дными
братьями, сыновьями и  дочерьми не отправилось  вслед за остальными  по  той
простой причине, что вождь ожидает вестей от Милагроса.
     -- Значит,  жители  покинут  это шабоно? --  спросила  я.  -- А как  же
здешние  огороды? Их же  совсем  недавно расширили.  И что  будет с молодыми
посадками бананов? -- взволнованно продолжала спрашивать я.
     -- Они  будут расти.  --  Лицо Хайямы сморщилось  в веселой улыбке.  --
Здесь останутся  старики  и большинство детей. Мы построим временные  хижины
поближе  к банановым посадкам, потому что никому  неохота жить в  опустевшем
шабоно. Мы будем ухаживать за огородами, пока не вернутся  остальные. К тому
времени созреют и бананы, и плоды раша, и снова наступит пора праздника.
     -- Но почему уходит так много народу Итикотери? -- спросила я. -- Разве
здесь  недостаточно  еды?  Хайяма сказала  напрямик,  что  с продовольствием
сейчас туго, однако подчеркнула, что старые огороды превратились в настоящую
кормушку для обезьян, птиц, агути,  пекари и тапиров. Там мужчины смогут без
особого труда  охотиться, а женщины отыщут на огородах  множество кореньев и
плодов, чтобы продержаться, пока не будет дичи. -- К тому  же, -- продолжала
Хайяма, -- временное переселение всегда  полезно, особенно после  набега. Не
будь я так стара, я бы тоже ушла.
     -- Как на выходной, -- заметила я.
     --  Да.  Выходной, --  рассмеялась  Хайяма,  когда я объяснила значение
слова. --  О, как бы я хотела пойти и сидеть себе в тени, объедаясь  плодами
кафу.
     Деревья  кафу высоко  ценятся  за их кору  и лубяные  волокна.  Гроздья
плодов,  величиной  около десяти  дюймов каждый,  теснятся  на  одном  общем
стебле.  Мясистый  желеобразный  плод  полон  крошечных  семян  и  по  вкусу
напоминает перезрелый инжир.
     -- Если  мне нельзя  перебраться с Арасуве и его семейством  на  старые
огороды,  -- сказала я, присев  у  изголовья Хайямы,  -- тогда  я останусь с
тобой. Мне незачем возвращаться в миссию. Мы вместе станем ждать возвращения
остальных.
     В глазах Хайямы, остановившихся на моем лице,  появился  неестественный
блеск. Медленно, тщательно обдумывая каждое слово, она растолковала мне, что
хотя и не  в  обычаях их племени учинять  набеги  на  опустевшие шабоно  или
убивать стариков и детей, Мокототери наверняка устроят какую-нибудь пакость,
если  узнают, --  а старуха заверила меня, что узнают непременно,  --  что я
осталась в незащищенной деревне.
     Меня пробрала дрожь при воспоминании о том, как несколько недель  назад
в  шабоно  явилась  ватага  мужчин  Мокототери,  вооруженных  дубинками,   и
потребовала возвращения  своих  женщин.  После  бурного  обмена  угрозами  и
оскорблениями Арасуве заявил воинам Мокототери, что по дороге домой они сами
освободили одну из похищенных женщин. Он подчеркнул, что их ни на  минуту не
ввела  в  заблуждение  ее  уловка  со  змеиным укусом. Тем  не менее,  после
некоторых  препирательств  вождь неохотно  отдал им девочку,  которую Хайяма
выбрала в жены своему младшему сыну. Пригрозив скорым возмездием, Мокототери
убрались восвояси.
     Этева  пояснил   мне,  что  хотя  Мокототери  не   собирались  затевать
перестрелку,  поскольку оставили  луки  и  стрелы спрятанными  в лесу, вождь
поступил  мудро,   быстро  отдав  им   девочку.  Итикотери   уступали  им  в
численности, так как несколько мужчин уже ушли на заброшенные огороды.
     -- А когда Арасуве пойдет на старые огороды? -- спросила я Хайяму.
     -- Очень скоро, -- сказала она.  -- Арасуве отправил  несколько человек
на поиски Милагроса. Правда, до сих пор им не удалось его отыскать.
     Я в душе улыбнулась и самодовольно заметила: -- Похоже, что несмотря на
обещание Арасуве, я все-таки пойду с Ритими и Этевой.
     --  Не пойдешь, -- уверенно заявила Хайяма  с коварной  усмешкой. -- Мы
должны защитить  тебя не только от Мокототери. По пути на огороды тебя может
похитить шапори и держать в отдаленной хижине как свою жену.
     --  Сомневаюсь, -- хихикнув, заметила я. -- Ты  мне сама говорила,  что
меня, такую тощую,  не захочет ни один мужчина. -- И  я рассказала старухе о
том, что приключилось в горах между мной и Этевой.
     Прижав к обвисшим грудям скрещенные  руки, Хайяма хохотала до  тех пор,
пока по  ее морщинистым щекам  не покатились слезы. -- Да, Этева готов взять
первую  попавшуюся женщину, --  сказала она.  -- Но тебя  он  боится.  --  И
наполовину  высунувшись из  гамака,  Хайяма прошептала: -- Шапори -- это  не
обычный мужчина. Он  не  захочет  иметь тебя для  собственного удовольствия.
Шапори.  необходимо иметь  в  своем теле  женское  начало. -- Тут она  снова
откинулась в гамак. -- А ты знаешь, где находится женское начало? --Нет.
     Старуха посмотрела  на  меня, как  на  полоумную. --  Во  влагалище, --
наконец выговорила она, задыхаясь от смеха.
     --  По-твоему, Пуривариве мог бы меня  похитить? -- насмешливо спросила
я. -- А по-моему, он слишком стар, чтобы интересоваться женщинами.
     Глаза ее раскрылись в искреннем изумлении. -- Ты что, ничего не видела?
Тебе никто не рассказывал, что старый шапори будет покрепче любого мужчины в
шабоно? -- спросила она. -- Бывает, по  ночам этот  старик ходит из хижины в
хижину  и трахает всех женщин подряд, не зная устали. А на заре, возвращаясь
в лес, он свеж  и  полон сил как  ни в  чем  не бывало.  --  Хайяма, правда,
заверила, что  Пуривариве не стал  бы  меня похищать, ибо  ему уже ничего не
нужно. Она, однако,  предупредила меня, что есть и другие шаманы,  не  столь
могущественные, как этот старик, которые вполне на это способны.
     Закрыв глаза, она громко вздохнула. Я было подумала, что она уснула, но
словно  почувствовав,  что я собираюсь подняться, старуха  резко обернулась,
положила обе руки мне на плечи и спросила дрогнувшим от волнения голосом: --
Знаешь, почему тебе так нравится у нас? Я недоуменно  взглянула на нее  и не
успела открыть рот, чтобы ответить, как Хайяма продолжила: -- Ты счастлива у
нас, потому что у тебя нет никаких обязанностей. Ты живешь как мы. Ты хорошо
выучилась говорить  по-нашему и знаешь  многие наши обычаи.  Для  нас ты  не
ребенок  и  не  взрослый,  не мужчина и не  женщина.  Мы  ничего  от тебя не
требуем. Иначе  ты бы стала обижаться на нас. -- Глаза  Хайямы, удерживавшие
мой взгляд, так потемнели, что мне стало не по себе.  На ее морщинистом лице
они  казались  громадными  и  яркими,  словно  горели  каким-то  неистощимым
внутренним светом. После  долгой паузы  она добавила  с вызовом: --  Если бы
тебе довелось стать женщиной шапори, ты была бы очень несчастлива.
     В ее словах я почувствовала угрозу. Тем не менее, городя в ответ всякую
чепуху  в свою защиту, я внезапно поняла,  что она  права, и  мне неудержимо
захотелось рассмеяться.
     Старуха ласково прижала пальцы к моим губам. -- В дальних уголках леса,
где обитают  хекуры  зверей и  растений,  живут  могущественные  шапори,  --
сказала Хайяма.
     -- Во мраке ночи эти мужчины сходятся с прекрасными женскими духами.
     -- Я очень рада, что я не прекрасный дух, -- сказала я.
     -- Нет. Ты не красавица. --Янов  состоянии была обидеться на  нелестное
замечание  Хайямы,  сказанное  под вкрадчивый  смех  и  с  чуть  насмешливым
взглядом. -- Однако для многих из нас ты особа необычная.
     С неожиданной нежностью в  голосе она принялась объяснять  мне,  почему
Мокототери так хотели забрать меня к себе  в  шабоно. Их  интерес ко мне был
вызван  не теми традиционными причинами,  по которым  индейцы ищут  дружбы с
белыми,  --  получением мачете,  посуды и  одежды,  -- но тем, что по мнению
Мокототери, я  обладаю некоей силой.  До них  дошли  слухи  и о  том,  как я
вылечила маленькую  Тешому,  и  о  случае  с эпеной, и о  том, как Ирамамове
увидел отражение  хекур в моих глазах.  Они  даже видели, как я  стреляла из
лука.
     Все мои попытки внушить старухе, что никакой особой силой я не обладаю,
и  один лишь  здравый  рассудок помог  мне вылечить  простуженного  ребенка,
оказались  тщетными.  Я  стала   доказывать,  что   и   ее   можно   считать
обладательницей дара  исцеления, --  она  ведь  вправляет  кости  и  готовит
какие-то тайные  отвары из  внутренностей  животных, кореньев  и листьев для
лечения укусов,  царапин и  порезов. Но все  мои доводы пропали впустую. Для
нее существовала  громадная разница между вправлением кости  и  заманиванием
заблудшей души ребенка обратно в тело.
     На это, подчеркивала она, способен только шапори.
     -- Но это же Ирамамове вернул  ее душу, -- упорствовала я.  -- Я только
вылечила ее от простуды.
     -- Нет, не он, -- настаивала Хайяма. -- Он слышал твои заклинания.
     --  Это была молитва, -- слабо возразила  я, осознавая,  что молитва  в
сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
     -- Я  знаю, что  белые  не такие,  как  мы, --  перебила  меня  Хайяма,
решительно настроенная не допускать моих  дальнейших возражений. -- Я говорю
о совершенно  иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все
равно была бы непохожа на  Ритими,  Тутеми или на меня. -- Хайяма  коснулась
моего  лица, проведя  длинными костлявыми пальцами по  лбу  и щекам.  -- Моя
сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос
никогда не  привел бы  тебя к нам, будь ты похожа на  тех белых, которых  он
знает. -- Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только
что пришла  ей в голову, добавила: -- Интересно, был  бы любой другой  белый
так же счастлив с  нами, как ты? -- Наверняка  да, -- тихо сказала  я. -- Не
так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
     Хайяма   пожала   плечами.   --  Ты   помнишь  историю   об   Имаваами,
женщине-шапори? -- спросила она.
     -- Это же миф! -- и  опасаясь, что старуха попытается провести какую-то
параллель  между  Имаваами и  мной,  я  поспешно  добавила: -- Это  ведь как
история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
     -- Может быть, -- мечтательно  заметила Хайяма.  -- Я в последнее время
много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях,
которых  они  видели путешествующими  по большим  рекам. Должно  быть, белые
путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
     Возможно,  Имаваами  была  одной  из них.  --  Хайяма  склонила  ко мне
серьезное лицо и продолжала  шепотом:  -- Должно быть,  какой-нибудь  шапори
похитил  ее,  полагая,  что  белая женщина  --  это прекрасный дух.  Но  она
оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала
колдуньей.  --  И  Хайяма  посмотрела  на  меня  с  вызовом,  словно  ожидая
возражений.
     Рассуждения старухи  меня не удивили. Для Итикотери было  обычным делом
подстраивать свою  мифологию  к  современности  либо  вводить  в  нее  факты
реальной жизни. -- А индейские  женщины становятся  когда-нибудь  шапори? --
спросила я.
     --  Да,  --  не  задумываясь  ответила Хайяма. -- Странные существа эти
женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела
они  украшают точками и  пятнами, как у  ягуара. Они вдыхают эпену и песнями
заманивают хекур к  себе в  грудь.  Женщины-шапори  имеют мужей, которые  им
служат. Но стоит им родить  ребенка, как  они снова становятся обыкновенными
женщинами.
     -- Анхелика  была  такой  шапори,  правда?  --  Я не сразу  поняла, что
произнесла  эту  мысль   вслух.  Она  просто  явилась  мне   с  очевидностью
откровения.  Я припомнила,  как Анхелика вызволила  меня из кошмарного сна в
миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
     Она походила  не на  мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные
заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один --
исходящий откуда-то из самых глубин ее существа,  и другой  -- из гортани. Я
вспомнила и те дни, когда  шла через лес вместе  с Милагросом и Анхеликой, и
то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о
том, что с ними  всегда надо  лишь  плясать, не  позволяя им  пасть  на себя
тяжким бременем. Передо мной встал  живой образ Анхелики, как  она плясала в
то  утро, --  с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими
шажками, как пляшут мужчины Итикотери,  одурманенные эпеной. До сих  пор мне
не  казалось странным,  что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в
миссии,  сочла для меня вполне  естественным  делом  приехать  в джунгли  на
охоту.
     Из раздумий  меня вывели слова Хайямы: -- Моя сестра говорила тебе, что
она шапори? -- Глаза Хайямы наполнились глубокой печалью, в уголках блеснули
слезы, но они так  и  не покатились по щекам,  а затерялись в сеточке мелких
морщин.
     --  Никогда  не говорила, -- пробормотала  я и улеглась в гамак. Свесив
ногу, я  тоже стала раскачиваться  вперед и назад, приноравливая свой ритм к
ритму Хайямы, чтобы узлы гамаков поскрипывали в унисон.
     -- Моя сестра была шапори, -- сказала Хайяма после долгого молчания. --
Я не знаю, что с ней было после ухода из шабоно. Пока  она была с нами,  она
была почитаемым всеми шапори,  но родив Милагроса, она утратила всякую силу.
-- Хайяма резко села. -- Его отец был белый.
     Я  прикрыла глаза, боясь,  что  они  выдадут мое любопытство, и затаила
дыхание, чтобы ни малейший звук не прервал воспоминаний старухи. Нечего было
и думать о том, чтобы узнать, из каких краев был отец Милагроса.
     Независимо от национальности, любой не-индеец именовался нам.
     --  Отец  Милагроса был белый, --  повторила  Хайяма.  -- Давным-давно,
когда мы жили  ближе  к большой  реке, в нашей деревне поселился  один напе.
Анхелика  надеялась,  что  сможет  заполучить  его   силу.  А  вместо  этого
забеременела.
     -- Почему же  она  не  избавилась  от  ребенка? Морщинистое лицо Хайямы
расплылось в  широкой улыбке.  -- возможно, Анхелика была слишком уверена  в
себе, --  пробормотала старуха. -- А может, надеялась, что, родив ребенка от
белого, она все равно останется шапори.
     Рот Хайямы широко раскрылся  в  хохоте, обнажив  желтоватые зубы.  -- В
Милагросе нет ничего от белого, -- лукаво заметила она. --  Несмотря даже на
то, что Анхелика забрала его с собой. Несмотря на все то, чему он научился у
белых, Милагрос  навсегда останется  Итикотери.  -- Глаза  Хайямы  светились
твердо и непреклонно, а лицо выдавало смутное затаенное торжество.
     Мысль о том, что скоро  придется возвращаться в миссию, наполнила  меня
тревогой. Несколько раз со времени моей болезни  я пыталась представить себе
возвращение в Каракас и Лос-Анжелес. Каково мне будет встретиться с родней и
друзьями? В  такие моменты  я точно  знала,  что  никогда  не уйду отсюда по
собственной воле.
     -- Когда Милагрос отведет меня в миссию? -- спросила я.
     --  Не думаю, чтобы Арасуве стал  дожидаться Милагроса. Вождь  не может
больше откладывать свой уход, -- сказала Хайяма. -- Тебя отведет Ирамамове.
     -- Ирамамове!  --  воскликнула я, не веря своим  ушам. -- А  почему  не
Этева? Хайяма принялась терпеливо объяснять мне, что Ирамамове несколько раз
бывал в окрестностях  миссии и знает дорогу лучше всякого другого Итикотери.
Существовала также вероятность того, что Этеву выследят охотники Мокототери,
и  тогда его убьют, а меня похитят.  -- С  другой  стороны, -- заверила меня
Хайяма, -- Ирамамове может сделаться в лесу невидимым.
     -- Но я-то не могу! -- возразила я.
     --  Тебя будут оберегать хекуры Ирамамове, -- убежденно заявила Хайяма.
Затем старуха тяжело поднялась, немного постояла, уперевшись руками в бедра,
взяла меня за  руку и неторопливо повела к себе  в хижину. -- Ирамамове  уже
охранял тебя прежде, -- напомнила она, усаживаясь в свой гамак.
     -- Да,  --  согласилась я.  -- Но я  не могу  отправиться в миссию  без
Милагроса. Мне нужны сардины и сухари.
     -- От этого добра тебя  только стошнит, -- пренебрежительно сказала она
и  пообещала, что  по дороге мне  голодать  не  придется,  поскольку  стрелы
Ирамамове добудут уйму дичи. К тому же она  даст мне с собой  полную корзину
бананов.
     --  У меня не хватит сил тащить такой  тяжелый груз,  --  возразила  я,
зная, что Ирамамове не понесет ничего, кроме лука и стрел.
     Хайяма  какое-то  время  разглядывала  меня  с  мягкой  улыбкой,  потом
растянулась в гамаке, зевнула во весь рот и вскоре заснула.
     Я вышла на поляну. Ватага ребятишек -- в  основном девочек -- играла со
щенком. Каждая пыталась заставить щенка сосать из своих плоских сосков.
     За   исключением  немногих  стариков,   лежащих  в  своих  гамаках,  да
нескольких женщин у очагов, в хижинах никого не было. Переходя  от жилища  к
жилищу,  я  думала,  знают ли они, что  мне приходит пора  уходить. Какой-то
старик  угостил меня своей  табачной жвачкой. Я с  улыбкой отказалась.  "Как
можно отказываться  от  такого угощения?"  -- казалось,  говорили его глаза,
пока он запихивал жвачку на свое место между нижней губой и десной.
     Ближе к вечеру я зашла в хижину Ирамамове. Его старшая жена, только что
вернувшись  с реки,  подвешивала к стропилам  наполненные водой калабаши. Мы
подружились с  той  поры, как ее сын  Шорове был посвящен в шапори,  и много
предвечерних  часов  провели  в  разговорах о нем.  Время от времени  Шорове
возвращался  в  шабоно лечить людей от простуды, лихорадки и  поноса. Он пел
заклинания к хекурам с не меньшим рвением и силой, чем более опытные шаманы.
Однако, по мнению Пуривариве, пройдет еще немало  времени, прежде чем Шорове
сможет направлять своих духов чинить  вред в селении  врага. Только тогда он
будет считаться вполне оперившимся колдуном.
     Жена Ирамамове налила в небольшой калабаш немного воды и добавила меду.
Я не  сводила  жадных  глаз  с  вязкой массы, начиненной  пчелами  на разных
стадиях развития.  Тщательно размешав  все пальцем,  она подала мне сосуд, и
причмокивая при каждом глотке, я выпила все до дна и вылизала донышко. -- До
чего же вкусно!  воскликнула я. --  Наверняка это  мед пчел амоши.  Это была
нежалящая разновидность, которая очень ценилась за темный душистый мед.
     Согласно улыбнувшись, жена Ирамамове  дала мне знак сесть рядом с ней в
гамак и стала искать у  меня на спине укусы москитов и блох.  Обнаружив  два
свежих укуса, она высосала из них яд. Свет, проникавший в хижину, потускнел.
Казалось,  бесконечно  много времени  прошло  после  утреннего  разговора  с
Хайямой. И я сонно закрыла глаза.
     Мне  приснилось,  что я  с  детьми  на реке. Тысячи  бабочек  слетали с
деревьев,  кружа в воздухе,  словно  осенние  листья. Они  садились  на наши
волосы,  лица, тела, покрывая нас зыбким золотым светом сумерек.  Я горестно
смотрела  на прощальные взмахи их крылышек, словно чьих-то  нежных ручек. --
Не надо грустить, -- говорили дети. А я заглядывала в каждое лицо и целовала
смех на их губах.

     Глава 24

     Вместо привычного бамбукового ножа Ритими  подстригла мне волосы острой
травинкой. Сосредоточенно хмурясь, она старательно подровняла концы волос по
всей окружности головы.
     -- Не трогай тонзуру, -- сказала я, прикрыв макушку  обеими руками.  --
Там больно.
     --  Не  будь такой трусихой, -- рассмеялась Ритими. -- Не  хочешь же ты
появиться в миссии, как дикарка.
     Я  не смогла втолковать ей, что  буду  очень  курьезно выглядеть  среди
белых с выбритым кружком на темени.
     Ритими   утверждала,  что  дело   здесь   не  столько   в  эстетических
соображениях, сколько в чисто практических.
     --  Вши,  --  заметила  она, --  больше  всего  любят  это самое место.
Ирамамове наверняка не станет искать тебе вшей по вечер