. В основном же все шло
просто прекрасно, я валялась в постели и ела, ела, ела, ела...
   Когда в десять вечера палата погружалась в сон, я лежала с раскрытыми
глазами, уставившись на белую стену. Я очень хорошо знала: сейчас, когда
останусь в одиночестве, появятся видения, вернее, я перенесусь куда-то в
параллельный мир. Он не похож на настоящий, но я живу  там,  и  мне  там
очень хорошо.
   В конце концов раздвоение личности стало  меня  пугать,  и  я  решила
посоветоваться с мужем. Он выслушал меня и очень серьезно спросил:
   - Картина, которую ты видишь, всегда одна и та же?
   Я заколебалась, но потом ответила:
   - Да.
   - Опиши мне ее, - потребовал муж, - с самого начала.
   Только  он  произнес  эти  слова,  как  передо  мной  возникла  новая
картинка, невиданная до сих пор.
   - Ну начинай, - поторопил Александр Иванович.
   И я начала:
   - Я много раз выходила замуж и каждый раз неудачно...  Но,  очевидно,
начав, трудно остановиться.
   Слова лились потоком,  картины  сменяли  друг  друга,  я  торопилась,
проглатывала  концы  фраз,  боясь  потерять  нить  повествования.  Когда
наконец я добралась до конца рассказа, стемнело. Я, только что  бегавшая
по Парижу, вновь очутилась в палате, соседки давно спали. Муж смотрел на
меня молча.
   -  Это  шизофрения?  -  робко  поинтересовалась  я,  -  я  похожа  на
сумасшедшую? Меня перевезут в Кащенко и станут лечить электрошоком?
   - Это книга, - ответил муж, - детективная  история  о  женщине  и  ее
семье, о Даше Васильевой. Теперь ты должна ее записать.
   - Как? - удивилась я.
   - На бумаге, - сказал Александр Иванович, - помнишь, ты  рассказывала
мне, что в семидесятые годы относила в "Юность"  криминальный  роман,  а
тебе сказали: "Бабы детективы не пишут".
   Я кивнула:
   - Точно.
   - Но теперь, - убеждал меня муж, - времена иные, вон у твоих  соседок
на тумбочках лежат Маринина, Полякова,  Дашкова,  сейчас  женщины  вовсю
пишут криминальные истории. Времени у тебя навалом, начинай!
   -  Все-таки  это  не  нормально,  видеть  сначала  картину,  а  потом
"влезать" в нее и жить в Ложкино, - пробормотала я.
   - Ложкино? - удивленно переспросил муж.
   Я осеклась, он ведь не знает, что историй очень много.
   - Кто  сказал  тебе,  что  писатели  нормальные  люди,  -  усмехнулся
Александр Иванович и ушел.
   На следующее утро он принес мне пачку бумаги, десяток  самых  простых
ручек "Корвина" и книгу "Двенадцать  подвигов  Геракла",  яркое  издание
большого формата, предназначенное для детей.
   Я села в кровати, подпихнула под спину подушку,  положила  на  колени
книгу и за четыре дня написала повесть "Крутые наследнички".
   Я не могу объяснить вам,  какое  это  наслаждение  писать.  Я  словно
раздвоилась. Одна часть меня, превратившись в Дашу, жила и действовала в
Париже и Москве, другая, полусидя в кровати,  быстро  водила  ручкой  по
бумаге.
   Фразы вырывались на страницы, буквы путались,  строчки  сливались.  Я
бежала по Парижу, разыскивая убийцу Наташки и Жана Макмайера. Прыгала  с
лестницы, кокетничала с комиссаром, жила в огромном доме, гладила  Снапа
и Банди. Я была так счастлива, что у меня нет слов,  чтобы  описать  вам
это состояние.
   Поставив последнюю точку, я отложила рукопись. Одна из моих  соседок,
Танюша, с любопытством спросила:
   - Что ты там настрочила?
   - Хочешь, возьми почитай, - сказала я и провалилась в сон.
   Часа в три меня разбудил хохот. Танюшка,  вытирая  слезы,  дочитывала
последние страницы.
   - Класс, - простонала она, - а продолжение будет? Дико интересно, что
с этой идиоткой Дашей случится.
   - Будет, - кивнула я, хватаясь за ручку, - непременно.
   "За всеми зайцами" тоже родилась в больнице. Как наркоман,  подсевший
на иглу, я уже больше не могла не писать, меня влекло к бумаге и  ручке,
словно алкоголика к бутылке.
   Впрочем, днем особого времени писать не было,  оттягивалась  я  после
отбоя. Игорь Анатольевич Грошев сначала сердился и упрекал меня:
   - Вы же мешаете остальным спать!
   Но мои соседки в один голос кричали:
   - Нет, нет, пусть пишет!
   Ночью я писала, а днем читала соседкам по палате вслух,  потом  стали
подтягиваться женщины из других палат, им тоже было интересно.  В  конце
концов Игорь Анатольевич сдался и отдал мне со  своего  стола  маленькую
лампочку на прищепке, которую я прикрепляла в изголовье кровати.
   Теперь, когда ко мне приходили друзья и родственники,  я  быстро,  не
сопротивляясь, проглатывала очередные котлеты и стонала:
   - Устала что-то!
   - Ты поспи, - заботливо восклицали посетители и тут же испарялись.
   Я, не испытывая ни малейших угрызений совести, вытаскивала рукопись и
уносилась в Ложкино.
   Один раз Димка, пришедший меня навестить, решил  вывезти  больную  во
двор. Я отказалась садиться в кресло на колесиках, оперлась на его  руку
и, звякая банкой, потащилась на улицу.
   Мы прошли метров сто и наткнулись на Игоря Анатольевича.
   Хирург шутливо погрозил мне пальцем:
   - Ох, Агриппина Аркадьевна, только  из  реанимации  вышли,  а  уже  с
молодым человеком роман крутите.
   Я хихикнула:
   - Точно, нельзя же терять квалификацию!
   Димка внезапно обиделся. Он то ли не понял, что  врач  шутит,  то  ли
решил, что смеяться вовсе не над чем, и сердито заявил:
   - Вы с ума сошла! Это же моя мама!
   И тут я зарыдала. Игорь Анатольевич, перепугавшись, побежал в  корпус
за инвалидным  креслом,  Димка  доволок  меня  до  скамейки,  усадил  на
деревянное сиденье и сурово спросил:
   - Отчего у нас истерика?
   Я молча лила сопли. Отчего истерики? Да  от  умиления.  Димка  всегда
называл меня Груней, я и предположить  не  могла,  что  мальчик  в  душе
считает мачеху родной матерью.
   Наконец меня отпустили домой. Александр Иванович торжественно  привез
меня в квартиру, уложил на диван и сказал:
   - Мы все убрали! - Замечательно, - кивнула я.
   - Может, поспишь? - поинтересовался муж.
   Я поняла, что ему не терпится удрать на работу, и кивнула:
   - Правильная мысль, я очень устала.
   Он мигом убежал. Я осталась одна и незамедлительно принялась  изучать
обстановку. Меня не было в  родных  пенатах  три  месяца,  и  с  первого
взгляда стало понятно, что без хозяйки все пришло в упадок.
   Правда, муж и дети постарались, как  могли.  Зеркало  в  ванной  было
покрыто грязными разводами, по нему явно водили мокрой тряпкой. Раковину
отмыли до  блеска,  но  краны  были  покрыты  ржавым  налетом.  Середина
гостиной сияла чистотой, под диваном и  креслами  серым  одеялом  лежала
пыль, пуделиха выглядела  словно  худой  валенок,  кошка  потускнела,  а
тефлоновые  сковородки  кто-то  от  души  поскреб   железной   мочалкой.
Следовало, засучив рукава, приниматься за работу.
   Я распахнула холодильник и покачала  головой.  Все  полки  девственно
чисты, только  на  одной  лежало  яйцо,  шоколадное,  киндер-сюрприз.  Я
захлопнула  дверцу  и  увидела  на  подоконнике  гору  пустых  лоточков,
очевидно,  мои  домашние  питались  лишь  быстрорастворимой  бурдой  под
названием "обед Магги".
   Сдерживая гнев, я позвонила мужу и спросила:
   - Папа, а где продукты?
   Повисло молчание, потом Александр Иванович воскликнул:
   - Господи, я так и знал, что мы не обо всем вспомнили.
   Ситуация напоминала известный анекдот про молодых родителей,  которые
приходят к педиатру и жалуются:
   - Мы моем ребенка каждый день, гуляем с  ним,  читаем  ему  книги,  а
малыш отчего-то все худеет.
   - Сколько раз в день кормите младенца? - поинтересовался доктор.
   Муж повернулся к жене и с укоризной воскликнул:
   - Ведь говорил же, что мы забываем какую-то процедуру!
   Повздыхав, я  вытащила  сумку  на  колесиках  и  почапала  на  рынок.
Вообще-то мы жили от него в двух шагах, еще в апреле месяце  я  долетала
до торговых рядов в одно мгновение, но в тот  день  ползла  туда  больше
часа.
   Потом началась химиотерапия. И уж тут я во всей красе  столкнулась  с
такой вещью как бесплатная медицина. Меня  прикрепили  к  диспансеру  на
улице Лизы Чайкиной. Обстановка в этом месте была гнетущая.  Врачи  злые
как собаки. Ежу понятно, что в онкологический диспансер на  уколы  химии
не станут ходить симулянты. На мой взгляд,  к  людям,  тихо  сидевшим  в
километровых очередях можно проявить хоть каплю жалости, но нет, бабы  в
белых халатах кривились, на их  лицах  явно  читалось:  вам  давно  всем
помереть пора, чего заявились?
   Оказавшись впервые в длинном хвосте страждущих, я  была  беспредельно
удивлена, когда часов в одиннадцать утра  дверь  кабинета  распахнулась,
оттуда вышла толстая тетка в мятом халате, оглядела ряды  ждущих  приема
людей, гаркнула:"Скоро приду" и исчезла за поворотом коридора.
   Через полчаса  я  стала  проявлять  беспокойство,  но  более  опытные
больные мигом ввели меня в курс дела.
   - Она чай ушла пить, - прошелестела бабуся в платочке,  -  через  час
вернется. Хорошо бы всех приняла, а то ехать далеко, сил никаких нет!
   - Надо пойти к главврачу и рассказать о безобразии, - возмутилась я.
   - А то он не знает, - вздохнула бабушка, -  сиди,  дочка,  а  то  она
обозлится и лекарства не даст.
   - Права не имеет, - возмутилась я.
   Бабуся махнула рукой:
   - Молодая ты! Скажет, что в аптеке ампулы кончились, и все.  Нет  уж,
нам только терпеть осталось.
   Терпеть надо было и в процедурном кабинете. Медсестра, увидав меня на
пороге, орала:
   - Живо, там людей полно, повернулась задом!
   Укол она вкатывала, не давая пациентам лечь. Через секунду начиналась
дикая боль, ногу сводило, и я,  еле-еле  ковыляя,  выпадала  в  коридор.
Вскоре мне стало ясно: если я встречаю в  диспансере  сильно  хромающего
человека, он бредет из процедурного кабинета.
   Не лучше обстояло дело и в лаборатории. У  онкологических  больных  в
процессе химии надо тщательно следить за  уровнем  лейкоцитов  в  крови.
Если он падает, уколы прекращают.
   Я, естественно, аккуратно сдавала анализы, потом мне стало  плохо,  и
Оксана, качая головой, предположила:
   - Наверное, лейкоциты обвалились, сходи на анализ.
   Я послушно сбегала в лабораторию, получила выговор за то, что явилась
не в срок, и бумажку, из которой явствовало: полный порядок, кровь как у
космонавта. Но Оксана, повертев клочок бумаги в руках,  отвезла  меня  к
себе в больницу, и мы выяснили: лейкоциты просто на нуле.
   Очевидно, сотрудницы лаборатории перепутали пробирки или не  захотели
со мной возиться.
   Химиотерапия самое неприятное, что мне  пришлось  испытать  в  жизни.
Тем, кому предстоит такое лечение, могу лишь посоветовать сцепить зубы и
думать о том, что рано или поздно это кончится.
   Тошнило меня ужасно от всего.  Любая  еда  вызывала  судороги,  запах
жареной картошки доводил почти до обморока, вид фруктов заставлял птицей
лететь к унитазу. Я пожаловалась врачу-химиотерапевту,  та  презрительно
прищурилась:
   - Скажите пожалуйста, какая нежная! От уколов циклофосфана ей  плохо!
Нечего выдумывать! Небось зоофран хотите!
   - Это что такое? - поинтересовалась я.
   - Лекарство от тошноты, - свысока  бросила  врачиха,  -  вам  оно  не
положено,  их  дают  только  тем,  кому  на  самом  деле  плохо!  А   вы
притворяетесь, я знаю, от циклофосфана так не тошнит!
   Но мне было дико плохо, и  Александр  Иванович  ухитрился  где-то  за
бешеные деньги достать ампулы зоофрана. Стало чуть полегче.
   В разгар лечения я зашла в магазин "Сад и огород", уж не  помню,  что
меня туда привлекло. Кажется,  моя  дочка  Маня  собралась  пересаживать
пальму, и я явилась  за  землей.  Первое,  на  что  наткнулись  глаза  в
торговом зале, был мешок  с  надписью  "Циклофосфан.  Яд  для  борьбы  с
садовыми грызунами".
   Я пощупала бумажную упаковку и усмехнулась, значит, меня травят,  как
крысу.
   Потом я сильно  простудилась,  не  сумела  вовремя  прийти  на  укол,
химиотерапевт наорала на меня так, что я чуть не упала в обморок.  Узнав
про это, Оксана, откуда-то добыв все лекарства, заявила:
   - Пошли они на фиг, сволочи. Сама тебе курс проведу.
   И тут я сделала потрясающее открытие. Оказывается, если ты  лежишь  и
циклофосфан вводят медленно, укол не превращается  в  мучение,  ногу  не
сводит...
   Тридцатого августа я, проснувшись утром, пошла в  ванную,  глянула  в
зеркало и заорала от ужаса. На меня смотрела  абсолютно  лысая  женщина.
Понадобилось минут пять, чтобы сообразить: это носатое, жуткое  существо
- я. Никогда не думала, что отсутствие волос способно до  такой  степени
изуродовать внешность.
   Из ванной я вышла, замотав башку полотенцем, тюрбан не сняла и тогда,
когда села пить  кофе.  Было  воскресенье,  Маруся  выглянула  из  своей
комнаты и спросила:
   - Почему ты в этой тряпке?
   Я поколебалась мгновение и сдернула розовую  ткань.  Дочь  ойкнула  и
убежала. Я осталась наедине со своими горькими раздумьями. Спустя  минут
двадцать Машуня влетела в  квартиру,  неся  кудрявый,  светло-каштановый
парик.
   - Мусик, - завопила она, - померяй!
   Я хотела было оказать сопротивление, но дочка мигом натянула  мне  на
голову парик и затрещала:
   - Великолепно, лучше не бывает! Тебе так идет!
   Я глянула в зеркало и не сумела сдержать смех. Больше  всего  в  этот
момент я походила на нашу пуделиху Черри. Из шапки мелко завитых  кудрей
торчит длинный нос.
   Мне стало очень жаль себя. Ах бедная Грушенька! И тошнит  ее,  и  шов
болит, и рука плохо поднимается, и волос теперь нет, как жить дальше?
   Внезапно  жалость  сменила  злость.  Именно  жить  дальше,  в   любом
состоянии, с тошнотой, лысиной и неработающей  рукой!  Я  только  теперь
сообразила, что имел в виду доктор Грошев, предупреждая меня:
   - У вас будет иное качество жизни.
   Но ведь я не умерла, мои дети  не  плачут  на  могиле  матери,  нужно
посмотреть на ситуацию иначе, не жалеть себя, а радоваться.
   Нечего завидовать здоровым людям!
   - Не смотри на тех, кому лучше, гляди на тех, кому хуже, - говаривала
Фася.
   Я топнула ногой и сама себе показала кулак. Хватит, милая, ты дышишь,
двигаешься, давай-ка выходи на работу, ученики заждались, нечего из себя
инвалида корчить. Все будет хорошо, волосы  вырастут,  рука  поднимется.
Вперед и с песней на службу. Больше к теме онкологии я на страницах этой
книги возвращаться не стану, но  мне  кажется,  что,  пройдя  через  все
испытания, уготованные онкологическим больным, я могу давать советы  тем
женщинам, которые  только  что  услышали  из  уст  врача  диагноз:  "рак
молочной железы". Это не смертный приговор  -  рак  успешно  лечится,  и
большинство из вас через какое-то время вновь станут здоровыми людьми.
   Узнав о том, что результаты пункции плохие,  немедленно  соглашайтесь
на операцию. Чем раньше попадете на операционный стол, тем лучше.  Ни  в
коем случае не идите к экстрасенсам, хилерам, колдунам и бабкам-шептухам
- упустите время. Да, хирурги люди жесткие, если не сказать грубые.  Они
с обескураживающей простотой сообщают: "Отрежем "верх", а может,  "низ",
потом пройдете химиотерапию, облучение, сядете на гормоны..."Воображение
рисует  толстую,  лысую,  изуродованную  тетку,  в  которую  вы   должны
неизбежно превратиться после операции. И тогда очень многие  кидаются  к
тем, кто обещает с ласковой улыбкой: "Дорогая, я  просто  повожу  вокруг
тебя ручками, и болезнь сама пройдет". Вот так человек и  попадается  на
крючок.
   Не верьте, сам по себе рак молочной железы не пройдет. Если явитесь к
докторам на начальной стадии  заболевания,  то  почти  со  стопроцентной
гарантией выживете. Если позже - ваши шансы уменьшаются, и  не  дай  бог
вам  обратиться  к  врачам  совсем  поздно.  Вы  наверняка  слышали   от
кого-нибудь фразу: "Ох уж эти хирурги! Не сумели спасти  Анну  Ивановну,
скончалась бедняжка!" Извините за грубость, но скорее всего,  несчастная
Анна Ивановна сама виновата, запустила болезнь. А  умереть  можно  и  от
аппендицита, если ждать, пока разовьется перитонит.
   Теперь позвольте развеять кое-какие мифы. И первый из  них:  операция
радикальной мастэктомии - так по-научному называется  удаление  молочной
железы  -  непереносима,  страшно  болезненна,  а  период   реабилитации
мучителен до крайности.
   Чушь собачья. Уж не знаю,  кто  и  зачем  распространяет  эти  слухи.
Впрочем, вам, наверное, встречались на жизненном пути бабы, беспрестанно
ноющие и рыдающие?  Скорее  всего,  таким  и  впрямь  будет  тяжело,  но
нормальная, спокойная, не истеричная женщина легко  перенесет  посланные
испытания.
   Операция проходит под глубоким наркозом. И вы ничего не почувствуете:
методика отработана, не вы первая ложитесь на стол. Да и перевязки потом
не превращаются в кошмар. Конечно, страшно смотреть на залитый йодом шов
с торчащими нитками. Отвернитесь в сторону! Потом, когда снимут  швы,  а
йод улетучится,  останется  только  белая  нитка,  пересекающая  грудную
клетку.
   Безусловно, очень неприятное  испытание  -  химиотерапия.  Постоянная
тошнота, слабость, скорее всего, заболит желудок и  выпадут  волосы.  Но
неудобства временны. Кудри появятся вновь, желудок  наладится,  и  через
год вы забудете про  уколы  циклофосфана,  как  про  страшный  сон.  Что
касается тошноты - это состояние похоже на  токсикоз  беременной.  Врачи
выписывают лекарства, но лично мне хорошо  помогали  народные  средства:
кислая капуста, стакан кефира, острый маринованный перец.
   Сильно преувеличено и мнение  об  обязательном  ожирении  в  процессе
гормонотерапии. До операции я весила  пятьдесят  килограммов  и  сейчас,
после пятилетнего  курса  гормонов,  вешу  сорок  девять.  Да,  пришлось
отказаться от мучного, сладкого, жирного, жареного и превратиться  почти
в кролика, питаясь овощами без масла и майонеза. Но результат-то налицо,
то есть, простите, на теле. Кстати, на макаронах с калорийным  соусом  и
пирожных со взбитыми сливками вы раздобреете и без гормонов.
   После операции,  когда  появилась  масса  свободного  времени,  можно
наконец отдаться любимому хобби. Я  начала  писать  книги.  Поверьте,  я
никогда не думала, что стану писательницей,  просто  использовала  любую
возможность, чтобы забыть о болезни, а потом  увлеклась.  Но  для  того,
чтобы выжить, совсем не обязательно писать книги: одна  из  моих  подруг
начала разводить  кактусы,  другая  возила  кошку  на  выставки,  третья
бросилась в  церковь.  Правда,  батюшка  не  позволил  ей  рыдать  перед
иконами, а, узнав, в чем дело, велел: "Ступай-ка, голубушка, в трапезную
да помоги нищих кормить".
   Ни в коем случае не изводите мужа и детей, ежеминутно  напоминая:  "Я
умираю, а вы! Неужели трудно хоть раз убрать  за  собой  посуду".  Милые
мои, не ждите, что вас будут жалеть, гладить по голове и  выполнять  все
ваши прихоти. Да этого и не надо. Чем больше о  вас  станут  заботиться,
тем хуже, как ни странно, пойдет процесс реабилитации.  У  меня  хорошая
семья: любящий муж, двое взрослых  сыновей  и  дочь.  Когда  мне  делали
операцию, девочка была еще мала,  и  ее  отправили  к  моей  подруге,  а
сыновья и муж принялись за мной ухаживать. Я не стану рассказывать вам о
литрах  несоленого  бульона,  в  котором  плавали  перья,  и  о   других
деликатесах, которые отважно готовили для больной жены и матери  никогда
раньше не подходившие к плите мужчины.  Даже  неизбалованные  больничные
кошки  шарахались  от  темно-коричневых  кусочков  чего-то  непонятного,
оказавшегося в конце концов печенкой.
   После операции плохо поднимается рука с той  стороны,  где  шов.  Вам
предлагают  заниматься  гимнастикой,  ходить  на  плавание.  Спору  нет,
полезные  занятия,  но  ничто  так  не  приводит  руку  в   норму,   как
развешивание после стирки белья, мытье полов и приготовление еды.  Через
три месяца я забыла про то, что  рука  болела,  а  все  потому,  что  не
улеглась в кровать.
   Есть еще один момент, от которого страдают женщины, - внешний вид. Но
сейчас делают такие замечательные протезы и шьют такое  красивое  белье,
что ник