Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
х
колючки.
-- Надо быть круглым дураком, чтобы наступить на змею, -- сказала она,
сталкивая мои ноги со своих колен.
-- А по сравнению с москитами колючки тоже не так уж плохи. Тебе еще
повезло, что эти мелкие твари не кусают тебя так, как этих racionales. Она
потерла мои ладони и руки, словно надеясь отыскать в них ответ на эту
загадку. -- Интересно, почему это? Еще в миссии Анхелика изумлялась тому,
как я, подобно индейцам, сплю без москитной сетки. -- У меня зловредная
кровь, -- сказала я с усмешкой. Встретив ее озадаченный взгляд, я пояснила,
что еще ребенком часто уходила с отцом в джунгли искать орхидеи. Он
неизменно бывал искусан москитами, мухами и вообще всякими кусачими
насекомыми. Но меня они почему-то никогда не донимали. А однажды отца даже
укусила змея.
-- И он умер? -- спросила Анхелика.
-- Нет. Это вообще был очень необычный случай. Та же змея укусила и
меня. Я вскрикнула сразу вслед за отцом.
Он решил было, что я его разыгрываю, пока я не показала ему крохотные
красные пятнышки на ноге. Только моя нога не распухла и не побагровела, как
у него. Друзья отвезли нас в ближайший город, где моему отцу ввели
противозмеиную сыворотку. Он болел много дней.
-- А ты? -- А со мной ничего не было, -- сказала я и добавила, что
именно тогда его друзья и пошутили, что у меня зловредная кровь. Они, в
отличие от доктора, не верили, что змея истощила весь запас, яда на первый
укус, а того, что осталось, было недостаточно, чтобы причинить мне какойто
вред. Еще я рассказала Анхелике, как однажды меня искусали семь ос, которых
называют mata caballo -- убийцами лошадей. Доктор подумал, что я умру. Но у
меня только поднялась температура, и несколько дней спустя я поправилась.
Никогда прежде я не видела, чтобы Анхелика так внимательно слушала,
слегка наклонившись вперед, словно боясь упустить каждое слово. -- Меня тоже
однажды укусила змея, -- сказала она. -- Люди подумали, что я умру. -- Она
помолчала немного, задумавшись, потом ее лицо сморщилось в робкой улыбке. --
Как по-твоему, она тоже успела на кого-то извести свой яд? -- Конечно, так
оно и было, -- сказала я, тронув ее иссохшие руки.
-- А может, у меня тоже зловредная кровь, -- сказала она, улыбнувшись.
Она была так тщедушна и стара. На мгновение мне показалось, что она может
растаять среди теней.
-- Я очень старая, -- сказала Анхелика, посмотрев на меня так, словно я
произнесла свою мысль вслух. -- Мне давно уже пора бы умереть. Я заставила
смерть долго ждать. -- Она отвернулась и стала смотреть, как муравьиное
войско уничтожает какой-то куст, отгрызая целые куски листьев и унося их в
челюстях. -- Я знала, что именно ты доставишь меня к моему народу, знала с
той самой минуты, как тебя увидела. -- Наступило долгое молчание. Она либо
не хотела говорить больше, либо пыталась найти подходящие слова. Она
посмотрела на меня, загадочно улыбаясь. -- Ты это тоже знала, иначе тебя бы
здесь не было, -- наконец сказала она с полной убежденностью.
На меня напал нервный смешок; всегда ей удавалось смущать меня этим
своим особым блеском глаз.
-- Я не знаю толком, что я здесь делаю, -- сказала я. --Яне знаю, зачем
иду вместе с тобой.
-- Ты знала, что тебе предназначено сюда приехать, -- настаивала
Анхелика.
Было в этой ее уверенности нечто такое, что пробудило во мне охоту
поспорить. Согласиться с нею было не так просто, особенно если учесть, что я
и сама не знала, с какой стати бреду по джунглям Бог весть куда.
-- Честно говоря, у меня вообще не было намерения куда-либо идти, --
сказала я. -- Ты же помнишь, я даже не отправилась, как планировала, с
друзьями вверх по реке охотиться на аллигаторов.
-- Вот об этом я и говорю, -- убеждала она меня так, словно
разговаривала с бестолковым ребенком. -- Ты нашла повод отменить поездку,
чтобы получить возможность пойти со мной. -- Она положила костлявые ладони
мне на голову. -- Поверь мне. Мне-то не пришлось долго над этим раздумывать.
И тебе тоже. Решение пришло в ту минуту, когда ты попалась мне на глаза.
Чтобы подавить смех, я уткнулась лицом в колени старой женщины. Спорить
с ней было бесполезно. К тому же она, возможно, права, подумала я. Я и сама
не находила этому объяснения.
-- Я долго ждала, -- продолжала Анхелика. -- Я уже почти забыла, что ты
должна ко мне приехать. Но как только я тебя увидела, я поняла, что тот
человек был прав. Не то чтобы я в нем когда-нибудь сомневалась, но он сказал
мне об этом так давно, что я уже начала думать, что упустила свой случай.
-- Какой человек? -- спросила я, подняв голову с ее колен. -- Кто тебе
сказал, что я приеду? -- В другой раз расскажу. -- Анхелика пододвинула
корзину и достала большую лепешку. -- Давай-ка поедим, -- добавила она и
открыла банку с сардинами.
Настаивать не было смысла. Если уж Анхелика решила молчать, нечего было
и думать заставить ее заговорить снова. Не утолив любопытства, я
довольствовалась изучением аккуратного ряда жирных сардин в густом томатном
соусе. Я видела такие же в супермаркете Лос-Анжелеса; одна моя подруга
обычно покупала их для своего кота.
Я подцепила одну пальцем и размазала по куску белой лепешки.
-- Где, интересно, может быть Милагрос, -- сказала я, вгрызаясь в
сэндвич с сардинкой. На вкус он был совсем неплох.
Анхелика не ответила; она и есть ничего не стала. Время от времени она
лишь пила воду из тыквенного сосуда.
В уголках ее рта держалась едва заметная улыбка, и мне захотелось
узнать, о чем таком могла задуматься эта старая женщина, что пробудило такую
тоску в ее глазах. Внезапно 46 она уставилась на меня, словно очнувшись от
сна.
-- Смотри, -- сказала она, толкнув меня локтем.
Перед нами стоял мужчина, совершенно нагой, за исключением повязок из
хлопковой пряжи на предплечьях и шнурка поперек талии, петлей охватывавшего
крайнюю плоть и подвязывавшего таким образом пенис к животу.
Его тело сплошь было покрыто коричневато-красными узорами. В одной руке
он держал лук и стрелы, в другой -- мачете.
-- Милагрос? -- наконец выдавила я, когда первый шок миновал. Все-таки
узнала я его с трудом. И не только из-за его наготы; он как бы стал выше
ростом, мускулистее.
Красные зигзагообразные полосы, спускающиеся со лба по щекам, поперек
носа и вокруг рта, заострили черты его лица, напрочь стирая всякую
уязвимость. Помимо чисто физической перемены было что-то еще, чего я не
могла точно определить. Словно избавившись от одежды racionales, он сбросил
какой-то невидимый груз.
Милагрос расхохотался во все горло. Смех, вырывавшийся, казалось, из
самой глубины его существа, сотрясал все тело. Раскатисто разносясь по лесу,
он смешался с тревожными криками испуганно взлетевшей стайки попугаев.
Присев передо мной на корточки, он резко оборвал смех и сказал: -- А ты меня
почти не узнала. -- Он придвинул свое лицо к моему, так что мы коснулись
друг друга носами, и спросил: -- Хочешь, я тебе раскрашу лицо? -- Да, --
сказала я, доставая фотоаппарат из рюкзака. -- Только можно я сначала тебя
сфотографирую? -- Это мой фотоаппарат, -- решительно заявил он, потянувшись
за ним. -- Я думал, что ты оставила его для меня в миссии.
-- Я хотела бы им воспользоваться, пока буду находиться в индейской
деревне.
Я стала учить его, как пользоваться фотоаппаратом, с того, что вставила
кассету с пленкой. Он очень внимательно слушал мои пояснения, кивая головой
всякий раз. когда я спрашивала, все ли он понял. Вдаваясь во все подробности
обращения с этим хитроумным устройством, я надеялась сбить его с толку.
-- А теперь давай я тебя сфотографирую, чтобы ты видел, как надо
держать камеру в руках.
-- Нет, нет. -- Он живо остановил меня, выхватив камеру. Без каких-либо
затруднений он открыл заднюю крышку и вынул пленку, засветив ее. -- Ты же
пообещала, что он мой. Только я один могу делать им снимки.
Лишившись дара речи, я смотрела, как он вешает фотоаппарат себе на
грудь. На его нагом теле камера выглядела настолько нелепо, что меня
разобрал смех. А он принялся карикатурными движениями наводить фокус,
ставить диафрагму, нацеливать объектив куда попало, разговаривая при этом с
воображаемыми объектами съемок, требуя, чтобы те то подошли поближе, то
отодвинулись.
Мне ужасно захотелось дернуть за шнурок на его шее, на котором висели
колчан со стрелами и палочка для добывания огня.
-- Без пленки у тебя никаких снимков не получится, -- сказала я,
отдавая ему третью, последнюю кассету.
--А я не говорил, что хочу делать снимки. -- Он с ликующим видом
засветил и эту пленку, потом очень аккуратно вложил фотоаппарат в кожаный
футляр. -- Индейцы не любят, когда их фотографируют, -- серьезно сказал он,
повернулся к корзине Анхелики и, порывшись в ее содержимом, вытащил
небольшой тыквенный сосуд, обвязанный вместо крышки кусочком шкуры какого-то
животного. -- Это оното,-- сказал он, показывая мне пасту красного цвета. На
вид она была жирной и издавала слабый, не поддающийся определению аромат. --
Это цвет жизни и радости, -- сказал он.
-- А где ты оставил свою одежду? -- поинтересовалась я, пока он
откусывал кусочек лианы длиной с карандаш. -- Ты живешь где-то поблизости?
Занятый разжевыванием одного из кончиков лианы, пока тот не превратился в
подобие кисточки, Милагрос не счел нужным отвечать. Он плюнул на оното и
стал размешивать кисточкой красную пасту, пока та не размякла.
Точной твердой рукой он нарисовал волнистые линии у меня на лбу, по
щекам, подбородку и шее, обвел кругами глаза и разукрасил руки круглыми
точками.
-- Где-то неподалеку есть индейская деревня? --Нет.
-- Ты живешь сам по себе? -- Почему ты задаешь так много вопросов? --
Раздраженное выражение, усиленное резкими чертами его раскрашенного лица,
сопровождалось возмущением в голосе.
Я открыла рот, что-то промямлила, но побоялась сказать, что мне важно
узнать о нем и об Анхелике побольше: чем больше я буду знать, тем мне будет
спокойнее.
-- Меня учили быть любопытной, -- сказала я чуть погодя, чувствуя, что
он не поймет того легкого беспокойства, которое я пыталась сгладить своими
вопросами. Мне казалось, что узнав их ближе, я приобрету в какой-то мере
чувство владения ситуацией.
Пропустив мимо ушей мои последние слова, Милагрос искоса с улыбкой
взглянул на меня, придирчиво изучил раскраску на лице и разразился громким
хохотом. Это был веселый, заразительный смех, смех ребенка.
-- Светловолосая индеанка,-- только и сказал он, утирая слезы с глаз.
Все мои мимолетные опасения улетучились, и я расхохоталась вместе с
ним. Внезапно смолкнув, Милагрос наклонился и прошептал мне на ухо какое-то
непонятное слово. -- Это твое новое имя, -- с серьезным видом сказал он,
прикрыв мне ладонью рот, чтобы я не повторила его вслух.
Повернувшись к Анхелике, он шепнул это имя и ей на ухо.
Покончив с едой, Милагрос знаком велел нам идти дальше. Я быстро
обулась, не обращая внимания на волдыри. То взбираясь на холмы, то спускаясь
в долины, я не различала ничего, кроме зелени, -- бесконечной зелени лиан,
листвы, ветвей и острых колючек, где все часы были часами сумерек. Я уже не
задирала голову, чтобы поймать взглядом небо в просветах между листвой, а
довольствовалась его отражением в лужах и ручьях.
Прав был мистер Барт, когда говорил мне, что джунгли -- это мир,
который невозможно себе представить.
Я все еще не могла поверить, что шагаю сквозь эту бесконечную зелень
неведомо куда. В моем мозгу вспыхивали жуткие рассказы антропологов о
свирепых и воинственных индейцах из диких племен.
Мои родители были знакомы с несколькими немецкими исследователями и
учеными, побывавшими в джунглях Амазонки. Ребенком я завороженно слушала их
истории об охотниках за головами и каннибалах; все они рассказывали разные
случаи, когда им удавалось избежать верной смерти, лишь спасая жизнь
больному индейцу, как правило, вождю племени или его родственнику. Одна
немецкая супружеская пара с маленькой дочерью, вернувшаяся из двухлетнего
путешествия по джунглям Южной Америки, произвела на меня самое сильное
впечатление.
Мне было семь лет, когда я увидела собранные ими в странствиях предметы
материальной культуры и фотографии в натуральную величину.
Совершенно очарованная их восьмилетней дочерью, я ходила за ней по
пятам по уставленному пальмами залу в фойе "Сирз Билдинг" в Каракасе. Не
успела я толком разглядеть коллекцию луков и стрел, корзин, колчанов, перьев
и масок, развешанных по стенам, как она потащила меня к укромной нише.
Присев на корточки, она вытащила изпод кучи пальмовых листьев красный
деревянный ящик и открыла его ключом, висевшим у нее на шее. -- Это дал мне
один мой друг-индеец, -- сказала она, доставая оттуда маленькую сморщенную
голову. -- Это тсантса, ссохшаяся голова врага, -- добавила она, поглаживая,
словно кукле, длинные темные волосы.
Преисполнившись благоговения, я слушала ее рассказы о том, как она не
боялась находиться в джунглях, и что на самом деле все было не так, как
рассказывали ее родители.
-- Индейцы не были ни ужасными, ни свирепыми, -- серьезно сказала она,
взглянув на меня большими глубокими глазами, и я ни на секунду не усомнилась
в ее словах. -- Они были добрые и очень смешливые. Они были моими друзьями.
Я не могла вспомнить имя девочки, которая, пережив все то, что пережили
ее родители, не восприняла этого с их страхами и предубеждениями. Фыркнув от
смеха, я едва не споткнулась об узловатый корень, затаившийся под скользким
мхом.
-- Ты разговариваешь сама с собой? -- голос Анхелики прервал мои
воспоминания. -- Или с лесными духами? -- А такие есть? -- Да. Духи живут
среди всего этого, -- сказала она негромко, поведя вокруг рукой. -- В гуще
сплетенных лиан, вместе с обезьянами, змеями, пауками и ягуарами.
-- Ночью дождя не будет, -- уверенно заявил Милагрос, втянув в себя
воздух, когда мы остановились у какихто валунов на берегу мелкой речушки. По
ее спокойным прозрачным водам здесь и там плыли розовые цветы с деревьев,
стоявших на другом берегу, словно часовые. Я сняла обувь, стала болтать
стертыми в кровь ногами в благодатной прохладе и смотреть, как небо, вначале
золотисто-алое, становилась постепенно оранжевым, потом багряным и, наконец,
темно-фиолетовым. Вечерняя сырость принесла с собой запахи леса, запах
земли, жизни и тления.
Еще до того, как темнота вокруг нас сгустилась окончательно, Милагрос
сделал два лубяных гамака, обоими концами привязав их к веревкам из лиан. Не
скрывая удовольствия, я смотрела, как он подвешивает мой веревочный гамак
между этими очень неудобными на вид лубяными люльками.
Предвкушая интересное зрелище, я присматривалась к действиям Милагроса.
Он снял со спины колчан и палочку для добывания огня. Велико же было мое
разочарование, когда сняв кусок обезьяньей шкурки, прикрывавшей колчан, он
достал из него коробок спичек и поджег собранный Анхеликой хворост.
-- Кошачья еда, -- проворчала я, принимая из рук Милагроса жестянку
сардин. Мой первый ужин в джунглях, как я себе представляла, должен был
состоять из мяса только что добытого на охоте тапира или броненосца, отлично
пропеченного над жарким потрескивающим костром. А эти тлеющие веточки лишь
подняли в воздух тонкую струйку дыма, слабый огонек едва освещал наше
ближайшее окружение.
Скупой свет костра заострил черты Милагроса и Анхелики, заполнив
впадины тенями, высветив виски, выдающиеся надбровные дуги, короткие носы и
высокие скулы. Интересно, подумала я, почему свет костра делает их такими
похожими? -- Вы не родня друг другу? -- спросила я наконец, озадаченная этим
сходством.
-- Да, -- сказал Милагрос. -- Я ее сын.
-- Ее сын! -- повторила я, не веря своим ушам. А я-то думала, что он ее
младший родной или двоюродный брат; на вид ему было лет пятьдесят. -- Тогда
ты только наполовину Макиритаре? Оба они захихикали, словно над ведомой лишь
им одним шуткой. -- Нет, он не наполовину Макиритаре, -- сказала Анхелика,
давясь от смеха. -- Он родился, когда я еще была с моим народом. -- Больше
она не сказала ни слова, а лишь придвинула свое лицо к моему с вызывающим и
в то же время задумчивым выражением.
Я нервно шевельнулась под ее пристальным взглядом, заволновавшись, не
мог ли мой вопрос ее обидеть. Должно быть, любопытство -- это моя
благоприобретенная черта, решила я. Я жаждала узнать о них все, а они ведь
никогда не расспрашивали меня обо мне. Казалось, для них имеет значение лишь
то, что мы находимся вместе в лесу. В миссии Анхелика не проявила никакого
интереса к моему прошлому. Ни она не хотела, чтобы и я что-нибудь знала о ее
прошлом, за исключением нескольких рассказов о ее жизни в миссии.
Утолив голод, мы растянулись в гамаках; наши с Анхеликой гамаки висели
поближе к огню. Вскоре она уснула, подобрав ноги под платье. В воздухе
потянуло прохладой, и я предложила взятое с собой тонкое одеяло Милагросу,
которое тот охотно принял.
Светляки огненными точками освещали густую тьму.
Ночь звенела криками сверчков и кваканьем лягушек. Я не могла заснуть;
усталость и нервное напряжение не давали мне расслабиться. По ручным часам с
подсветкой я следила, как медленно крадется время, и вслушивалась в звуки
джунглей, которые уже не в состоянии была различать. Какие-то существа
рычали, свистели, крякали и выли. Под моим гамаком прокрадывались тени --
так же беззвучно, как само время.
Пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь тьму, я села в гамаке и часто
замигала, не соображая, то ли я сплю, то ли бодрствую. За колючим
кустарником бросились врассыпную обезьяны со светящимися в темноте глазами.
Какие-то звери с оскаленными мордами уставились на меня с нависающих ветвей,
а гигантские пауки на тонких, как волосинки, ногах ткали у меня на глазах
свою серебристую паутину.
Чем больше я смотрела, тем сильнее меня охватывал страх. А когда моему
взору предстала нагая фигура, целящаяся из натянутого лука в черноту неба,
по спине у меня покатились калачи холодного пота. Явственно услышав
характерный свист летящей стрелы, я прикрыла рот рукой, чтобы не закричать
от ужаса.
-- Не надо бояться ночи, -- сказал Милагрос, коснувшись ладонью моего
лица. Это была крепкая мозолистая ладонь; она пахла землей и корнями. Он
подвесил свой гамак над моим, так что сквозь полоски луба я чувствовала
тепло его тела. Он тихонько повел разговор на своем родном языке; потекла
длинная вереница ритмичных, монотонных слов, заглушившая все прочие лесные
звуки.
Мною постепенно овладело ощущение покоя, и глаза начали смыкаться.
Когда я проснулась, гамак Милагроса уже не висел над моим. Ночные
звуки, теперь еле слышные, все еще таились где-то среди окутанных туманом
пальм, бамбука, безымянных лиан и растений-паразитов. Небо еще было
бесцветным; оно лишь слегка посветлело, предвещая погожий день.
Присев над костром, Анхелика подкладывала хворост и раздувала тлеющие
угли, возрождая их к новой жизни.
Улыбнувшись, она жестом подозвала меня. -- Я слышала тебя во сне, --
сказала она. -- Тебе было страшно? -- Ночью лес совсем другой, -- ответила я
чуть смущенно. -- Должно быть, я слишком у