетителя головы знаменитых преступников двух столетий, и зашли в служебный
кабинет хозяина. Тут Келлер запер дверь  и  повернулся  к  Курту.  Наступила
короткая пауза. Каждый разглядывал друг друга.
     - У льва одного глаза нет, - сказал Курт,  улыбаясь.  -  Это  может  не
понравиться военной комендатуре.
     - Я всегда стою на страже ее интересов, - быстро, в один вздох, выпалил
Келлер. - Ах, я даже не предложил вам  сесть!  -  Он  дотронулся  до  спинки
огромного кожаного кресла. - Будьте  любезны,  пожалуйста.  Курите?  Курите,
пожалуйста, вот папиросы.
     - Спасибо, - ответил Курт и  сел.  -  Вот  пришел  посмотреть,  как  вы
живете. - Он обвел комнату взглядом. - Ну что ж, мне кажется, все в порядке.
     - Да? - Келлер резко пожал плечами. - По-вашему,  это  порядок?  Плохо,
если вы на это смотрите так, только и могу сказать. Вы мое письмо получили?
     - Еще неделю тому назад, - ответил Курт ласково и положил ему ладонь на
руку. - Слушайте, и вы тоже сядьте и перестаньте волноваться! Вот так!  Ваше
письмо мне кое в чем не понравилось. Волнуетесь много. Больше, чем надо.
     Лицо Келлера сразу стало возбужденным и замкнутым.
     - Больше? - сказал он, сдерживаясь. Встал, подошел к пальме, стоящей  в
кадочке посередине кабинета, и начал  поправлять  ее  ветви.  -  Вот  вчера,
например, у меня в кабинете был немец, военный комендант города, - сказал он
вдруг, оборачиваясь к Курту. - Сидел он в том же кресле, что и вы,  и  курил
сигареты, а в ящике стола...
     - А со мной немцы в одном доме  живут,  -  добродушно  ответил  Курт  и
весело ударил слегка рукой по  подлокотнику.  -  Понимаете,  коллега,  очень
правильно живут -  спят,  едят,  пьют  шнапс,  гуляют,  по  прямому  проводу
связываются с Берлином. А у меня тоже в столе планы  и  документы.  Так  что
будем делать? Отказываться от работы? А? - Он так прямо и неотступно  глядел
в лицо магистру философии, что тот наконец отвел глаза и опять повернулся  к
пальме. - Или я менее осторожен, чем вы?
     - Я этого не говорю, но... - ответил Келлер, возясь с веткой.
     - Ну, тогда, может быть,  менее  опытен?  Ах,  тоже  нет?  Тогда  менее
труслив, может быть?
     - О! - взорвался наконец Келлер и бросил пальму. - Вы  мне  говорите  о
трусости! Вы! Вы же отлично видите, на каком вулкане я обречен танцевать!
     - Вижу, вижу, - успокоил его Курт. - Все отлично вижу. Вот я  и  пришел
поблагодарить вас и сказать, что вы по-настоящему молодец. Но только не надо
нервничать! Поверьте, я много трусливее вас и  поэтому  если  на  что-нибудь
иду, то потому,  что  считаю:  вот  это-то  и  есть  самое  безопасное,  все
остальное еще хуже, а чаще всего и много хуже.
     Он помолчал.
     - Вам в гестапо приходилось когда-нибудь сидеть? - спросил он вдруг.
     - Странный вопрос! - хмуро улыбнулся Келлер. - Я же разговариваю с вами
- значит, не сидел.
     - А я вот сидел, - резко ответил Курт и посмотрел ему в глаза.  -  Меня
даже травили в газовой камере, а вот я тоже разговариваю с вами.  Значит,  я
больше вас знаю, с чем вы имеете дело, и больше вас боюсь провалить его.  Вы
улавливаете разницу? "Я боюсь провалить дело", - это совсем не  то,  что  "я
боюсь".
     - Вполне, - кивнул головой Келлер. - Я тоже боюсь провалить дело.
     - Но это же совсем другой разговор, - отозвался Курт. - Так, значит,  и
будем разговаривать о деле, которое мы оба боимся провалить, а поэтому и  не
провалим. Вот вы сказали: "Был военный комендант и курил  сигареты".  Ну,  а
ваших-то людей у вас за это время было много?
     Келлер слегка усмехнулся и кивнул головой на книгу.
     - Да вот же книга перед вами же, смотрите сами. Но экстренное сообщение
было только одно. - И, перевернув страницу, Келлер ткнул ногтем  в  подпись,
сделанную  анилиновыми  чернилами:  "Ваш  покорный  слуга,  старый   учитель
католической школы".
     Курт только скользнул глазами по записи и перевернул лист. Были еще две
записи о том, что материальная подготовка операции "Леди" проходит успешно и
в склад доставлена новая партия оружия, в том  числе  браунингов  ("смею  ли
выразить свое восхищение") двести штук (город Демье, улица Капуцинов,  200).
Есть и пулеметы ("тяжелое впечатление оставляет  ваш  музей"),  немного,  но
все-таки 50 штук ("Иоганн Граббе, 50 лет"). Но Курт и на пулеметы  почти  не
обратил внимания. Не так давно  в  его  распоряжение  поступил  целый  склад
оружия, оставшийся после бежавшего правительства,  поэтому  все  эти  мелкие
поступления, очень существенные и важные с моральной стороны  (значит,  люди
работают вовсю!), материально почти  ничего  не  значили.  А  работали  люди
действительно хорошо. Взять  хотя  бы  этого  толстяка.  В  его  верности  и
готовности никак сомневаться не приходится.  Он  и  раньше  оказывал  партии
разные мелкие услуги, хотя к ряду  пунктов  ее  программы  относился  просто
отрицательно, а к другим - недоуменно.  А  вообще  он  господин  с  большими
странностями и загибами.  Однажды  он,  первый  католик,  опубликовал  такую
статью, после которой часть знакомых перестала с  ним  даже  раскланиваться.
Это было в дни, когда в парламенте дебатировался законопроект  о  запрещении
проституции. Коммунисты, все левые и даже часть правых голосовали за проект.
Вот  тогда  Келлер  и  выступил  со  статьей,  озаглавленной   "Божеское   и
человеческое". "С этим злом, - писал он, - нельзя бороться ни  законами,  ни
запретами. Публичные дома - одно из звеньев той цепи мировой  греховности  и
несовершенства, которая опутала первого человека  после  его  грехопадения".
Вспомнив об этой фразе, Курт улыбнулся и сказал:
     -  Одно  из  звеньев  нашего  несовершенства,  дорогой   мой   министр,
заключается, между  прочим,  и  в  том,  что  нам,  борцам  против  нацизма,
приходится прибегать не к словам, а к динамиту. Это чертовски неприятно,  но
такова уж природа борьбы.
     - Не мир, но меч, - ответил Келлер сейчас  же.  -  Не  сомневайтесь,  я
следую за моим Спасителем и в этом.
     И он просто и ласково посмотрел на Курта сразу потеплевшими близорукими
глазами.
     Все,  что  происходило  в  этой  комнате,  страшно  волновало  магистра
философских наук. Он давно  уже  слышал  о  руководителе  Сопротивления,  но
никогда не думал, что ему придется увидеть его вот так.  Собственно  говоря,
он,  Келлер,  нарушил  все  правила  и  инструкции  и  конспирации.   Запись
начальника одним из пунктов обязывала его немедленно прийти на место явки, и
только. Но ему показалось, что начальник и сам  хочет  его  увидеть.  Глупая
старуха так возмущалась, так совала ему в лицо эту запись, что, увидев  гриф
руководителя группы и приказ явиться, он решил  выйти  на  всякий  случай  в
вестибюль. Ведь если начальник не захочет с ним встретиться, он всегда может
уйти до его прихода. Но начальник не ушел, а подождал его и поднялся с ним в
кабинет, чтобы дать ему нужные разъяснения. Полно! Для того ли,  чтобы  дать
разъяснения? Келлеру вдруг пришло в голову, что  руководитель  просто  хочет
его прощупать - ведь они все безбожники.
     - Бич и меч в руках Спасителя для меня так же святы, как терновый венец
на его голове, - сказал Келлер, - и с этой стороны ни у меня,  ни  у  церкви
расхождений с вами нет. Как верный католик, я сейчас солдат Сопротивления  -
и только. Пришли враги, и я говорю им слова Евангелия: "Не мир вам, но меч!"
     - Так, так, - Курт посмотрел на него, встал и прошелся по комнате. - Не
мир, но меч, в этом вы правы. Но меч-то этот во имя мира, а не во имя войны.
Во имя этого мы и работаем вместе и верим друг другу. - Он говорил  негромко
и страстно, его смуглое обветренное лицо даже слегка порозовело. - А вот они
подняли меч во имя войны, поэтому их перебьют, как бешеных псов. Вот  именно
для этого мне и нужна ваша жизнь, за которую я, кстати, отвечаю  собственной
головой. Поэтому сидите смирно и будьте спокойны.
     Он  полез  в  сумку  и  вынул  оттуда  толстый  четырехугольный  пакет,
завернутый в пергамент и накрепко перевязанный бечевкой.
     - А теперь вот что: это - итог всей жизни  одного  старого  профессора,
вещь нам очень нужная, - сказал он, взвешивая его на ладони.  -  Передаю  ее
вам. Надежнее квартиры у нас не имеется. Могу ли я надеяться, что все  будет
благополучно?
     - Разумеется, - ответил Келлер. - Надеюсь, вы не подумали, что я...
     - Ну, ну! - улыбнулся Курт и положил ему руку на плечо.  -  Что  же  вы
думаете, я совсем без глаз, не вижу, с кем имею дело? Берите вот и  прячьте.
Стойте! Куда вы это положите? Положите это в папку со своими Венерами, в них
никто не будет копаться! Ну, до свидания!
     Он приоткрыл дверь, снова ее быстро захлопнул и сказал:
     - И вот еще что: эту ведьму обязательно смените. Уж  очень  она  у  вас
любопытная, а за порядком не смотрит. А во всех углах  сор.  У  Леды  лебедь
серый, как ворона. Недаром у вас и пароль такой:  я  посмотрел  -  и  верно,
лев-то без глаза.
     ...И второй разговор был у Курта по поводу музея, его хозяина и всего с
ним связанного. В тот же день в зоопарке, куда он пошел гулять под вечер,  в
темной аллее к нему подошел вдруг молодой, красивый  эсэсовец  со  стеком  в
руках. До этого он сидел на скамейке около обезьянника и улыбался  девушкам.
Но когда Курт поравнялся с ним, он вдруг лениво  потянулся,  встал  и  пошел
рядом.
     - Музей вполне надежен, - сказал Курт, не поворачивая к нему головы.  -
Не валяйте дурака и не порите горячку попусту.
     Эсэсовец вынул портсигар.
     - Хозяин трусоват, - сказал он неопределенно.
     - Хозяин не трусоват, - ответил Курт резко, - далеко даже не  трусоват,
а просто неясно понимает, что нам от него надо. С людьми  такого  рода,  как
Келлер, нужно разговаривать, а не просто давать им задания. Бели  он  неясно
понял, что ему поручено, то мне с  него  спрашивать  нечего.  Так  что  явка
остается прежней. А что нового у вас, Фридрих?
     Собеседник не спеша открыл портсигар, нащупал папиросу, помял ее  конец
и взял в зубы.
     - Они собираются предпринять карательную  экспедицию.  Мы  предупредили
через бургомистра всех жителей деревни Монтивер.
     Несколько шагов они прошли молча.
     - А с той арестованной как? - спросил Курт.
     Фридрих вздохнул и слегка развел руками.
     - Вы же знаете, как трудно стало нам работать после  расстрела  Дофинэ.
Но записку я ей передал. - Он помолчал. - И можете быть уверены, - сказал он
с горечью, - она выдержит все. Я был на ее допросе.
     - Я в этом и не сомневался, - сухо отрезал Курт. - Итак,  до  свидания.
Не запаздывайте с сообщениями. - И он пошел.
     Но Фридрих вдруг воскликнул скорбно вслед ему:
     - Каких людей мы теряем попусту, начальник!
     - Да? Вы думаете - попусту? - вскинул  голову  Курт,  и  в  голосе  его
пробилось настоящее бешенство. - По-вашему, мы только и делаем, что  теряем?
А людей, которых мы приобретаем каждый день, каждый час, тех вы  не  видите?
Ну да, ведь Келлер трус и обыватель, по-вашему? А я  вот  говорил  с  ним  и
думал: случись что этот мирный профессор археологии будет отстреливаться  из
музейного пистолета до последней щепотки пороха,  а  захватят  его  живым  -
старик вспомнит какого-нибудь героя древности и откусит себе  язык.  Это  вы
хоть сейчас поняли или нет?
     - Простите, - сказал Фридрих, - но я ведь говорил не об этом.
     - А надо говорить только об этом. Только об этом и ни о чем  больше.  -
Курт  остановился.  -  Ладно,  здесь  расстанемся.  Завтра  я  уезжаю.   Все
дальнейшие распоряжения получите через паноптикум.
     На другой день, в полдень, Курт выехал на мотоцикле из города. Стекло и
горшки были тщательно упакованы и отосланы с  грузовой  машиной.  Курт  ехал
медленно, потому что ему хотелось посмотреть окрестности.
     Асфальтированное шоссе шло голыми холмами. В одном месте его пересекало
железнодорожное полотно, и Курта здесь минут десять не пропускала охрана.  В
другом месте его остановили на  виадуке.  Здесь  вообще  был  затор:  стояли
грузовики, легковые машины, мотоциклы  -  и,  наверное,  давно  уже  стояли,
потому что несколько шоферов поодаль от ма