ась было я, глядя на Шотоми.
     -- Да,  -- согласилась старуха. -- Но если он  вообще  собирается взять
вторую  жену,  сейчас  самое  время. Шотоми  молода. Сейчас ей  легко  будет
подружиться с  другой женщиной. Матуве  следует  взять  самую молоденькую из
трех пленниц. --  И  Хайяма  погладила  Шотоми по выбритой  тонзуре. --  Эта
девочка моложе тебя. Она будет тебя слушаться. Когда у тебя  будут месячные,
она станет нам  стряпать. Она может  помогать  тебе на  огородах и  собирать
топливо для очага. Я уже слишком стара, чтобы много работать.
     Шотоми внимательно осмотрела трех  пленниц в хижине Арасуве. -- Если уж
Матуве непременно  должен взять себе  вторую жену, то я бы хотела, чтобы  он
взял девочку. Мне она больше по душе. Она будет согревать его гамак, когда я
забеременею.
     -- А ты что, беременна? -- спросила я.
     -- Я в этом не уверена, -- ответила она с лукавой улыбкой.
     Хайяма мне как-то  рассказывала,  что,  как правило, беременная женщина
выжидала от  трех до четырех месяцев, а то и дольше, прежде  чем  сказать об
этом мужу. Муж был молчаливым сообщником в этом обмане, ибо  и его приводили
в  ужас всевозможные ограничения  в  еде  и запреты в  образе  жизни. Если у
женщины случался выкидыш, либо она  производила на  свет  ребенка-урода, она
никогда не считалась виноватой. Вина всегда падала на мужа. Более того, если
женщина  раз  за  разом  рожала болезненных  младенцев,  то поощрялось  даже
зачатие от другого мужчины.
     Тем  не  менее  ее  муж должен  был  соблюдать все  положенные  табу  и
воспитывать ребенка как своего собственного.
     Хайяма перешла в хижину Арасуве. -- Я заберу эту девочку Мокототери. Из
нее  получится хорошая жена для моего сына, -- сказала  она, беря девочку за
руку. -- Она будет жить у меня в хижине.
     -- Я захватил женщину, --  сказал Матуве. -- Не нужна мне эта девчонка.
Она  слишком худая.  Мне нужна крепкая женщина,  которая родит мне  здоровых
сыновей.
     --  Она еще окрепнет, -- невозмутимо сказала Хайяма. -- Она еще зелена,
но  скоро  созреет. Посмотри  на ее груди. Они уже  большие.  К тому  же, --
добавила она, --  Шотоми не будет против, если ты ее возьмешь. -- Тут Хайяма
повернулась к мужчинам, собравшимся у хижины Арасуве. -- Никто ее пальцем не
тронет. Я буду  о ней заботиться, пока она не  станет женой  моего  сына.  С
сегодняшнего дня она моя невестка.
     Со  стороны мужчин возражений не последовало, и Хайяма отвела девочку к
себе в хижину. Остальные Мокототери  робко  сидели на земле у очага. -- Я не
буду тебя бить, -- сказала Шотоми, беря руку девочки в свои ладони. -- Но ты
должна делать, что я тебе велю. -- Матуве глуповато улыбался нам из дальнего
угла хижины. Интересно, подумала я, то ли он гордится, что теперь у него две
жены, то ли смущен  тем,  что его заставили  взять девочку, хотя захватил он
взрослую женщину.
     -- А что будет с остальными пленницами? -- спросила я.
     -- Арасуве возьмет себе беременную, -- заявила Хайяма.
     -- Откуда ты знаешь? -- И, не дожидаясь ответа, я спросила, что будет с
третьей.
     -- Ее отдадут кому-нибудь  в жены  после того, как  ее  возьмет  всякий
мужчина в шабоно, который этого пожелает, -- ответила Хайяма.
     -- Но ее ведь уже насиловали участники набег: , -- возмутилась я.
     Старая  Хайяма расхохоталась.  --  Но не  те,  кто  не  принимал в  нем
участия.  -- Старуха потрепала меня по голове. -- И нечего тебе возмущаться.
Таков  обычай.  И меня как-то раз захватили в  плен, и меня насиловало много
мужчин. Мне  еще повезло, и я нашла способ убежать.  Нет, не перебивай меня.
Белая Девушка, -- сказала Хайяма, прикрыв мне  ладонью  рот. -- Я сбежала не
потому,  что меня насиловали. Об этом я очень скоро  забыла. Я сбежала из-за
того, что меня заставляли тяжело работать и кормили впроголодь.
     Как и предсказывала старуха, Арасуве взял себе беременную женщину.
     -- У тебя уже есть три жены, -- крикнула ему самая младшая с искаженным
от  ярости лицом. -- Зачем  тебе еще  одна? Нервно  хихикая, две другие жены
Арасуве наблюдали из своих гамаков, как  младшая толкнула беременную женщину
в горящий очаг. Арасуве выскочил  из гамака, схватил горящую головню и подал
ее упавшей женщине. -- Обожги руку моей жене, -- потребовал он,  прижав свою
младшую жену к столбу.  Беременная с  рыданиями прикрывала обожженное  плечо
ладонью.
     --  Давай,  обожги! -- кричала  жена  Арасуве, вывернувшись из  крепкой
хватки мужа. -- Только  попробуй, и  я тебя живьем сожгу --  и  костей твоих
никто не съест.  Я разбросаю  их по лесу, и мы будем на них  мочиться... Она
смолкла, широко раскрыв глаза в  непритворном изумлении,  когда увидела, как
сильно  обожжено  плечо пленницы. --  Да ты и в самом  деле  обожглась! Тебе
очень больно? Подняв глаза, женщина Мокототери утерла залитое  слезами лицо.
-- Боль моя велика.
     -- Ах ты, бедняжка.  -- Жена Арасуве  заботливо помогла  ей подняться и
отвела к своему гамаку, потом, достав из калабаша какие-то листья, осторожно
приложила  их  к  плечу  женщины.  --  Все  быстро  заживет, уж  я  об  этом
позабочусь.
     -- Довольно тебе плакать, -- сказала старшая жена Арасуве, подсаживаясь
к  женщине, и ласково похлопала ее по ноге.  -- Наш муж  хороший человек. Он
будет хорошо с тобой обращаться, а  я позабочусь о том, чтобы никто в шабоно
тебя не обижал.
     -- А что будет, когда родится ребенок? -- спросила я Хайяму.
     -- Трудно  сказать, --  признала старуха. Она немного помолчала, словно
глубоко задумавшись. -- Может,  она его убьет. Однако, если родится мальчик,
Арасуве может попросить старшую жену вырастить его как своего сына.
     Несколько часов спустя Арасуве размеренным гнусавым тоном начал рассказ
о том, как проходил набег.
     -- В первый день мы  шли медленно и  часто останавливались передохнуть.
Наши спины болели под  тяжелыми гроздьями бананов. В первую ночь мы почти не
спали,  ибо  дров  было недостаточно, чтобы  поддерживать тепло.  Шел  такой
сильный дождь, что ночное небо,  казалось, смешалось с темнотой  вокруг нас.
На следующий день мы зашагали уже немного быстрее и  подошли  к окрестностям
деревни Мокототери. Хотя и в эту ночь мы находились в достаточном отдалении,
чтобы нас  могли обнаружить вражеские охотники,  но  все же мы были  слишком
близко, чтобы рискнуть развести огонь на привале.
     Лицо  Арасуве  я видела  лишь в  профиль  и  завороженно смотрела,  как
оживленно, словно  по  собственной воле, двигаются красные и черные узоры на
щеках  в такт его  речей. Перья в  мочках ушей немного  смягчали его суровое
уставшее  лицо  и  придавали  рассказу игривый оттенок, несмотря на всю  его
жуть.
     Несколько дней мы  пристально следили  за всеми передвижениями врага. У
нас была  задача  убить  этого  Мокототери,  не выдав  всему  шабоно  нашего
присутствия.
     Однажды утром мы увидели, как мужчина, который убил отца Этевы,  уходит
в заросли с женщиной. Этева выстрелил  ему в живот отравленной стрелой. Этот
индеец был так  ошеломлен, что  даже  не  вскрикнул. Не успел  он  и  глазом
моргнуть, как Этева отправил ему в живот  вторую стрелу,  а потом еще одну в
шею возле самого уха. Тут он и свалился замертво.
     Словно   оглушенный,  Этева  направился  домой  в  сопровождении  моего
племянника. Тем  временем  Матуве отыскал спрятавшуюся в кустах женщину.  Мы
пригрозили убить ее, если она  посмеет хотя бы  кашлянуть, и Матуве вместе с
моим  самым младшим  зятем повели упирающуюся  женщину в нашу деревню. Позже
все мы должны были встретиться в заранее назначенном  месте. Пока  остальные
решали,  не  разделиться  ли нам на еще меньшие  группы,  мы увидели мать  с
маленьким сыном, беременную женщину и девочку, направляющихся в лес.  Против
такого искушения  мы  не  устояли  и  тихонько  пошли  за  ними  следом.  --
Откинувшись в гамаке с руками, сплетенными за головой, Арасуве обвел глазами
зачарованных слушателей.
     Воспользовавшись  тем,  что вождь  на  минуту умолк, поднялся  с  места
другой  участник набега. Дав знак собравшимся,  чтобы те освободили для него
побольше  места,  он  начал  свой рассказ  с  тех самых слов, которыми начал
Арасуве: -- В первый день мы шли медленно.
     Но за  исключением  этих  слов,  между двумя рассказами  не было ничего
общего. Бурно жестикулируя, рассказчик с напускным жаром изображал поведение
и настроения различных участников похода, вводя таким образом юмористический
и мелодраматический оттенок в сухой деловой отчет Арасуве. Ободренный смехом
и похвалами  слушателей, мужчина  принялся  пространно рассказывать  о  двух
самых    младших    участниках    набега,    которым    было    не    больше
шестнадцати-семнадцати лет. Они не только постоянно жаловались то на стертые
в кровь  ноги, то на другие болячки, но еще  и до смерти боялись  крадущихся
ягуаров и разных духов во время  второго ночлега,  когда  довелось спать, не
разводя  огня.  Свое повествование мужчина  пересыпал подробными  сведениями
насчет различной дичи и созревающих плодов -- их цвета, величины и формы, --
замеченных им по дороге.
     Как  только мужчина  сделал паузу,  возобновил свой отчет  Арасуве.  --
Когда  эти  три женщины  и  девочка отошли достаточно далеко от  шабоно,  --
продолжил вождь,  -- мы пригрозили,  что  застрелим их,  если они попытаются
бежать или закричать. Мальчишке удалось нырнуть в кусты,  но мы не стали его
преследовать, а  как  можно  быстрее  пошли  восвояси, стараясь не оставлять
следов. Мы  не сомневались,  что, обнаружив убитого,  Мокототери  немедленно
отправятся за нами в погоню.
     Незадолго  до  сумерек мать  сбежавшего  мальчишки  вдруг вскрикнула от
боли, сев на  землю, схватилась за ногу  и  с горькими слезами пожаловалась,
что ее  укусила ядовитая змея. Ее душераздирающие крики так нас  расстроили,
что мы даже не проверили, была ли эта змея на самом деле. -- Что было толку,
-- рыдала она, --  моему .сынишке  бежать,  если  у него нет больше  матери,
которая бы о  нем позаботилась? --  И не прекращая вопить, что ей невыносимо
больно, женщина заползла в  кусты. Мы почти сразу поняли,  что это уловка, и
тщательно обыскали лес, но так и не смогли определить, куда она побежала.
     Старый Камосиве смеялся от души. -- Это хорошо, что она вас надула. Нет
никакого смысла похищать женщину, у которой остался маленький ребенок. Такие
либо плачут  без  конца,  пока не  заболеют,  либо,  что еще хуже,  и  вовсе
сбегают.
     Мужской разговор затянулся до самой  зари,  окутавшей шабоно покрывалом
дождя.  Посреди поляны  стояла одинокая  хижина,  где пребывал  в  заточении
Этева. Она была так тиха и обособлена --  так близко и все же так  далеко от
людского смеха и говора.
     Неделю  спустя Этеву навестил Пуривариве. Управившись с печеным бананом
и медом, старик  попросил Ирамамове вдуть  ему эпену и  с пением  заклинаний
пустился в пляс вокруг  хижины Этевы. -- Мертвеца еще  не сожгли, -- объявил
он. --  Его тело  уложили в корыто, повесили  на  высокое дерево,  и там оно
гниет. Не смей пока прерывать молчания. Хекуры мертвеца все  еще находятся у
тебя в груди. Сделай себе  новые стрелы и  лук. Скоро уже  Мокототери сожгут
гниющее тело, ибо  из  трупа уже  выползают черви. --  Старый шапори еще раз
обошел кругом хижину Этевы и, приплясывая, удалился с поляны в лес.
     Тремя  днями позже  Пуривариве объявил, что Мокототери уже  сожгли тело
убитого. -- Вынь тростинки из  ушей, отвяжи  их от запястий,  -- сказал  он,
помогая Этеве подняться.  -- Через несколько дней отнесешь свой старый лук и
стрелы к тому ободранному дереву, на котором ты повесил гамак и колчан.
     Пуривариве повел Этеву в лес. Арасуве и еще несколько участников набега
последовали за ними.
     Вернулись они только под вечер.  Волосы Этевы были подстрижены, тонзура
выбрита,  тело  вымыто  и  заново раскрашено  пастой око/по.  В мочках  ушей
красовались  тростинки  с продетыми в них  перьями попугая ара. На нем  были
новые   меховые  наручные  повязки,  также  украшенные  перьями,  и  толстый
хлопковый пояс, который сделала для него Ритими. Арасуве вручил Этеве полную
корзину мелкой рыбешки, которую изжарил для него в листьях пишаанси.
     Еще  через  три дня Этева в первый раз рискнул  один пойти в лес. --  Я
подстрелил обезьяну, -- объявил  он несколько часов спустя, выйдя на поляну.
Как  только его окружила группа мужчин,  он подробно  объяснил им, где можно
найти убитого зверя.
     Чтобы заручиться в будущем помощью и защитой хеку?  на охоте, Этева еще
дважды уходил в  лес один.  Каждый  раз он возвращался без  добычи и сообщал
остальным,  где ее можно найти.  Этева не съел ни кусочка мяса подстреленных
им обезьяны и двух пекари.
     В  один прекрасный день  он  вернулся с висящей за спиной куропаткой  и
снял кожу с головки птицы, оставив себе только  полоску с  курчавыми черными
перьями.  Теперь она будет служить  ему наручной повязкой.  Маховые перья он
отложил для  оперения стрел.  На  самолично сделанной деревянной  решетке он
изжарил  почти  двухфунтовую  птицу.  Затем,  убедившись,   что  она  хорошо
прожарилась, он принялся делить ее между детьми и двумя женами.
     -- А Белая Девушка  твоя жена или твой  ребенок?  -- крикнула из  своей
хижины старая Хайяма, увидев, как Этева подает мне кусок темной грудки.
     -- Она моя мать, -- ответил Этева под хохот Итикотери.
     Прошло несколько дней, и  под присмотром Арасуве был приготовлен густой
банановый суп. В  корыто с супом Этева  опорожнил небольшой калабаш.  Ритими
сказала мне, что это  остатки истолченных костей отца Этевы. По лицам мужчин
и женщин, глотавших суп, катились слезы.
     Я приняла из рук Этевы тыквенный черпак с супом и оплакала его умершего
отца.
     Как  только  корыто  опустело,  Арасуве крикнул  во всю  мочь: -- Какой
ваитери живет  среди  нас! Он убил своего  врага. Он  пронес  в своей  груди
хекуры мертвеца, и его не сломил ни голод, ни одиночество заточения.
     Этева обошел поляну по кругу. -- Да, я ваитери, -- запел он. --  Хекуры
мертвеца  могут погубить самого сильного воина. Очень  тяжко нести  эту ношу
столько дней.
     От печали и умереть можно. -- И Этева стал приплясывать.
     -- Я больше не думаю о человеке, которого убил. Я  пляшу с тенями ночи,
а  не  с тенями  смерти.  --  Чем дольше  он  плясал,  тем  легче  и быстрее
становились  его шаги, словно этими движениями он наконец  сбрасывал  тяжкое
бремя, которое носил в груди.
     Долго еще  по вечерам  мужчины  обсуждали  все перипетии набега. Даже у
старого Камосиве появилась своя версия. Единственное, что объединяло все эти
рассказы с истинным ходом событий, было то, что  Этева  убил человека, а три
женщины  были захвачены в плен.  Со временем  осталась лишь смутная память о
том, как  все  было на самом деле, а набег превратился в историю из далекого
прошлого,  как  и   все  прочие   истории,   которые  Итикотери  так   любят
рассказывать.

     ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

     Глава 23

     Крошечные ножки, сучащие по моему животу, вывели меня  из  мечтательной
дремоты. В  одно мгновение в голове  пронеслись яркие живые  образы минувших
дней,  недель и месяцев. Слова протеста так и заглохли  на моих губах, когда
Тутеми  уложила мне  на  живот Хоашиве. Я взяла младенца  на  руки, чтобы не
разбудить Тешому, уснувшую в моем гамаке в ожидании, пока я проснусь. Достав
погремушку Хоашиве из нанизанных на лиану лягушачьих черепов, которая висела
у изголовья моего гамака, я повертела ею перед малышом. Тот, радостно гукая,
потянулся за игрушкой.
     -- Ты уже не спишь?  -- пробормотала  Тешома, легонько  коснувшись моей
щеки. -- Я думала, ты целый день будешь спать.
     -- Я  думала обо всем,  что увидела  и чему  научилась с  тех пор,  как
пришла сюда, -- сказала  я, беря  ее ручку  в свою. Узкая  ладошка,  длинные
изящной формы  пальцы выглядели удивительно взрослыми для пятилетней девочки
и резко контрастировали с детскими ямочками на щеках. --Я и не заметила, что
солнце уже взошло.
     --  Ты  даже  не заметила, как  мои братья выбрались  из твоего гамака,
когда испеклись бананы, -- сказала Тешома.  -- Ты так крепко задумалась?  --
Нет, --  рассмеялась я.  --  Это было больше похоже на  сновидение. Кажется,
время остановилось с того дня, как я пришла в шабоно.
     -- А по-моему, прошло много времени, -- серьезно заметила Тешома, гладя
мягкие  волосики своего сводного  брата.  --  Когда ты к  нам только пришла,
младенец еще  спал  в животе  у  Тутеми. Я хорошо помню день, когда мои мамы
нашли тебя. -- И, захихикав, девочка  уткнулась мне  лицом в шею. -- Я знаю,
почему ты тогда плакала. Ты боялась моего дядю Ирамамове -- у него уродливое
лицо.
     --  В тот  день,  --  заговорщицки  прошептала  я,  --  я  боялась всех
Итикотери. -- Почувствовав, как по животу потекло что-то теплое и  мокрое, я
на вытянутых руках чуть отстранила от себя Хоашиве.
     Сидящий верхом  на своем гамаке Этева весело заулыбался, глядя, как его
сын пускает струю в огонь очага.
     -- Всех  нас?  -- спросила Тешома.  -- Даже моего  отца и дедушку? Даже
моих мам и старую Хайяму?  -- Наклонившись к моему  лицу,  она недоверчиво и
чуть встревоженно  всмотрелась  в мои глаза,  словно пытаясь что-то  найти в
них.  --  Ты и меня боялась? --  Нет. Тебя я не боялась,  -- заверила я  ее,
подбрасывая в воздух улыбающегося Хоашиве.
     -- И я тебя  не боялась.  --  Со вздохом облегчения Тешома откинулась в
гамаке. -- Я не спряталась, как почти все "дети, когда ты в первый раз вошла
к  нам в хижину. Мы  слышали, что белые люди очень высокие и волосатые,  как
обезьяны.  А  ты была  такая  маленькая. Я  знала,  что  ты  не можешь  быть
настоящей белой.
     Надежно закрепив на спине корзину, Тутеми взяла у меня с  колен ребенка
и ловко усадила его в петлю  из мягкого луба у себя на груди. --  Готово, --
сказала она, улыбнувшись и вопросительно взглянула на Этеву и Ритими.
     Этева усмехнулся и взял в руки мачете, лук и стрелы.
     --  Ты придешь попозже?  -- спросила Ритими, поправляя  в  носу длинную
тонкую палочку.  Уголки ее рта,  лишенные привычных палочек, приподнялись  в
улыбке, обозначив ямочки  на щеках. Словно почувствовав мою нерешительность,
Ритими  не  стала дожидаться  ответа  и вслед  за  мужем и  Тутеми пошла  на
огороды.
     --  Хайяма идет, -- прошептала Тешома. --  Хочет  знать,  почему  ты не
пришла  есть печеные бананы. -- Девочка выскользнула из гамака и побежала  к
играющей неподалеку компании ребятишек.
     Хайяма,  что-то  ворча себе под нос,  прошла через  хижину  Тутеми.  Ее
старческая кожа длинными вертикальными складками висела на бедрах и  животе.
Напустив на себя строгую мину, она подала мне половинку калабаша с банановым
пюре. Потом со вздохом  уселась в гамак Ритими 1 и стала раскачиваться, возя
рукой по земле, явно завороженная ритмичным поскрипыванием узла на лиане. --
Жаль,  что  мне  так и не удалось тебя откормить, -- после долгого  молчания
сказала старуха.
     Я стала убеждать Хайяму,  что ее бананы творят настоящие  чудеса, и что
еще немного, и я даже начну толстеть.
     -- Не  так уж много этого времени,  -- тихо заметила  Хайяма. --  Ты же
уйдешь в миссию.
     -- Что? -- вскричала я, пораженная недвусмысленностью ее тона.  --  Кто
такое говорит?  -- Милагрос  перед уходом взял с Арасуве обещание, что  если
нам придется перебраться на  один из старых огородов в глубине леса, то тебя
мы с  собой  не возьмем. --  Черты  Хайямы  смягчило  ностальгическое, почти
мечтательное  выражение  глаз, когда она напомнила, что довольно много семей
уже  ушло на старые  огороды  еще несколько  недель назад. Полагая, что  они
скоро вернутся, я  не обратила тогда на  это внимания.  Хайяма  же  говорила
дальше,  что большое семейство  Арасуве  со всеми его  родными и двоюро