Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Домбровский Юрий. Факультет ненужных вещей -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -
часов шесть, наверно. Значит, лежи - и жди! Вот тут к ней и подкатил этот орел - их там в это время до черта, подошел, посмотрел и с ходу: "Мадам, что с вами? Не могу ли чем-нибудь помочь?" Она думала, что человек попался, обрадовалась, просит его: "Сходите в такой-то санаторий, попросите кого-нибудь прийти, я вот, видите, ногу вывихнула, идти не могу". "О чем разговор, мадам, сейчас!" Подошел, хвать портмоне и часы и бежать! Вот если бы он, Александр Иванович, не побежал, а пошел себе просто, я бы, пожалуй, не сразу сообразил бы как и что, я сначала тогда бы бросился к ней, ну а он с концами бы, конечно, но как он побежал, то я сразу и припустился за ним. А он пробежал еще метров сто, видит, что не уйдет, что догоню, и швырнул все в песок. Ну, конечно, дальше гнаться я за ним не стал. Вернулся, подошел к ней. Она лежит. Длинная, белая-белая, лицо мокрое от слез и пота, губу закусила - лежит. "Что с вами?" - "Да вот нога!" И больше ничего. Вы знаете, Александр Иванович, я до сих пор удивляюсь: что же меня такое осенило? Откуда оно взялось? Я никогда раньше с такими вещами и дела не имел, ну читал что-то подобное у Джека Лондона или Майн Рида, не помню уж точно, у кого и что прочитал. "Подождите", - говорю. Сел на песок, взял ее ногу в руки, посмотрел, пощупал коленную чашечку - она лежит, только зубы стиснула и постанывает, - я приподнял ногу да как крутанул ее! И еще раз, и еще! Щелкнуло там что-то и, чувствую, стало все на место. Посмотрел на нее, а она без памяти, и голова в песок ушла. Боль-то, конечно, страшенная. Губу прикусила, и все лицо мокрое от пота. Опустил я ее ногу, сел с ней рядом, Александр Иванович, взял ногу, положил ее себе на колени... Он хохотнул и слегка потряс головой. Из всех самых дорогих воспоминаний самое-самое дорогое было вот это. Он берег его, как сокровище, и все снова и снова возвращался к нему, поворачивал так и этак, разглядывал все до мельчайших подробностей и прибавлял еще новые, каких не было. Потом она снова пришла в себя, и он стал поднимать ее с песка. Сначала это у них никак не выходило. Тогда он сказал: "Стойте-ка, попробуем так". Обнял ее за пояс, посадил и придержал за спину. Она села, перевела дыхание, облизала губы, поправила с боков волосы и сказала: "Тут у меня фляжка с холодной водой, дайте, пожалуйста". Он подал - простая алюминиевая фляжка. Она развинтила ее, стала пить, пила, пила, потом положила на песок, поглядела на него, улыбнулась и сказала: "Вот ведь история, а? Глупее ничего и не придумаешь". "Ничего, - ответил он, - бывает! Вот как пойдем-то? Идти вы не можете, а одну я вас не оставлю тут". Он был страшно серьезен, мрачно-серьезен. Почему-то на шутки его не хватало. "Вы встать можете? - спросил он. - Держась за меня, а?" Она поглядела на него и мученически улыбнулась. "Попробую, только держите меня крепче за пояс". Но ничего из этого не получилось. Она несколько раз пыталась встать, но только приподнималась и тяжело оседала опять. "Нет, так не пойдет, - сказала она, - знаете что, подхватите меня пониже и хорошенько подтолкните. Тут уж ничего не поделаешь". Он понял, одной рукой обнял ее за пояс, а другой подтолкнул вверх. И еще раз. И еще несколько раз. И она встала. Она встала и стояла на одной ноге, обняв одной рукой его за шею и пошатываясь. Другой - больной - ногой она только чуть касалась земли. "Ну как?" - спросил он. "Да вот привыкаю, - ответила она. - Знаете что, спустите меня опять, я оденусь". Он осторожно опустил ее и подал платье. Она повертела его в руках, подумала и сказала: "Нет, так его, пожалуй, не наденешь. Давайте опять встанем". Опять встали. Она собрала платье складками, подняла над головой и сказала: "Пожалуйста, держите меня за пояс. Только осторожно, я боюсь делать резкие движения". И так она оделась, но опять как-то неосторожно двинулась, разбередила ногу и застонала. Потом он опустил ее на песок, и она надела тапочки. После этого она сказала: "Теперь дайте мне полежать спокойно минут пять, и пойдем". Она легла и вытянулась, а он сидел около нее, смотрел на море. А она лежала с закрытыми глазами, легко дышала и такая была... такая... Наконец он сказал: "Тут, видите, крутой подъем - придется мне донести вас на руках до дороги. Там уж пойдете сами". "Хорошо, - сказала она послушно, - только давайте минутки две отдохнем". Минут через пять он сказал: "Ну, берите меня за шею. Крепко держитесь? Держитесь крепче! Оп-ля!" Оторвал ее от земли и понес на руках. (Это опять-таки было его самое-самое дорогое.) ...Ну а потом она пошла. Хромала очень, но все равно нести ее я уже не решался - ведь город же! Представляете себе зрелище! На улицах еще никого не было, но все равно я не решался. А она молодец, шла и даже не стонала, только, когда нога подвертывалась, - вскрикивала. Но плечо у меня три дня потом болело. Тогда я ничего не замечал. "Больно?" - спрашиваю. "Ничего, ничего, идемте, идемте". - "А может, отдохнем? Вот лавочка". - "Нет, пошли, пошли, тут уж недалеко - вот за углом". А как свернули за угол, так вылетела целая толпа - парни, девушки, кто с надувными поясами, кто с мячами, и сразу к ней: "Лина, что с вами? Что случилось?" Окружили, подхватили за спину, посадили на скамейку. Кто-то за сестрой побежал, ну а я сбежал, конечно. Вот и вся история, Александр Иванович, видите, какой я спаситель. - Да, - ответил Александр Иванович. - Вижу, чувствую. А зачем вы с ней в гору поднимались? Там что-то было? На гору они поднялись уже под вечер. Когда-то сюда была проложена настоящая дорога, сначала лесенка, потом что-то вроде шоссе - сейчас же ничего не было: осталась только неверная, все время осыпающаяся под ногами тропинка, и идти по ней надо было осторожно, держась за кусты и выбирая место, куда встать, а то сразу ухнешь по колено в бурьян или частый крапивник. А крапива здесь вырастала несокрушимая: черная, высотой с человека, с нежными желтыми сережками, вся осыпанная серой цветочной пылью, и от нее таинственно пахло. И вообще все, что находилось ниже тропинки, на склонах горы, все было таинственным: черные круглые колючие кусты, бело-желтые, в ржавых пятнах камни; козьи кости, собачий скелет с раскрытой к небу частой решеткой ребер. Сидит на тоненькой осине кобчик и смотрит желтым кошачьим глазом; взмахнешь рукой, крикнешь, он только для приличия пригнется, как на пружинах, и опять сидит. Идешь и думаешь: а что же делается в этой гуще? В колючем кустарнике, в желтых и пустых дудках, в этих мощных лопухах и репейнике, в крапивных зарослях - что там? Кто здесь ходит, кто живет и почему на пустой дудке висит вон насквозь промасленный, как блин, серый брезентовый картуз? Кто его сюда повесил? Зачем? Когда? - Постойте, спаситель, - сказала Лина, отпуская его руку, - я сниму тапочки, а то ноги скользят. Постойте-ка там, вверху. Она возилась долго, что-то снимала, надевала, и, когда подошла к нему, вдруг солнце зашло за тучку и как-то внезапно стемнело. То есть небо над ними было еще светлое и море сверкало нестерпимо для глаз, они видели его в прорези горы, но по склонам уже легли прозрачные сумерки. Блин на дудке теперь казался совсем бурым. А рядом была настоящая пропасть. Он как-то не так ступил, и посыпалось, камень оборвался из-под его ноги и мягко по травам поскакал по склону, докатился до репейников и застрял там. - Ну, еще с десяток шагов, - сказал он бодро, - еще один поворот, и пришли! Он говорил, только чтоб ее подбодрить, но действительно получилось так, как он сказал. Они поднялись еще несколько шагов и сразу очутились на прямой широкой дороге, а прямо перед ними зеленел спокойный, как в сказке, ровный лужок, поросший невысокой травкой, и белела кладбищенская стена. - Ну вот, дошли, - сказал он, - может, отдохнем? Стена была невысокая, по грудь человеку, из-за нее виднелись кресты и склепы - странные кубы и прямоугольники из желтого известняка. Так строят только для покойников. Но рядом стояли черные кипарисы, и все равно было красиво. Он посмотрел на все это, затененное легкими прозрачными сумерками, похожими на дымчатое стекло, и подумал: "И дернул меня черт притащить ее сейчас. Ведь минут через двадцать совсем стемнеет. Уж подождать бы утра и подняться с другой стороны". - Садитесь, отдохнем, - сказал он и сел на придорожный камень. Он лежал тут на дороге - большая четырехугольная мраморная глыба. Она тоже села, тяжело вздохнула и закрыла глаза. Он посмотрел на глыбу: с одной стороны она была обтесана, ее, видно, тащили сюда, но почему-то не дотащили до стен кладбища и бросили. Почему? Может, революция подошла и живым стало уже не до мертвых? Он вынул из кармана ее плоскую фляжку и сказал: - Предложил бы вам водки, но... - Она слегка поморщилась. - Воды бы... - Что ж, поищем и воды, - сказал он бодро, - какая-нибудь труба здесь да торчит. Что ж, пойдем, пожалуй? - Еще минутку, - попросила она, но просидела долго, пока совсем не стемнело, тогда она поднялась и сказала: "Идем". И только они прошли несколько шагов, как белая стена оборвалась, и они увидели в этом провале ночь. В ней перемешалось все: и чернота земли, и густота кустарников, и лиловатость мрамора, и ангелы, и небо с крупными синими звездами, и верхушки деревьев, и за деревьями как бы наискось повешенное море, а по небу быстрые лиловатые вспышки. Он вынул из кармана фонарик - лиловый лучик скользнул по траве и рассеялся, не долетев до стены. - Пойдемте, - сказал он. Встали и снова пошли, но только прошли несколько шагов и наступили на первую могилу, как что-то ухнуло и застонало. Она сдавила его ладонь. Он тихо засмеялся и похлопал ее по руке. - Ну, ну, - сказал он, - ничего особенного, сова. Их в этом хозяйстве должно быть до черта. Вон ведь какие апартаменты. - Он осветил овальное узорное окошко с разноцветными стеклами и бронзовыми пальмами вместо решетки. И вдруг его рука дрогнула: высокий худощавый старик в синем комбинезоне появился из-под земли, стоял перед ними и неподвижно смотрел на них. - Доброй ночи, - сказал Зыбин несколько ошалело. - Добрый, добрый вечер, - ответил старик благодушно, - какая же сейчас ночь? Вечер! А я вот что смотрю: вы ведь с этой стороны поднимались? - Да. А что? - Как что? Как же вы так рискнули? Там же рогатины стоят. Здесь же никак ходить нельзя. Свалишься - костей не соберешь. В прошлом году двое насмерть расшиблись. Милиция нам строжайше запретила! Здесь все скрозь сыпется. Он говорил, а сам как будто улыбался. - Да никаких рогаток мы, дедушка, не видели. - Лина прижалась к Зыбину и слегка потерла подбородком его плечо. - Да это как же нет, когда я сам и ставил, - покачал головой старик. - Нет, они есть, да вы ими пренебрегли. Вот что! Ну а если свалились и на дороге лежат, то все равно. Там надпись черным по белому: "Проход воспрещается". - Да совсем там ничего не было! - воскликнул Зыбин. - Да неужели кто опять сбросил? - спокойно удивился старик. - Да, наверно, что так! Это третью мою заграду они ниспровергают! Ну, хулиганы! Ну, подлодочники! До всего-то им дело! Стоит памятник. Так он, может, сто лет тут простоял. Его ни белые, ни красные, ни зеленые не трогали, так нет, пришел герой из ваших, ученый в белом костюме, сел под него, вынул бутылку, хватил стакан-другой, и - все! Растянулся! Встал через два часа, уставился, как баран, смотрит: ангел с крестом. Смотрел, смотрел да как швыркнет башмаком - стоит! Он его - спиной! Стоит! Так он задом уперся, пыхтел, пыхтел, аж посинел - здоровый ведь боров, пьяный! Все стоит ангел. Тут уж такое горе его взяло - такое горе! Повернулся от памятника и не знает, что же ему делать? И выпить нет! - хоть плачь! Увидел меня: "Дед, достань поллитра!" "Нет, - говорю, - водки у нас нет: покойникам не подносим и сами не пьем. А что ж, - говорю, - вы остановились-то? Спиной его лупили, задницей перли, давай теперь лбом - вон он у вас какой! может, свалится". "А, - говорит, - все равно все это на снос!" Вот какие попадаются ученые! А что это вы так припозднились? Сюда надо приходить, пока солнышко высоко. Вы что, так гуляли и забрели или посмотреть пришли? Странный это был старик, он и расспрашивал, и рассказывал все одним и тем же тоном - легким, смешливым, добродушно-старческим, и было видно, что ему на все про все наплевать, и на то, что кто-то пойдет по такой дороге, а потом и костей своих не соберет. Зыбин ответил, что нет, они не гуляли и забрели, а пришли специально взглянуть на кладбище. - Ну, ну, - как будто по-настоящему обрадовался старик. - Здесь есть что посмотреть. Ну как же? Здесь один такой выдающийся памятник есть, что его в музей хотят взять. - Зыбин сказал, что именно из-за этого памятника они пришли сюда. - Так вы не туда идете! Вы сейчас совсем заплутаетесь! Стойте-ка, я вас сейчас провожу. Он отделился от стены и сразу же исчез, был и нет, не то в стену ушел, не то в землю провалился. Лина стиснула руку Зыбина, но старик уже вылезал откуда-то из-под земли. В руках его был большой закопченный фонарь. "Ну, пойдем", - сказал он. Фонарь он нес, как ведро, махал им, и тени от этого шарахались в разные стороны. Освещалось только то, что под ногами: трава, земля, а впереди была все равно темнота. Они миновали несколько крестов и ангелов и поравнялись со склепом, большим, длинным, похожим на склад. Одно окно горело снизу желтым керосиновым светом. - Да тут живут! - удивилась Лина. Старик махнул фонарем. - А как же! - ответил он, с удовольствием вглядываясь в ее лицо. - Тут вот и живем. Там у меня инструменталка, а тут жительство. Двое нас: я да садовник Митрий Митрич, такой же старичок, как и я. Тому уже восьмой десяток давно пошел. - Садовник? - удивилась Лина. - Садовник, гражданочка, садовник. Митрий Митрич. Знаменитый человек был. Когда-то на островах у графа Полюстрова служил и на все высочайшие банкеты цветы доставлял. Его в Царское сманивали - не пошел. Мол, тут и дед мой кости сложил, и отец, и я тут же с ними. Да вот видишь, не вышло. Как в гражданскую тут застрял, так и остался. Вот вместе теперь живем. И опять голос у старика был легкий, шутливый и чуть ли не издевательский, как будто он рассказывал и в то же время приглашал посмеяться над рассказом. - И не страшно вам? - спросила Лина. Это так понравилось старику, что он даже остановился. - А кого ж тут бояться-то? - спросил он весело, и глаза его насмешливо заморгали. - Злым людям тут делать, гражданочка, нечего. Чем тут поживишься? Вот только уж алкоголик затешется с пьяных глаз - это да! Такое приключение бывает! А так - все больше парочки, - и он слегка мигнул фонарем на них обоих. Лина сжала пальцы Зыбина и спросила неуверенно: - А вурдалаки? - Что-о? - нахмурился старик. - Вурдалаки? Вона что! Это которые, значит, из могил выходят да кровь сосут! - Он вдруг засмеялся и покачал головой. - Нет! Оттуда, гражданочка, никто не выйдет. Там дело вполне крепкое! Зароют, камнем придавят, и все! Как не жил на свете! Мертвый человек - он самый безвредный! Это живые все шебаршатся, хватают, к себе тянут, и все - "мало, мало, дай еще! Давай мне еще и это!". А мертвый сам с себя все раздает. А как останется один скелет - это уж, значит, точно, раздал все нажитое - одну основу себе оставил. Она уже его собственная! От матери! Вот так, молодые люди! - Он говорил и весело глядел на них обоих. Зыбин заметил, как Лину вдруг передернуло, у нее сейчас было осунувшееся и сразу как-то похудевшее лицо. Старик, видимо, был дока - он знал толк в таких разговорах и любил их. - Все равно страшно, - сказала Лина и плотно прижалась к Зыбину. Тот слегка обнял ее сзади. Она прильнула еще ближе. - Страшно! Да что вы, помилуйте! - почти по-светски воскликнул старик. - Природа! Закон! Закон-с природы! Из земли создан, в землю и отойдешь. Чего ж страшиться-то? Удивляюсь! Особенно вам, ученым, удивляюсь! Учатся всякому природоведенью, синтаксису, а ведь доведись что - хужее самого черного мужика. Ей-богу, хужее! Вон внучок у меня в седьмой класс зимой пойдет, журналы читает, как что - "ты, мама, отсталая, сейчас так уж не говорят". Такой научный! А был он у меня раз, припозднился - я аккурат ему силок мастерил - и лег тут. Утром выбег по своему делу, смотрю, через сколько-то бежит - лица на нем нет! Что такое? "Деда, деда, там мертвяк из-под земли вылез!" - "Где мертвяк? По какому случаю? А ну, пойдем, взглянем". - "Нет, нет! Я не пойду!" Вон какой ученый! - старик опять засмеялся. - Вышел я, верно, кто-то скребется, решетку у могилы раскачивает. Подошел, а он уже весь облевался и на памятник лезет. А грязный, а страшный, а весь в земле! Ну правда, вурдалак! Это он, значит, тыкался, тыкался, тыкался в решетку, только башку расшиб. Так он сообразил - на памятник полез, чтоб, значит, оттуда, сверху за решетку сброситься. Вот до чего допиться можно! Такие приключения тут - да, случаются. А все, что вы говорите... - Он с улыбкой поглядел на Лину и слегка махнул рукой. - Ну вот мы и подошли. Вон он, памятник, смотрите! ...Вы понимаете, Александр Иванович, эта статуя была действительно замечательной. Когда мы осветили ее фонарем, то она прямо взмыла перед нами - такая страшная легкость! Пьедестал-то из черного гранита, его не видно. А внизу-то, Александр Иванович, и были все эти надписи - ночью-то гранит невидим, конечно, но только тронешь его фонарем - он так и вспыхнет, так и обдаст голубыми искрами. И вот когда мы его так со всех сторон обшаривали, и появилась эта старуха... Не старуха, конечно, она была, ей еще и пятидесяти лет, наверно, не стукнуло. Они ее сначала точно не заметили. Просто поднялись к памятнику - и вдруг из темноты послышался спокойный, густой и какой-то очень полнозвучный голос: - Здравствуй, Михеич! С кем это ты? И старичок вдруг засуетился. - А, это вы, Дора Семеновна, - заблеял он. - Что ж не повестили-то? Ростислав-то Мстиславич где? Тоже с вами? Вот видите, молодые люди захотели Юлию Григорьевну проведать да заплутались в могилках-то. Вот я и взялся их проводить по случаю ночи. - Положим, у тебя сейчас и днем заплутаешься, - спокойно сказала из темноты женщина. - Я давно тут хожу - никакого порядка нет. Не смотрите вы! Ни ты, ни тот обломок империй! - Да какой же тут может быть полный порядок, Дора Семеновна, - махнул фонарем старик. - Помилуйте! Все ведь в море рушится. Вон дорога обвалилась, ходить нельзя. Вчера милиционер был, так объявил: последнее лето, а там запретят тут жить. - Да уж скорее бы гнали вас отсюда, что ли! Все равно толку нет! - вздохнула женщина и подошла к ограде. Была она высокая, плотная, с пестрой шалью на плечах. - Здравствуйте, - слегка поклонился ей Зыбин. - Вот пошли, не рассчитали, темнота застала. В первый раз тут - трудная дорога! - Если правильно идти, то она не трудная, - ответила старуха. - Надо вон оттуда идти, тогда легко. Лучше всего утром сюда приходить или при полной луне, а так, при фонарике-то, что увидишь? Ну, посмотрите, посмотрите. Она вышла из ограды и оказалась высокой, крепкой, еще не старой брюнеткой с крупным, грубоватым, но красивым лицом, черными, очень правильными бровями и бар

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору