ты не пожалеешь об
этом.
     Несмотря  на то,  что  мне  хотелось  вернуться в ЛосАнжелес  как можно
скорее, чтобы  закончить  работу,  я серьезно  обдумывала  приглашение моего
друга  отправиться  в  двухнедельную  поездку  в  джунгли.  Охота  меня   не
интересовала,  но  я верила, что может предоставиться возможность  встречи с
шаманом или посещения целительской церемонии  при  помощи одного  индейского
гида, которого мой друг планировал нанять по прибытии в католическую миссию,
бывшую последним оплотом цивилизации.
     -- Я думаю, мне стоит поехать, -- сказала  я донье Мерседес.  --  Может
быть, я встречу великого индейского целителя, который расскажет мне то, чего
не знаешь даже ты.
     --  Я  уверена,  ты услышишь  множество интересных вещей, -- засмеялась
донья Мерседес.  -- Но не  спеши их записывать, там  тебе не следует  делать
никаких исследований.
     --  В  самом деле?  Откуда ты  это знаешь? -- Вспомни,  я -- bruja,  --
сказала она, потрепав меня по щеке.
     Ее глаза были полны невыразимой доброты.
     -- И не беспокойся о твоих  английских  записях, спрятанных в  столе. К
тому времени, когда ты вернешься, они тебе уже не будут нужны.
     \


     Глава 2

     Неделю спустя я вместе  со  своим другом летела в маленьком  самолете в
одну из католических  миссий в верхнем  течении Ориноко. Там мы должны  были
встретиться  с  остальными членами группы, которые  несколькими днями раньше
тронулись  в  путь  на лодке с охотничьим снаряжением  и  запасом продуктов,
достаточным для двухнедельного пребывания в джунглях.
     Мой друг жаждал показать мне все прелести мутного и бурного Ориноко. Он
отважно и мастерски маневрировал своим самолетиком. В какой-то момент мы так
низко пролетели над поверхностью воды, что распугали аллигаторов, нежившихся
под солнышком на песчаной отмели. В следующее мгновение мы уже были высоко в
воздухе над  бескрайним непроходимым лесом. Не успевала я перевести дух, как
он  снова  пикировал,  причем так низко,  что мы могли  разглядеть  черепах,
гревшихся на древесных стволах у речных берегов.
     Меня трясло от тошноты и головокружения, когда мы наконец  приземлились
на  небольшой  площадке  рядом  с  возделанными полями  миссии.  Нас радушно
встретили отец Кориолано,  священник, возглавлявший миссию,  остальные члены
группы, прибывшие днем  раньше, и несколько индейцев,  которые,  возбужденно
галдя и толкаясь, пытались забраться в маленький самолетик.
     Отец  Кориолано повел  нас  мимо посевов  маиса,  маниоки, банановых  и
тростниковых  плантаций. Это был тощий, длиннорукий  и коротконогий человек.
Под тяжелыми бровями прятались  глубоко сидящие  глаза, а все лицо покрывала
густая, давно  не стриженная  борода. С его черной сутаной явно  не вязалась
потрепанная соломенная шляпа, которую он постоянно сдвигал на затылок, чтобы
дать ветерку подсушить вспотевший лоб.
     Пока мы  дошли до грубо сколоченного причала из вбитых в илистый  берег
свай,  к  которому  была привязана лодка, одежда  влажно  облепила мое тело.
Здесь  мы  остановились,  и отец  Кориолано  заговорил  о  нашем  завтрашнем
отъезде.  А меня окружила группа  индейских  женщин, не говоривших ни слова,
лишь  робко  мне  улыбавшихся.  Их мешковатые платья  задирались  спереди  и
обвисали сзади, так что можно было подумать, что все они беременны.
     Среди  них  была  одна старушка,  такая  маленькая  и  сморщенная,  что
походила на  старого  ребенка.  Она  не  улыбалась,  как  другие.  В  глазах
старушки, протянувшей  мне руку, стояла  немая мольба.  Я испытала  какое-то
странное  чувство,  увидев  ее полные слез  глаза; я  не  хотела,  чтобы они
покатились по ее щекам  цвета глины. Я подала ей руку. С  довольной  улыбкой
она повела меня к фруктовым деревьям, окружавшим  длинное одноэтажное здание
миссии.
     В  тени широкого навеса, как бы продолжавшего шиферную крышу, сидели на
корточках несколько стариков  с эмалированными жестяными кружками в дрожащих
руках. Все  они были  в  одежде  цвета  хаки,  их  лица  наполовину скрывали
пропотевшие соломенные шляпы.
     Они смеялись  и болтали высокими визгливыми  голосами,  причмокивая над
кофе,  щедро  сдобренным  ромом.  На плечах  одного из  них  восседала  пара
крикливых попугаев с яркими подрезанными крыльями.
     Я не разглядела ни лиц этих людей, ни цвет их кожи.
     Говорили они вроде бы по-испански, но я их не понимала.
     -- Кто эти люди, индейцы?  -- спросила я старуху, когда та привела меня
в комнатушку в дальней части одного из окружавших миссию домов.
     Старушка рассмеялась. Она направила на меня спокойный взгляд глаз,  еле
видных сквозь узкие щелочки век.
     --  Это  racionales.  Тех,  кто  не  индейцы,  называют  racionales, --
повторила  она. -- Эти старики здесь уже очень  давно.  Они  приходили  сюда
искать золото и алмазы.
     -- Нашли что-нибудь? -- Многие нашли.
     -- Почему же они все еще здесь? -- Это те, кто не может вернуться туда,
откуда пришли,-- сказала она, положив костлявые руки мне на плечи.
     Меня не удивил этот жест. В ее прикосновении было столько сердечности и
нежности. Я просто подумала, что она немного не в себе.
     -- Они потеряли в лесу свои души.
     Глаза старухи расширились; они были цвета табачных листьев.
     Не  зная,  что сказать, я  отвела глаза от ее  пристального  взгляда  и
осмотрела комнату.  Покрывавшая  стены  голубая краска выгорела на  солнце и
слущивалась  от  сырости.   Возле   узкого  окна  стояла  грубо  сколоченная
деревянная   кровать.  Она   походила   на   огромную   колыбель,  затянутую
противомоскитной сеткой.  Чем  дольше  я  на  нее смотрела,  тем больше  она
напоминала  клетку, в  которую можно попасть,  лишь подняв тяжелый затянутый
сеткой колпак.
     -- Меня зовут Анхелика,-- сказала старуха, не сводя с меня внимательных
глаз. -- Это все, что ты с собой привезла?-- спросила она, снимая у  меня со
спины оранжевый рюкзак.
     В  немом  изумлении я  смотрела, как она достает оттуда мое белье, пару
джинсов и длинную майку.
     -- Это все, что понадобится мне на две недели,-- сказала я, указывая на
фотоаппарат и туалетный набор на дне рюкзака.
     Она осторожно  вынула фотоаппарат, расстегнула пластиковую косметичку и
вытряхнула ее содержимое на пол. Там был гребень, маникюрные ножницы, зубная
паста и  щетка, флакончик шампуня и кусок мыла.  Удивленно  покачав головой,
она вывернула рюкзак наизнанку  и рассеянным жестом убрала прилипшую  ко лбу
прядь темных волос. В глазах ее промелькнуло  какое-то смутное воспоминание,
а лицо сморщилось в улыбке.  Она  снова  уложила все в рюкзак и, ни слова не
говоря, отвела меня обратно к друзьям.
     После того как вся миссия  погрузилась в тишину и мрак, я еще  долго не
спала,  прислушиваясь  к  незнакомым  ночным  звукам,   доносившимся   через
раскрытое окно.  Не знаю, то ли из-за усталости, то  ли  из-за пронизывающей
всю миссию  атмосферы покоя, но в тот вечер, перед тем как заснуть, я решила
не ехать  с  друзьями  в  охотничью  экспедицию.  Вместо  этого я  собралась
провести две недели  в миссии. Никто, к счастью, не возражал. Напротив, все,
кажется,  почувствовали облегчение. Не говоря этого  вслух, кое-кто из  моих
друзей  считал,  что человеку,  не умеющему  обращаться с ружьем,  на  охоте
делать нечего.
     Я завороженно смотрела, как прозрачная синева воздуха растворяет ночные
тени. По всему небу разливался этот мягкий оттенок, выявляя очертания ветвей
и листвы, качающейся на ветерке у моего окна. Одинокий крик  обезьяны-ревуна
был последним, что я услышала, прежде чем провалиться в глубокий сон.
     -- Стало быть, вы антрополог,-- сказал на следующий день за ланчем отец
Кориолано. --  Все антропологи, которых  мне доводилось  видеть до сих  пор,
были нагружены звукозаписывающей  и снимающей  аппаратурой и  еще  Бог весть
какой всячиной. --  Он предложил мне еще порцию запеченной рыбы и кукурузы в
тесте.  --  Вас  интересуют  индейцы?  Я  объяснила ему,  чем  занималась  в
Барловенто,  упомянув  и те трудности, с которыми столкнулась  при получении
данных.
     -- Пока я здесь, я хотела бы увидеть несколько сеансов исцеления.
     -- Боюсь, что здесь вы вряд ли что-нибудь такое увидите, -- сказал отец
Кориолано, выбирая  застрявшие  в бороде крошки маниоковой лепешки. -- У нас
тут хорошо  оборудованный диспансер. Индейцы издалека приводят сюда больных.
Но  я,  возможно,  смогу   устроить  вам   посещение  какой-нибудь   деревни
поблизости, где вы могли бы повидать шамана.
     -- Если такое возможно, я была бы вам очень признательна, -- сказала я.
-- Не  могу  сказать,  что  я  приехала сюда  заниматься работой в  поле, но
увидеть шамана было бы интересно.
     -- Не очень-то вы похожи на антрополога. -- Густые брови отца Кориолано
поднялись и сдвинулись. -- Конечно, большинство  тех, кого  я встречал, были
мужчины, но было и несколько женщин. --  Он почесал голову. --  Вы как-то не
соответствуете моему представлению о женщине-антропологе.
     -- Не можем же  мы все  быть похожими  друг  на  друга,--  легким тоном
сказала я, подумывая, кого это он мог встретить.
     -- Пожалуй, верно,--  сказал  он застенчиво. --  Я просто хочу сказать,
что на вид вы не совсем взрослая. Сегодня утром после того, как  уехали ваши
друзья, разные люди спрашивали меня, почему они оставили ребенка у меня.
     Ere) глаза живо  засветились, когда он стал подтрунивать над индейцами,
ожидающими, что взрослый белый непременно должен превосходить их ростом.
     -- Особенно когда у них светлые волосы и голубые глаза,-- сказал он. --
Считается, что они-то должны быть настоящими великанами.
     В  эту  ночь в моей  затянутой сеткой колыбели  мне  привиделся  жуткий
кошмар. Мне приснилось, будто ее  крышка намертво  прибита гвоздями. Все мои
попытки  вырваться на свободу разбивались  о плотно пригнанную крышку.  Меня
охватила паника. Я закричала и стала трясти  раму, пока  вся эта  хитроумная
конструкция не  опрокинулась вверх дном. Все еще в полусне я лежала на полу,
голова моя покоилась на обвисшей груди старухи.
     Какое-то время я не могла вспомнить, где я. Детский страх заставил меня
теснее прижаться к старой индеанке, я знала, что здесь я в безопасности.
     Старуха  растирала мне макушку  и нашептывала на  ухо непонятные слова,
пока я окончательно не проснулась.
     Уверенность и покой вернулись ко мне от ее прикосновения и непривычного
гнусавого голоса. Это чувство не поддавалось разумному объяснению, но было в
ней нечто такое, что заставляло меня прижиматься к ней. Она  отвела  меня  в
свою комнатушку  за  кухней.  Я улеглась  рядом с ней  в привязанном к  двум
столбам  тяжелом  гамаке.  Чувствуя  оберегающее  присутствие этой  странной
старой женщины, я без всякого страха закрыла глаза. Слабое биение ее  сердца
и капли воды, просачивающейся сквозь глиняный жбан, увели меня в сон.
     --  Тебе  намного  лучше  будет спать  здесь,-- сказала на другое  утро
старуха, подвешивая мой хлопчатобумажный гамак рядом со своим.
     С того дня Анхелика не отходила от меня ни на шаг.
     Большую часть времени мы проводили у  реки, болтая  и купаясь  у самого
берега, где красно-серый песок напоминал золу, смешанную с  кровью. В полном
умиротворении я  часами  наблюдала за тем, как  индеанки  стирают одежду,  и
слушала рассказы Анхелики о былых временах. Словно бредущие по небу  облака,
ее  слова сливались с образами женщин, полощущих белье  и раскладывающих его
на камнях для просушки.
     В отличие  от большинства индейцев в миссии, Анхелика не принадлежала к
племени  Макиритаре.  Совсем  молоденькой  ее  выдали за  мужчину  из  этого
племени. Она  любила повторять, что он  хорошо с  ней обращался. Она  быстро
усвоила их обычаи, которые  не  особенно отличались от обычаев ее  народа. А
еще  она побывала в городе. Она  так  и не сказала  мне, в  каком именно. Не
сказала она и своего индейского имени, которого, согласно обычаям ее народа,
нельзя было произносить вслух.
     Стоило ей заговорить  о прошлом,  как ее голос обретал непривычное  для
моих ушей звучание. Она начинала гнусавить и часто  переходила  с испанского
языка  на родной,  путая место и время  событий. Нередко она останавливалась
посреди фразы;  лишь  несколько часов  спустя, а  то и  на  другой день  она
возобновляла разговор с того самого места,  на котором  остановилась, словно
беседа в такой манере была самым обычным делом на свете.
     -- Я  отведу  тебя к  моему  народу, --  сказала Анхелика как-то  после
полудня,  взглянув на  меня с  мимолетной улыбкой. Я  почувствовала, что она
готова  сказать больше,  и подумала, не знает  ли  она,  что отец  Кориолано
договорился с мистером Бартом,  чтобы  тот  взял  меня  с собой в  ближайшую
деревню Макиритаре.
     Мистер  Барт был  американским старателем,  который больше двадцати лет
провел в венесуэльских джунглях. Он жил ниже  по течению с женой-индеанкой и
по вечерам  частенько по собственной инициативе  захаживал в миссию на ужин.
Хотя   желания  возвращаться  в  Штаты  у  него  не   было,  он  с  огромным
удовольствием слушал рассказы о них.
     -- Я отведу тебя  к моему народу,  -- повторила Анхелика. -- Туда много
дней пути. Милагрос поведет нас через джунгли.
     --  Кто  такой  Милагрос?  --  Индеец,  как  и  я.  Он  хорошо  говорит
по-испански. -- Анхелика с явным  ликованием потерла руки. -- Он  должен был
быть проводником у твоих друзей, но решил остаться.
     Теперь я знаю, почему.
     В голосе Анхелики  была странная глубина; глаза ее  блестели, и  снова,
как в день приезда, мне показалось, что она немного не в себе.
     -- Он  с  самого  начала  знал,  что понадобится  нам как  проводник,--
сказала старуха.
     Веки ее опустились, словно  у нее не  осталось больше  сил  поднять их.
Внезапно, будто испугавшись что уснет, она широко раскрыла глаза.
     --  И неважно, что  ты  мне  сейчас скажешь.  Я знаю, что ты пойдешь со
мной.
     Эту ночь я лежала в гамаке, не в силах заснуть.  По дыханию  Анхелики я
знала, что  она спит. А  я молилась, чтоб  она не забыла о своем предложении
взять  меня  с  собой в  джунгли. В  голове у  меня  вертелись  слова  доньи
Мерседес:  "К тому  времени,  как  ты  вернешься,  твои  записи тебе уже  не
понадобятся". Может, у индейцев я проведу кое-какую полевую работу. При этой
мысли мне стало весело.
     Магнитофона я с собой не взяла; не было у меня ни бумаги, ни карандашей
--  только маленький блокнот и шариковая ручка. Я привезла фотоаппарат, но к
нему было лишь три кассеты с пленкой.
     Я беспокойно завертелась в гамаке.  Нет, у  меня  не было  ни малейшего
намерения  отправляться  в джунгли  со  старухой, которую я  считала немного
сумасшедшей, и индейцем, которого никогда в жизни не видела. И все же в этом
переходе через джунгли был такой соблазн. Я без труда могла бы устроить себе
небольшой  отпуск.  Никакие  сроки меня не  поджимали, никто  меня  не ждал.
Друзьям я могла бы оставить письмо с объяснением своего внезапного решения.
     Да  их это и не особенно встревожит.  Чем больше я об  этом думала, тем
сильнее меня интриговала эта затея. Отец Кориолано, разумеется, снабдит меня
достаточным количеством  бумаги  и  карандашей.  И, возможно, донья Мерседес
была права. Старые записи о практике целительства могут оказаться ненужными,
когда  --  и  если, --  закралась  зловещая мысль,  --  я вернусь  из  этого
путешествия.
     Я выбралась  из гамака и посмотрела на спящую тщедушную старуху. Словно
почувствовав  мой взгляд,  ее  веки затрепетали,  губы зашевелились: -- Я не
умру  здесь,  а  умру  среди  моего народа.  Мое  тело сожгут,  а мой  пепел
останется с ними.
     Глаза ее медленно раскрылись; они были тусклы, затуманены сном и ничего
не выражали, но  в ее голосе я  уловила глубокую печаль. Я прикоснулась к ее
впалым щекам. Она улыбнулась мне, но мысли ее были где-то далеко.
     Я  проснулась,  ощутив на  себе чей-то  взгляд.  Анхелика сказала,  что
ждала, пока  я проснусь. Она  жестом  пригласила  меня взглянуть на  лубяной
коробок  величиной  с  дамскую сумочку, стоявший рядом  с ней.  Она  подняла
плотно пригнанную крышку  и с большим удовольствием принялась показывать мне
каждый  предмет,  всякий   раз  взрываясь   бурей  радостных   и  удивленных
восклицаний, словно видела их впервые в жизни. Там было зеркальце, гребешок,
бусы  из  искусственного  жемчуга,  несколько пустых  баночек  из-под  крема
"Пондс", губная помада, пара ржавых ножниц, вылинявшая блузка и юбка.
     --  А  это  что,  по-твоему, такое? -- спросила она,  пряча  что-то  за
спиной.
     Я  созналась  в  своем невежестве, и она рассмеялась: -- Это моя книжка
для письма. -- Она  открыла блокнот с пожелтевшими от времени страницами. На
каждой странице виднелись ряды корявых букв. -- Смотри. -- Достав из коробка
карандашный  огрызок, она стала выводить  печатными буквами  свое имя.  -- Я
научилась этому в  другой  миссии. Намного  большей,  чем  эта. Там еще была
школа.  Это было много лет назад, но я не забыла, чему там научилась. -- Она
снова и снова  писала свое имя на поблекших страницах. -- Тебе  нравится? --
Очень. -- Я зачарованно смотрела, как эта старая женщина сидит на корточках,
сильно  наклонись вперед и почти  касаясь головой лежащего  на земляном полу
блокнота.  Умудряясь сохранять  равновесие  в  такой  позе,  она  продолжала
старательно выписывать буквы своего имени.
     Внезапно закрыв блокнот, она выпрямилась.
     --  Я побывала в городе,-- сказала  она,  глядя куда-то  в  окно. --  В
городе полно людей и все на одно лицо. Сначала мне это нравилось, но потом я
быстро устала.  Слишком за  многим  надо было уследить. Да еще столько шума.
Говорили  не только люди,  но  и вещи. -- Она помолчала,  нахмурившись и изо
всех сил  стараясь  сосредоточиться;  все  морщины  на ее лице  обрисовались
резче. Наконец она сказала: -- Город мне совсем не понравился.
     Я спросила, в каком городе  она была  и в какой миссии выучилась писать
свое  имя.  Она посмотрела  на меня так,  словно  не расслышала  вопросов, и
продолжала свой  рассказ. Как  и раньше,  она  начала путать место  и  время
событий, временами сбиваясь на родной язык. То и дело она смеялась, повторяя
одно и то же: -- Я не отправлюсь на небеса отца Кориолано.
     -- Ты всерьез собираешься идти к своему народу? -- спросила я. --  А ты
не думаешь,  что двум женщинам  опасно  отправляться в  лес? Ты  хоть знаешь
дорогу?  --  Конечно,  знаю,  -- сказала  она,  резко  выходя из  состояния,
близкого к трансу. -- Старухе бояться нечего.
     -- Но я-то не старуха.
     Она погладила меня по волосам.
     -- Ты не старуха, но у  тебя волосы цвета  пальмовых  волокон  и  глаза
цвета неба. Ты тоже будешь в безопасности.
     --  Я уверена,  что мы заблудимся,  -- тихо  сказала я.  -- Ты даже  не
помнишь, как  давно  ты  в последний  раз видела  свой  народ. Ты  сама  мне
говорила, что они все дальше уходят в лес.
     --  С нами идет  Милагрос, -- убежденно заявила Анхелика. -- Он  хорошо
знает лес. Он знает  обо  всех людях, какие  живут в  джунглях.  -- Анхелика
начала укладывать свои пожитки  в лубяной коробок. -- Пойду-ка я поищу  его,
чтобы  мы смогли тронуться в путь как можно скорее. Тебе надо будет дать ему
что-нибудь.
     -- У меня нет  ничего такого, что ему бы  хотелось, --  сказала  я.  --
Может,  я  договорюсь с  друзьями, чтобы они  оставили привезенные  с  собой
мачете в миссии для Милагроса.
     --  Отдай ему свой фотоаппарат, -- предложила Анхелика. -- Я знаю,  что
он хочет иметь фотоаппарат не меньше, чем еще одно мачете.
     --  А  он знает,  как пользоваться фотоаппаратом? --  Не  знаю. --  Она
хихикнула,  прикрыв рот  ладонью. -- Он мне  как-то сказал, что хочет делать
снимки белых людей, которые приезжают в миссию поглазеть на индейцев.
     Я отнюдь не жаждала расставаться с фотоаппаратом.
     Он