Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Домбровский Юрий. Факультет ненужных вещей -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -
со всеми своими фамилиями. - Ладно, - сказал он сердито, - идите. - Она вскочила и уставилась на него, и тут он вспомнил, где он ее видел. В Медео, у Мариетты. Она была у нее подменной. Вот куда бы нужно было съездить! К Мариетте! Захватить здесь коньяку бутылки три, конфет - и туда! Вот это дело. - Ну что стоишь? Иди! - сказал он с добродушной грубостью. - А... - начала она. Он встал, открыл дверь и сурово приказал: "Быстро! Ну!" Потом постоял, подумал, вздохнул и решительно толкнул дверь кабинета начальника. Тот сидел за столом и уныло глядел в окно. Ворот он расстегнул. Когда Нейман вошел, он уставился на него раскаленными глазами. - Где у тебя водка? - строго спросил Нейман. - Что?! - Водка! Водка где? - прикрикнул Нейман. - В столе? Давай ее сюда! У меня тоже башка трещит со вчерашнего. - Хм! - почтительно хмыкнул начальник, и лицо у него сразу оживилось. - Что хм? Буддо Александра Ивановича знаешь? Он что, у тебя все еще на топливном складе работает? Да нет, нет, пусть работает. Каждая тварь по-своему выгадывает. Так где водка-то? Ага! Давай ее сюда! А стакан? Один только? Ладно, выпьем из одного. Не заразные. Они сидели рядом и выпивали. Сейчас начальник ОЛПа Михаил Иванович Шевченко представился Нейману совсем иным человеком: был он неторопливым и спокойным, говорил с широким волжским "о", а его простецкое, с русской курносинкой лицо, веснушки, желтые волосы никак не подходили к строгой военной форме и значкам. Среди этих значков был и почетный значок чекиста, и "ворошиловский стрелок", и даже что-то бело-голубое альпинистское. Так что сейчас человеком он представлялся не только серьезным и бывалым, но и с заслугами. Ему первому и сказал Нейман о наркоме - вызвали наркома в Москву, и вряд ли оттуда вернется. Говорить это, конечно, не следовало, но что-то уж слишком плохо было у него на душе. И хотелось хоть с кем-то поделиться. - Да, - сказал Михаил Иванович равнодушно, - недолго же он у нас продержался, хотя, впрочем, как недолго? Два года! Срок! - А может, еще вернется. Аллах его знает, - вслух подумал Нейман. - Может и вернуться, - согласился Шевченко. - Да, пошла, пошла работка! Но вы подумайте, как все тонко у них там было разработано - ведь они все прошили насквозь, все! В любой дырке сидели! Ну еще бы, такие посты занимали! От них все и зависело! Ведь если бы они вовремя сговорились да и выступили, а?.. Нейман поморщился, он не любил такие разговоры: от них всегда веяло чем-то сомнительным, тут слово прибавь, слово отбавь - и вот уже готовое дело. - И сколько надо было ума, чтобы всю эту адскую машинку расшатать, выдернуть по человечку, - продолжал Шевченко задумчиво, - сначала, конечно, кого поменьше, а потом и побольше, и побольше! И самого председателя Совнаркома за шиворот. И так умно, так точно задумал наш мудрый, что никто из них, негодяев, даже и не шелохнулся! Все сидели, как зайцы, ждали. Вот что значит работать под единым руководством! Нейман нахмурился. Не то что Шевченко нес чепуху, нет, но вообще рассуждать о таких вещах не полагалось. Читай газеты, там все написано. - Мы врагов никогда не боялись и никогда не считали, сколько их, - ответил он холодно, так, чтобы сразу оборвать разговор. - И было их все-таки ничтожное меньшинство. - Да, это точно, ничтожно мало, - вяло согласился Михаил Иванович, - что уж нам говорить, когда партия и правительство свое сказали, но только они хитрые, до чрезвычайности они хитрые, они в любую дырку пролезут, но все равно, когда их час придет, никуда они не денутся. Свои же и сдадут. - Он помолчал, чему-то усмехнулся, чокнулся с Нейманом и продолжал: - У нас вот какой случай был. Прислали нам нового начальника чиса (снабженца). Такой асмодей был, что клейма негде ставить, молодой, шустрый, весь в коже, скрипит, но заключенным потрафлял: никаких замен - масло так масло, мясо так мясо, получи все до грамма. У него брат работал воротилой в управлении лагерей, так он ничего не боялся! Пил с заключенными, не со всеми, конечно, а со своими придурками. И вот загребли брата. Ну и за ним, конечно, должны были приехать, он раньше все узнал и со своими лучшими дружками - расконвоированными - поехал на станцию. Дружки-то все надежные, честняки, те самые, которые умрут - не продадут, ну как же? Он им и баб приводил, и зачеты один к одному писал, и даже в сберкассу на их счет деньги клал, из ворованных, конечно! Но вот как они только в степь отъехали, эти дружки и говорят: "Давай, начальник, потолкуем теперь по-свойски, по-лагерному!" И потол-ко-вали! Да как! По лицу сапогами. Я потом, когда его привезли в санчасть, ушел: смотреть не мог! Нет лица! Били, били да в железнодорожное отделение и сдали! Вот, мол, поймали, бежать хотел! Нет, нашему брату никак не убежать! Некуда! Выдадут! Вот воры - те да! У тех дружки, бабы, паспорта, хавиры. А у нас что? Вот так-то! - Он вздохнул и поднял стакан. - Ну что ж, выпьем еще по последней, да и спать пора! Вы уж, наверно, сегодня не поедете, так я вам у себя в кабинете постелю. За ваше здоровье. Мария Николаевна, зайди-ка сюда! Они у нас останутся, а то припозднились! Куда им ехать! "Да, не зря все это он мне рассказывает, - подумал Нейман и почувствовал, что ему стало горячо, как перед баней. - Значит, - сообразил он, - думает, что мне конец - наркома взяли и меня туда же! Поэтому и оставляет тут, чтобы сразу тепленького сдать! Сейчас звонить будет!" - Я пить не буду, - сказал он. - Я пойду пройдусь! ...Вот что самое страшное на свете - секретная машинистка. Какая-то особо доверенная дрянь с персональным окладом и пайком! Вот сидит сейчас эта стерва и печатает на меня бумажку! Вот как та Ифарова! Ведь в комнату ее никто не смел войти, ее домой наркомовский шофер возил, если задерживалась. Печатала только наркому и его заместителям! А потом, конечно, на наркома и его заместителей. Четырех наркомов пересидела, пока кто-то не стукнул. Ее отец тут же, в городе Верном, имел капиталистическое предприятие: не то забегаловку, не то бардак. В общем, выгнали ее, окаянную, из наших святых стен. Сейчас в Союз писателей поступила, подстрочники гонит. Ничего, не обижается! Раньше писательские доносы друг на друга печатала, теперь их романы и поэмы с посвященьями друг другу шпарит. Встретил я ее раз, идет довольная, улыбается. "Ну как вы там? Не обижают?" - "Ну что вы! Культурнейшие люди! Совсем иная атмосфера! Я душой отдыхаю". Черт, гадина! И взгляд у нее гадючий, зеленый, и шея сохлая, как у гремучей змеи! Ее кто-то прозвал мадам Смерть. Вот такая сейчас и печатает на меня. Прислали мне однажды рисуночек. Я сижу, строчу что-то за столом, а смерть сзади занесла надо мной косу! Эх вы, мои дорогие, да разве у смерти сейчас коса?! У нее "Ундервуд" и папка "На подпись", а вы мне какое-то средневековье шьете: косу, скелет! Мне это все "пхе", как говорил папаша. Так что вполне может быть, что мы встретимся с Зыбиным на одной пересылке. И повторит он мне тогда то, что выдал однажды этому дурню Хрипушину. Тот ему начал что-то о Родине, об Отчизне, а он ему и отлил: "Родина, Отчизна! Что вы мне толкуете о них? Не было у вас ни Родины, ни Отчизны и быть не может. Помните, Пушкин написал о Мазепе, что кровь готов он лить как воду, что презирает он свободу и нет Отчизны для него. Вот! Кто свободу презирает, тому и Отчизны не надо. Потому что Отчизна без свободы та же тюрьма или следственный корпус". Неужели Пушкин верно так написал: Отчизна и свобода?! Да нет, быть не может. Это он сам выдумал, сам! И не зря он посажен! По глубокому смыслу он посажен! Виноват или нет, крал золото или не крал - другое дело. Но вот если я, мой брат драматург Роман Штерн, Тамара и даже тот скользкий прохвост и истерик Корнилов должны существовать, то его не должно быть! Или уж тогда наоборот! А впрочем, черт с ним! Мне сейчас дело только до той стервы с шестого этажа, что сидит и печатает свою бумажку. Свою бумажку на мою голову. Нет, ее бумажку на мою голову! Нет, стой, не так... Она сидит и печатает бумажку... печатает свою бумажку... Он остановился и провел ладонью по лбу - потный, потный лоб. Степь, дует ветер, а я потный, потный. В жару. Хожу и разговариваю сам с собой. А ведь уже ночь, протяни руку и не увидишь. Только вон там, на краю обрыва, как будто что-то светится, вот камень вижу, куст, а вот сейчас даже и совсем ясно каждую веточку видно. Э, да там костер! Неужели рыбаки это сидят у костра? Ночью-то зачем? Они ведь давно спать должны. А может, это беглые, беспаспортные? Их ведь тут много, беглых. Говорят, целая шайка развелась. Браунинг при себе, может, пойти и проверить? Фу, черт, я опять брежу! Мне браунинг сейчас для себя нужен, чтобы оставить этих прохвостов в дураках. Ведь тогда они и дело не начнут - побоятся, что упустили, не проявили вовремя бдительность. Напишут что-нибудь вроде "нервное переутомление". А может, и в самом деле... Ведь годы мучений, болезней, голода, унижений, а здесь пара секунд - и все! И все до копеечки! До последнего грошика! И не пожалеешь ведь никогда, не раскаешься потом! Потому что просто не будет этого самого "потом". Он нащупал браунинг, его злую шершавую тяжелую рукоятку, вытащил до половины и толкнул опять: что просто? Что тебе просто, болван? Ты просто сошел с ума. И это у тебя не бред, а сумасшествие. Сумасшествие, и все! Он подошел к краю обрыва. Внизу горел костер и за ним кто-то сидел. На палках висел котелок. "Уха! - подумал он. - Маринку варят. Что ж, разве подойти? Хоть раз попробую, что такое маринка. А то как-то не доводилось. На этом берегу ее ловят и коптят, а больше ее, говорят, нет нигде в мире. Стой! Маринка!" Что такое у него связано с этим словом? Он постоял, подумал. Что-то очень многое промелькнуло у него в голове, но все туманно, путано, обрывисто, и ухватить этого он не смог. "Эх, не надо было пить", - подумал он и стал осторожно спускаться с высокого берега. Два человека находились на берегу. Один сидел у реки спиной к костру. Другой что-то варил в черном солдатском котелке. Костер горел высоким белым пламенем - так на озерах горит сухой камыш. Нейман вышел из темноты и подошел к огню. - Здравия желаю, - сказал он. Человек над огнем поднял голову, взглянул на него, потом опять наклонился над котелком и осторожно снял с варева ложкой какую-то соринку. Сильным коротким движением стряхнул ложку и только тогда ответил: - Будем здоровеньки. Был он низенький, плечистый, большеголовый. Нейман подошел к костру вплотную и передернул плечами. - Можно погреться? - спросил он. - Холодно! Поднимался туман, от реки несло большой текучей водой и сырой глиной. - А тут места всем хватит, - ответил большеголовый. - Садитесь, пожалуйста! Что, из города? - Да, - ответил он. Большеголовый наклонился, поднял с земли серую сумку из мешковины, достал из нее тряпочку, досуха обтер ложку и сунул обратно в сумку. - Часов нет? - спросил он отрывисто. Нейман посмотрел на браслетку. - Десять скоро, - ответил он. - Я утром тоже в город поеду, - сказал большеголовый. - Сапоги резиновые купить надо, а то видите: тут неделю - и башмаков нет. Башмаки у него были солдатские, несокрушимые, с мощными оттопыривающимися швами. - Не знаете, есть там кирзы? - В любом количестве, - ответил Нейман. - Только идите сразу в магазин "Динамо", знаете, на Гоголевском проспекте? - Знаю, бывал. - Он вздохнул. - Вот плиточного чаю еще подкупить надо. Чай у нас, товарищ, в большом количестве идет. Солоно живем. На рыбе! Ну что же, может, не погребуете отведать ушицы? Он быстро подхватил котелок и снял его с костра. - Вот так, так, так! - быстро проговорил он, притыкая его на земле. - Эх! Ушица! С лучком, с перчиком, с морковочкой! Отец, а отец! - обернулся он к реке. - Ишьте! - ответил тот не оборачиваясь. - Я сейчас не буду. Я вот... - Он встал и подошел к чему-то темному и длинному, что лежало на земле, покрытое брезентом, и наклонился над ним. - Рыба? - спросил Нейман. - Утопленница, - неохотно ответил большеголовый. - С утра караулим. Откушайте, пожалуйста. Вот хлеб, ложка, пожалуйста! - А он? - спросил Нейман. - А ему сейчас никак нельзя. Он потом будет. - Да, я потом, - подтвердил тот у реки и вдруг повернулся и прямо взглянул на Неймана. - А вы не фершал с лагеря? - спросил он. И тут Нейман увидел его лицо. Было оно еще молодое, но с мелкими чертами, какое-то по-звериному заостренное, узкое, высматривающее, и поэтому человек напоминал лису. У них таким лицам не доверяли. А худ он был страшно: щеки при свете костра обозначались темными пятнами. Волосы же были светлые и жесткие, как у лесного зверя. - Нет, я не из лагеря, не фельдшер, - ответил ему Нейман. - А что же вы не кушаете? - спросил большеголовый. - Сейчас надо хорошо кушать, а то застынешь. Вон ветер какой! Ах, вы на утопленницу все смотрите? А что на нее смотреть-то? На то и река у нас, чтоб мы топли. Ешьте! На поминках тоже едят! - А как она утонула? - спросил Нейман. - Унесло ее, что ли? Он вспомнил разговор о том, что река Или очень коварная, нехорошая река, - течет она как будто тихо, спокойно, а в ней омуты и водовороты; вдруг подхватит тебя, закрутит и потащит. Тонут в ней часто. - Может, и унесло, - равнодушно согласился большеголовый. - А может, и утопили, хитрого тут ничего нет. Места здесь такие. Ладно, милиция приедет, все разберет... - Снасильничали и бросили, - сказал Нейман. - Да вы кушайте, кушайте, - повторил большеголовый. Был он как будто неуклюж и неповоротлив, а на самом деле все у него получалось ловко, сноровисто; легко он прихватил снятыми рукавицами горячий котелок, мягко снял с огня и сразу крепко и прочно угнездил в камнях; потом быстро и ловко нарезал перочинным ножом крупные и ровные ломти хлеба и разложил их на какой-то фанерной дощечке, то есть как будто не только приготовил уху, но и стол накрыл. - А вы из здешнего колхоза? - спросил Нейман. - Бригадир шестой рыболовецкой бригады, - ответил большеголовый, - вот они, наши землянки. - И он кивнул головой в темноту у реки. - Платье тоже не факт, - сказал вдруг тот, с лисьей физиономией, - у нас вот было: одна разрядилась во все ненадеванное да с моста и сиганула. Так и тела не нашли. Только туфли лаковые на мосту остались. Так это, может, и здешняя. Что-то дурацкое, дурное нашло вдруг на Неймана, и он ляпнул: Я страдала, страданула, С моста в речку сиганула. Из тебя, из дьявола, Три часа проплавала. - Нет, тогда не так было, - не согласился похожий на лисичку. - Тогда всем им 24 часа давали, а у нее свадьба уже была назначена. Жених с ней собирался ехать, а он на хорошем счету у себя был, вот она подумала да и... - И дура, - сказал большеголовый крепко. - И большая она дура! Тоды что же нам-то надо делать? Тоды нам всей деревней прямо на шпалы ложиться? Только что так. Вот у меня трое маленьких было, сюда привезли - через два года ни одного не осталось. Все животом померли. Так что я теперь должен делать? А? - Что раскричался, Лукич? На всю реку слышно. Из темноты вышел старик - высокий, жилистый, весь седой, только бородка изжелта-белая, как от табака. Лицо у него было бурое, иссеченное даже как будто не морщинами, а шрамами, и только глаза так и остались веселыми, бедовыми, совсем молодыми. - Ну как тут у вас? - спросил он. - Да вот, - ответил большеголовый и кивнул на утопленницу, - все вставать не хочет, уж ждем-ждем, взглянем, а она все лежит. - Да? - покачал головой бородатый. - Неважное ваше дело. А гражданин начальник все не едет? - Так он теперь третий сон видит, гражданин начальник-то, - усмехнулся большеголовый. - К утру теперь, наверно, надо его ждать. Он на нас надеется, не дадим ей убечь, скрыть свою личность. - Это так, конечно, - вздохнул бородатый. И вдруг, как будто только что заметил Неймана, хотя как появился, так на него и уставился. - Доброго здравия, - сказал он почтительно. Нейман кивнул ему. - Не из правления? - Нет, я тут... - начал что-то неловко Нейман. - А я подумал, из правленческих кто. Ты иди, иди, Лукич, - сказал старик, вглядываясь в темноту, и как будто только что увидел того, похожего на лисичку. - А, и ты тут, Яша, человек Божий, покрытый кожей, - сказал он, - значит, всем частям сбор. Не заскучаешь. Когда будешь идти, скажи моей старухе, чтобы Мишку через два часа взбудила. А то, знаешь, нас из города-то не видно, могут и завтра к обеду пожаловать. - Счастливо оставаться. - Большеголовый встал, подобрал мешок и пошел. - Значит, ушицу варите? Хорошее дело, - сказал старик. И тут резко дунул ветер. Пламя взметнулось, и осветился горбатый серый брезент и тонкая женская рука рядом на гальке. Рука была белая, с распущенными пальцами. Огонь прыгал, и пальцы словно шевелились. - Цеплялась, - вздохнул старик. - Когда тонут, так завсегда цепляются. Я из Волги одного мальчонку тащил, так он чуть и меня не потопил. Он встал, подошел и заправил руку под брезент, но она опять упрямо вылезла. Тогда он совсем сдернул брезент, и Нейман на минуту увидел красное платье, ожерелье и откинутую назад голову с распущенными волосами и полуоткрытым ртом. Глаза тоже были открыты. Огонь и тени прыгали по лицу, и казалось, что утопленница поджимает губы и щурится. - Как заснула, - сказал старик. - Эх, девка, девка, да что же ты над собой сотворила? Тени все прыгали и прыгали по лицу покойницы, и то, что она лежала совершенно спокойно и прямо, как будто действительно заснула или притворилась, что он видел ее ровные крепкие зубы, а в особенности то, что глаза были открыты и стояла в них темно-молочная смертная муть, та белая мертвая вода, которую Нейман всегда подмечал в глазах покойников, - все это заставило его вздрогнуть как-то по-особому. И не от страха и даже не от щемящей мерзкой тайны, которая всегда окружает гроб, могилу, умершего, а от чего-то иного - возвышенного и непознаваемого. - А что же ее не откачивали? - спросил Нейман. - Часа четыре ломали и так и сяк, - ответил седой, - и фельдшер был, и доктор - всех частей сбор. Один раз так трахнули, что кровь пошла, обрадовались, думали, жива. Мертвые, мол, не кровенят. Нет, куда там! - Сволочь! - вдруг произнес громко Нейман. - Березка! "Кровь из трупов"... по-научному разработала все, сука! Ах ты!.. - Он сейчас же опомнился и закусил губу. Но сменщик стоял и молча держал брезент. - Ну, со святыми упокой, - сказал он и осторожно, словно спящую, накрыл утопленницу, а голову оставил открытой. - Ей лучше все знать! Издалека, видно, откуда-то приехала, специально, - он постоял, подумал. - Вчера еще в это время жива была, - сказал он. - Ела, пила, ходила... И тут вдруг сзади него раздался странный голос. Нейман оглянулся. Яша стоял около покойницы и весело, с хитринкой глядел на них. - Приидите и последнее целование дадим, братья, умершей, - пригласил он их просто и деловито. Потом помолчал немного и сказал: - Кое разлучение, о братья, кой плач, кое рыдание в настоящем часе. - Он сложил руки на груди и поклонился покойнице. - Приидите убо целуете бывшую в мале с нами, -

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору