ay is the
winner of the All-Russia Competition of Playwrights in 1995. 

 
 
-------------------------------------------------------------------------------

__ 
 
_СТАНИСЛАВ ШУЛЯК_
 
Родился в 1960 году. Писать начал с 18 лет, от малых афористических форм
постепенно переходя к развернутым прозаическим произведениям, определяя их
жанр как притчи, драматические новеллы или просто "текст".
 
"Оглушенный бесполезностью будней, я порой испытывал сомненья и в самой
жизни", - говорит главный герой пьесы "Книга Иова" Афанасий Кудесов. И
"Сомненья в жизни" так или иначе отбрасывают отсвет на все его действия, а
точнее - бездействия. Он, писатель, увлекается сюжетом весьма далеким от
вкусов "массового потребителя". Пока ему мешают, работает не покладая рук. Ему
создают условия. Кудесов бездельничает. Ничего удивительного: творческий
кризис есть тоже акт творчества. Его, автора, отчуждают от результатов его
труда, он остается видимо равнодушен к тому. От него ожидают откровенности -
он сама уклончивость. Наедине с самим собой сочиняет пронзительное и немного
беспомощное воззвание "ко всем живым". Традиционная мифология, привычные
моральные ценности более не являются ориентирами для героев пьесы (а возможно,
и вообще для современного сознания), и их существование может быть уподоблено
походу слепых из библейской притчи. Необходимость самоосуществления перестала
быть доказуемой, и более того, едва ли когда-то была таковой. Усилиями ли
Творца, либо Соавтора Его из преисподней, но человек наконец-то напрочь
отчужден от своего смысла, от своего предназначения, и единственным уделом
человеческим остается противостояние "ураганному безветрию" жизни, самостояние
в лавине холодного и бесцельного времени.
 
А при чем здесь Иов? Иов, конечно, только повод. Он - "неразменный рубль"
мифологии, он - эталон праведности (столь недосягаемый, что временами на
волосок от ереси). И он еще был одним из первых, кому, кажется, удавалось
усадить в лужу Творца.
 
 
 
_STANISLAV SHULYAK, The play "The Job's book"_
 
Stanislav Shulyak was born in 1960. He started with small aphoristic forms
when he was 18 and gradually getting over to big prosaic works. These works
traditional (at first sight) stories and plays do not contain global
catastrophies. There is only one theme in all of them: horror of simple human
existence.
 
The main character of the play "The Job's book" Aphanasy Kudesov says:
"Stunned with the uselessness of colourless existence I sometimes experienced
doubts in life itself". And "doubts in life" one way or another influence all
his activities or better to sayinactivities. He is a writer and he works on a
topic very far from "mass culture". While he faces obstacleshe works a lot.
When nothing inferferes with his work Kudasov immediately stops. Nothing
special in that: the creative crisis also belongs to the creative process.
When he, the author, is alienated from the results of his work, he stays
indifferent. When he is expected to be outspoken he is evasive. Being alone he
writes a pathetic and slightly helpless appeal 'to all who are still alive",
traditional mythology, habitual moral values are no longer guiding lines for
the character of the play (may be, for modern cousciousness on the whole) and
their existence can be likened to the march of the blind in the Bible.
 
What has it all to do with Job? Of course, Job is just a pretext. He is an
archetype, he is the standard of righteousness (so unattainble that
righteousness itself seems to be very close to heresy). And he was one of
those first who managed to cheat the Creator.
 
 
 
_На страницу "Содержание"_



                                  --======--

_Александр Образцов_
 
_ВСЕ КОШКИ СЕРЫ_
 
Пьеса
 __
*Действующие лица*
 
_Тарасова_,30 лет
 
_Голицин_,35 лет
 
_Дилленбург_, 46 лет
 
-------------------------------------------------------------------------------
___
 
 
Крохотный железнодорожный пригородный вокзальчик. Три жесткие скамьи, желтые,
лакированные. Печка. Окошечко кассы. Расписание на стене, таблица стоимости
билетов там же. Плакат "Не ходите через железнодорожные пути!" Два окна.
 __
Грохот удаляющейся электрички. На скамье сидит Голицин. Он не спеша
развязывает рюкзак, достает оттуда надувной матрац, легкое одеяло,
полиэтиленовый пакет с провизией. Входит Тарасова. Молча садится на другую
скамью. Прячет лицо в воротник шубки. Голицин шумно начинает надувать матрац.
Затем пробует его рукой, нерешительно смотрит на Тарасову, незаметно зевает.
 _
ГОЛИЦИН. Простите.. как вас... не знаю... девушка!
 _
Тарасова молча смотрит на него.
 _
ГОЛИЦИН. Не подумайте, что я пытаюсь с вами познакомиться таким образом, но...
если хотите, то вот, можете прилечь.
 _
Тарасова молча отворачивается. Голицин разговаривает сам с собой. Он уже
немного отхлебнул из фляги.
 _
ГОЛИЦИН. Да... хм... Таинственная она, одиночество вдвоем, масса ночного
времени, ранняя весна, последняя молодость... Долго я дожидался этой
ситуации... Вы слушаете? (Пауза.) Когда был помоложе, любил брать билет с
задней мыслью. Сяду в кино и жду, вдруг рядом она опустится... Или в поезде.
Вот, думаю, сейчас на соседнюю полку приземлится... А тут и ждать забыл, и
думать бросил - и на тебе... (Пауза, зевает.) В общем, не обращайте внимания.
И не бойтесь, главное.
 
ТАРАСОВА. Я не боюсь.
 
ГОЛИЦИН. Правильно.
 _
Пауза. Он достает котлеты, хлеб, термос, собирается есть, но ему неловко.
 _
ГОЛИЦИН. Девушка?.. А, девушка?..
 
ТАРАСОВА. Представьте, что вы один. Меня нет, понимаете?
 
ГОЛИЦИН. Понимаю. (Начинает есть бутерброд с котлетой, вдруг затягивает.)
"Глухой, неведомой тайго-ою..." (Снова ест.) "Сибирской дальней стороной..."
(Ест.) "Бежал бродя..." (Пьет чай из крышки термоса.) "...га с Сахалина..."
Значит, не будете ложиться? (Пауза.) А я лягу. (Ложится на матрац, на спину.
Пауза.) Интересно все-таки... (Приподнимается на локте.) Не может быть, чтобы
вы обо мне как-то, каким-то боком не думали... Так?.. (Пауза, ложится на
спину, говорит в потолок.) Будем разговаривать сами с собой... Действительно
ли обо мне в подобной ситуации можно не думать вообще? Можно. Но каким надо
обладать высокомерием!.. Или?.. Однажды я сидел в кустах и ловил рыбу на
удочку. Вдруг слышу - кто-то идет. Кто-то идет, садится на траву. Здесь
небольшая пауза возникла, какая-то подготовка и вдруг, во весь голос, женские
рыдания. Минут десять сидел, не шелохнувшись. Ничего в жизни не слушал с таким
ошеломительным любопытством. Как будто меня выжгло, подсушило... Не знаю, как
и сказать. Прокалило! Вот. А она замолчала, встала и пошла дальше по берегу. А
берег был пустынен, осень. Присела и снова - эти рыдания над рекой. Разве с
этим что-то сравнится?.. Впрочем... (зевает) зря я это рассказал. Нельзя такие
вещи рассказывать. Грех. У нас - нет. В Европе можно, там любят все по
порядку. Да, если б мы были в Европе, я бы давно вскочил перед дамой.
(Вскакивает и представляется с легким наклоном головы.) Голицин, мадам. Не
стану врать - родословной не знаю. (Пауза.) А так как мы не в Европе, то, не
дождавшись от дамы даже кивка в ответ, я снова вскакиваю (ложится на матрац)
на печь и продолжаю рассуждать... Итак, не думать обо мне можно. А что можно
подумать, если подумать? Вот здесь начинается самое интересное. Как человек
представляет себе то, что о нем думают? Примитивно. Ужасно примитивно.
"Высокий, темноволосый, лет тридцати, с задумчивым взглядом". И тут же
напускает на себя меланхолический вид, такую томную покорность судьбе... И не
знает того, идиот, что его глаза за единую долю секунды выболтали все о нем.
Уже ничего не добавишь. А только убавишь. Без вариантов. "Нет зеркал
беспощаднее глаз. В перекрестном и метком обстреле вам расскажут, что вы
постарели, и казнят, и помилуют вас..." (Пауза.) Нет, как-то неловко, если я
усну и, не дай Бог, еще захраплю. (Садится.) Были бы вы чуть попроще... Будьте
проще, прошу вас!
 
ТАРАСОВА (раздраженно). Отвернитесь и спите! Никто на вас не покушается,
успокойтесь.
 
ГОЛИЦИН (укладывается, удовлетворенно). Вот это хорошо. (Укрывается одеялом.)
Вообще, я бы сказал - не жарко. (Зевает, отворачивается.) Если буду храпеть,
толкните меня в плечо... и сразу же отскакивайте... потому что я во сне...
лягаюсь... Покойной вам... ночи...
 _
Действительно засыпает в одну минуту, это заметно по сопению.
 
Пауза.
 
Тарасова встает, начинает прогуливаться по вокзалу. Читает расписание поездов,
смотрит на плакат. Вдали слышится гул приближающегося поезда. Она, зная, что
электрички не может быть, все же быстро выходит. Поезд проносится мимо.
Тарасова входит, зябко поводя плечами. Прислушивается к сопению Голицина.
 _
ТАРАСОВА (садится). Спит... Все спят. Одна я бодрствую. (Пауза.) Так глупо...
(Голицин всхрапывает.) Надо было, чтобы он бежал, он! Как волк! И уносил в
зубах десять лет жизни!.. Все перемешалось...
 _
Голицин начинает храпеть. Она некоторое время брезгливо прислушивается.
Голицин, как нарочно, храпит сильнее. Она решительно подходит и трогает его за
плечо. Он лягается так, что она отскакивает.
 _
Ненормальный.
 _
Голицин подымает голову, непонимающе смотрит на нее, снова роняет голову и уже
не храпит.
 _
ТАРАСОВА (садится). Десять лет... лучших лет... Десять лет назад разве
кто-нибудь из них уснул бы в моем присутствии? Все отдано волку...
 _
Слабый звук легковой машины. Она приближается долго, осторожно, по грунтовой
дороге. Тарасова замирает, затем в панике начинает метаться по вокзалу.
Пробует даже спрятаться за скамью. Звук приближается. Она выскакивает на
перрон, затем снова вбегает.
 _
ТАРАСОВА (прислушивается). Он! (Без сил садится на скамью, плачет.) Как мне
уйти... Как мне уйти...
 _
Голицин всхрапывает. И здесь только Тарасова вспоминает о его присутствии.
Подбегает, трясет за плечо.
 _
ГОЛИЦИН. А?.. А, это вы... Что тут? Что... произошло?.. Я проснулся, все,
готов. Уже сижу.
 
ТАРАСОВА. Как вас зовут? Да быстро, быстро!
 
ГОЛИЦИН. Голицин.
 
ТАРАСОВА. Имя!
 
ГОЛИЦИН. Павел. Павел Петрович. Как царя, того еще, с... косичкой...
 
ТАРАСОВА. Паша! Сейчас сюда придет один человек, интеллигентный, умный,
очень... порядочный... Да что я говорю... (Прислушивается.) Паша, это мой
любовник... Что вы на меня смотрите? Да, понимаете? Да, любовник! Но я хочу,
чтобы он понял, что я люблю вас!
 
ГОЛИЦИН (глупо улыбаясь). А-а... Серьезно?
 
ТАРАСОВА. Я прикована к нему, прикована, понимаете? (Плачет.) Хоть вы
пожалейте меня!
 
ГОЛИЦИН. Все. Все. Я готов. (Прислушивается.) Он один? Понял. Говорю глупости.
Как вас?..
 
ТАРАСОВА (поспешно, полностью отдавая инициативу в его руки). Галя. Галина...
 
ГОЛИЦИН. В семье как вас зовут?
 
ТАРАСОВА. Аля...
 
ГОЛИЦИН. Аля... Галя... Специальность, родители, где живете? Без суеты, но
быстро.
 
ТАРАСОВА. Папа с мамой... Живу отдельно, однокомнатная в Купчино... По
специальности конструктор... по ткацким машинам... Рисую... Хорошо рисую...
(Она в панике, потому что машина останавливается у вокзала.)
 
ГОЛИЦИН. Дайте руку. (Она подает.) Улыбайтесь. Паша. Па-ша. Повторите.
 
ТАРАСОВА. Паша...
 _
Входит Дилленбург. У него измученный вид. Увидев Тарасову, растерянно и
счастливо улыбается.
 _
ДИЛЛЕНБУРГ. Аля... Я вернулся - тебя нет... Аля... Почему не предупредив? Хотя
бы записку... Я уж Бог знает, что передумал... Где искать, куда бежать?..
 
ГОЛИЦИН. Бежать никуда не надо. С ней все хорошо. Она не одна.
 
ДИЛЛЕНБУРГ (Голицину). Я вам так благодарен, мм?..
 
ГОЛИЦИН. Павел Петрович.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. ...Павел Петрович!
 
ГОЛИЦИН. Не за что.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Как это не за что? Зимой, одна, ночью!
 
ГОЛИЦИН. Вы меня не поняли, мм?..
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Юрий Ильич.
 
ГОЛИЦИН. Юрий Ильич, вы меня не поняли. Я сказал в буквальном смысле - не за
что.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Ну... да, конечно!
 
ГОЛИЦИН. О-ох. Постарайтесь сосредоточиться, Юрий Ильич. Предельно.
(Раздельно.) Я не спасал Алю. Ей ничего не грозило. Наша встреча с ней была не
случайной.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Вы... знакомы?
 
ГОЛИЦИН. Как вам сказать... Что отвечают в таких случаях, я знаю только по
художественной литературе.
 
ДИЛЛЕНБУРГ (пауза.) Нет. Не может быть.
 
ГОЛИЦИН. Не может быть, потому что этого не может быть. Давайте трезво, жестко
обозначим ситуацию. Мы все люди мобильные, нас трудно чем-то удивить. Если
хотите бороться, то боритесь без запрещенных приемов, без слов о порядочности,
о чести, о долге. Существовала некоторая величина под названием любовь. Она
ушла. Ее нет. А если нет любви, то взывать к чувству жалости напрасно. Это
значит - разрывать человека на части.
 
ДИЛЛЕНБУРГ (садится). Конечно... Я понимаю... Я здесь немного посижу...
 
ТАРАСОВА (жестко). Нет.
 
ДИЛЛЕНБУРГ (вставая). Что ж. (Пауза.) Только я... как же это?.. Мы приехали
вместе. Затем я поехал в магазин, за хлебом каким-то, за двадцать километров,
и... в это время...
 
ГОЛИЦИН. В это время пришел я. Аля вышла со мной. У нас были долгие разговоры.
И мы опоздали на электричку. Все.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Разве о вас речь... Хотя, конечно... Нет! Не может быть!
 
ГОЛИЦИН. Что не может быть, Юрий Ильич? Все может быть. Не так, так так. Не
так, так этак. Человек просыпается однажды утром, а у него нет будущего. Он
стискивает зубы и идет на работу. И это страшнее, чем то, что вы переживаете.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Как-то... не уйти... Не могу...
 
ГОЛИЦИН. Ничего, Юрий Ильич. Ничего.
 
ТАРАСОВА. Паша!
 
ГОЛИЦИН. И ты держись, Аля. Знаете, как отрывают бинт с засохшей раны? Все,
Юрий Ильич. До свидания.
 _
Дилленбург тоскливо озирается. Уходит.
 _
Тарасова напряженно вслушивается. Когда машина отъезжает, она вздыхает с
облегчением. Голицин в это время мрачно укладывается на матрац,
отворачивается, накрывается с головой.
 
ТАРАСОВА. Ох, Боже мой... Неужели все? (Пауза.) Паша?
 _
Голицин молчит.
 _
Ну и молчите. Молчите... (Всхлипывает.)
 
ГОЛИЦИН (садится). Но так же нельзя, как вас по отчеству! Он же сейчас на
переезд въедет и будет ждать поезда!
 
ТАРАСОВА. Молчите! Не въедет.
 
ГОЛИЦИН. Но нельзя с таким враньем расставаться!
 
ТАРАСОВА. Ничего вы не знаете...
 _
Голицин внимательно смотрит на нее, достает флягу, наливает в крышку от
термоса.
 _
ГОЛИЦИН. Давайте, грамм пятьдесят.
 
ТАРАСОВА. Что это?
 
ГОЛИЦИН. А это... на кедровых орешках. Не уступает. Давайте.
 _
Тарасова нерешительно берет крышку, пьет.
 _
ГОЛИЦИН. А?.. То-то. (Прячет флягу.)
 
ТАРАСОВА. Вы кто?
 
ГОЛИЦИН. Это зачем?
 
ТАРАСОВА. Любопытно.
 
ГОЛИЦИН. Я - Голицин, Павел Петрович. Скиталец.
 
ТАРАСОВА. От кого вы скитаетесь?
 
ГОЛИЦИН. Ищу место для своей души. И не нахожу.
 
ТАРАСОВА. Интересно.
 
ГОЛИЦИН. Зря вы его выгнали.
 
ТАРАСОВА. Что вы на меня смотрите? Десять лет жизни... так, между прочим! Зато
было хорошо. Иногда! Когда жена не видела. Когда не догадывалась. Когда ее не
было жалко. А жалко было всегда! Такое вот - абсолютное понимание и
сострадание! А я, между прочим, баба, и мне дом нужен, с детьми!
 
ГОЛИЦИН. Это ваши дела.
 
ТАРАСОВА (она опьянела). Худо-бедно, а она счастлива: муж, дочь. Он - вдвойне:
семья и любовь. А мне? Огрызочек, но зато такой сахарный, с сиропчиком, со
стишками, с Гайдном!
 
ГОЛИЦИН. Это ваши дела.
 
ТАРАСОВА. Я была... Знаете, какая я была? Как подсолнух. Куда солнце, туда и
я. Я была такая... легонькая! А дышала... взахлеб! Во мне все было из трав,
для любви, для долгой жизни!
 
ГОЛИЦИН (скучным голосом). Зато сейчас вы - женщина.
 
ТАРАСОВА. Женщина... А зачем?
 
ГОЛИЦИН. Будете рожать детей. Дом будет.
 
ТАРАСОВА. А я не хочу. Я уже не хочу. Не хочу дома. Я отравлена, вы это
понимаете?
 
ГОЛИЦИН. Тогда возвращайтесь.
 
ТАРАСОВА (с тоской.) Мне бы только оторваться... Он ведь еще приедет... Вы
думаете - он жалкий? Не-ет! Вы его не знаете!
 
ГОЛИЦИН. И знать не хочу. Я спать хочу.
 
ТАРАСОВА. Вы обиделись, да? Из-за того, что я о себе и о себе? Да? Давайте о
вас поговорим. Хотите?
 
ГОЛИЦИН. Что обо мне говорить. После ваших катаклизмов.
 
ТАРАСОВА. Как вы обиделись... красиво... По-детски.
 
ГОЛИЦИН. Я не ребенок, Галя.
 
ТАРАСОВА. Вы меня так назвали из-за того, что он меня зовет Алей?
 
ГОЛИЦИН. Нет. Я назвал вас Галей, потому что вас зовут Галя.
 
ТАРАСОВА. Почему вы здесь с матрацем?
 
ГОЛИЦИН. Потому что я хочу жить там, где я хочу.
 
ТАРАСОВА. И с котлетами. Вы очень одиноки.
 
ГОЛИЦИН. А вы жестоки.
 
ТАРАСОВА. Но я не хотела, честное слово. Простите.
 
ГОЛИЦИН. Ложитесь. Отдыхайте.
 
ТАРАСОВА. Нет, не хочу. Спасибо.
 _
Пауза.
 _
ГОЛИЦИН. Ночью все кошки серы.
 
ТАРАСОВА. Не понимаю.
 
ГОЛИЦИН. Это все от жадности. Взять побольше и по возможности лучший кусок.
 
ТАРАСОВА. А вы разве не хотите лучший кусок?
 
ГОЛИЦИН. По крайней мере, я не лезу в драку из-за куска.
 
ТАРАСОВА. Конечно. Вы стоите в сторонке и ждете, что на вас обратят внимание.
Тогда этот кусок вам отдадут за хорошее поведение.
 
ГОЛИЦИН. Я уже ничего не жду, Галя.
 
ТАРАСОВА. Неправда.
 
ГОЛИЦИН. Правда.
 
ТАРАСОВА. Нет. Когда я сидела вон там и не хотела с вами разговаривать, вы
ждали чего-то и бесились.
 
ГОЛИЦИН. А сейчас не жду.
 
ТАРАСОВА. Но беситесь.
 
ГОЛИЦИН. Почему вы его боитесь?
 
ТАРАСОВА. Потому что он меня выкормил с руки. Во мне для него нет ни одного
тайного местечка. Он всю меня знает. От него не спрятаться. А это самое
страшное, когда не спрятаться... Вы слышите?
 
ГОЛИЦИН. Что?.. Нет.
 
ТАРАСОВА. А я уже слышу. Он возвращается. Он уже все понял. Мне страшно, Паша!
 
ГОЛИЦИН. У вас обычный невроз.
 
ТАРАСОВА (начинает дрожать). Когда он на меня смотрит, вот так, задумчиво, как
художник на картину, и готовится что-то подмалевать, и это продолжается десять
лет... А там, дома, есть уже готовое полотно, которое покрывается пылью в
запаснике... И меня это ждет... ждало! Правда? Паша?
 
ГОЛИЦИН. Не бойтесь ничего.
 
ТАРАСОВА. А я и не боюсь. Ничего страшного. Просто немного тоскливо, когда на
тебя так смотрят... Слышите?
 
ГОЛИЦИН. Да нет ничего. Успокойтесь.
 
Возникает слабый звук машины. Голицин вздрагивает.
 
ТАРАСОВА (тихо). Вот видите? И вы испугались.
 
ГОЛИЦИН. А что, если я его на порог не пущу?
 
ТАРАСОВА. Не надо. Не надо! Что вы! И думать не смейте! Это ведь только мне
плохо, понимаете? Он же не знает, что мне плохо! Он... очень порядочный!
 
ГОЛИЦИН. Почему же он не знает, если он порядочный?
 
ТАРАСОВА. Потому что... (прислушивается) потому что он такой, он думает, что
это для пользы, если больно. Нужно страдать, зато потом легко.
 _
Машина останавливается у вокзала.
 _
ТАРАСОВА. Целуйте меня! Целуйте крепче, Паша! (Обнимает Голицина за шею. Он,
слегка поежившись плечами, целует ее.)
 _
Входит Дилленбург. Он молча стоит у двери. Ждет.
 _
ДИЛЛЕНБУРГ. С незнакомым человеком, Аля.
 _
Тарасова резко высвобождается, отворачивается.
 _
ГОЛИЦИН. Вы недалеко отъехали, Юрий Ильич.
 
ДИЛЛЕНБУРГ (садится). Да. На расстояние собственной глупости. А вы что, турист?
 
ГОЛИЦИН. Странник.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Славянофил.
 
ГОЛИЦИН. Сейчас у вас есть какая-то цель?
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Нет. Я не мог вернуться на дачу. Очень плохо дному.
 
ГОЛИЦИН. Собаку заведите.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Когда я был здесь в первый раз, вы мне сочувствовали.
 
ГОЛИЦИН. Сочувствовать взрослому мужику, от которого ушла женщина?
 
ДИЛЛЕНБУРГ. От вас никто не уходил, и вы не понимаете, что это такое.
 
ГОЛИЦИН. Вы хотите сказать, что никто и не приходил?
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Да. И мне вас жаль.
 
ГОЛИЦИН. Видите ли, я не привык присваивать то, что мне не может принадлежать.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. А пять минут назад?
 
ГОЛИЦИН. Галя, он говорит, что вы ему принадлежите.
 
ТАРАСОВА (глухо). Не надо.
 
ДИЛЛЕНБУРГ. Странно, когда случайно встречаешь человека одного с тобой уровня.
Да еще в подобной ситуации. Аля!.. Вы извините, пожалуйста, Павел Петрович...
Аля, мне нужно сказать тебе две фразы. Всего две.
 
ТАРАСОВА (глухо).