детективы.
   Несмотря  на  все  трудности,  я  вспоминаю   "Вечернюю   Москву"   с
благодарностью и всегда говорю, что профессионального журналиста из меня
сделали именно там. Люди, работающие в ежедневном издании, очень  хорошо
знают: выпускать подобную газету очень тяжело, а самый сумасшедший отдел
тот, которой обязан поставлять новости,  все  эти  маленькие  заметочки,
начинающиеся словом  "сегодня".  Я  не  писала  очерков  и  рецензий  на
театральные  постановки.  Нет,  высунув  язык,  я  носилась  по  Москве,
"нарывая" информацию. Столицу изучила вдоль и  поперек,  людей  повидала
немерено, интервью была в жутких количествах.
   Сейчас, когда мне самой начали звонить  журналисты,  я  первым  делом
спрашиваю:
   - Когда вы должны сдать интервью? Если через  десять  дней,  то  один
разговор, а коли велено завтра... давайте, приходите.
   Один раз девушка с фотокамерой, хитро прищурившись, поинтересовалась:
   - Это пиар такой?
   - Что? - растерялась я.
   - Ну, предложение приехать  прямо  сейчас,  чай,  пирожные,  ласковые
мопсы... Стараетесь произвести приятное впечатление?  Думаете,  тогда  о
вас хорошо писать станут?
   Я не нашлась что  ответить.  Моя  невестка  Наташка,  разливая  кофе,
вздохнула и ехидно ответила:
   - Ага, сплошная реклама! Знаешь, трудней всего  пришлось  с  мопсами,
они вообще-то гостей насмерть загрызают,  а  вот  при  виде  журналистов
делаются просто душками!
   Корреспондентка захлопала ресницами. Мне  внезапно  стало  ее  жалко,
такая молодая и глупая. То, что  я  стараюсь  сделать  визит  работников
диктофона приятным для них, - просто цеховая солидарность. Мне  в  жизни
встречались разные экземпляры. В  бытность  журналисткой  я  отлавливала
некоторых  знаменитостей  по  месяцу,  выслушивала   грубые   заявления:
"Отвяжитесь или о боже, как опостылели газеты!"
   Порой,  договорившись  с  каким-нибудь  актером  или   писателем,   я
приходила на встречу и утыкалась носом в крепко запертую  дверь.  Иногда
меня не пускали дальше коридора, стучали пальцем  по  наручным  часам  и
предупреждали:
   - Девочка, у тебя четыре минуты, задавай коротенько  свои  вопросы  и
уходи.
   Но были и другие, среди них вдова маршала Катукова.  Я  не  помню,  к
сожалению, как ее звали, но прием, оказанный мне  в  этом  доме,  забыть
невозможно.
   Я прибежала к ней ледяным декабрем, готовился  материал  к  годовщине
победы советских войск в битве за Москву, и я должна была  задать  вдове
высокопоставленного военного несколько вопросов. Замерзла я в  тот  день
ужасно, курточка из собачки совершенно не грела.
   Вдова  маршала  глянула  на  синюю  корреспондентку   и   моментально
притащила тарелку, нет, тазик, борща,  страшно  вкусного,  восхитительно
горячего, потрясающе ароматного. Никогда больше я не ела такого!
   На выходе супруга Катукова сунула мне пакет.
   - Это что? - удивилась я.
   - Бери, деточка, - улыбнулась она, - скоро  праздник,  там  небольшой
подарок.
   Дома я раскрыла пакет и нашла батон докторской колбаски из  спеццеха,
коробочку шоколадных конфет, баночку обожаемых Кешей шпрот и  с  десяток
домашних пирожков с мясом.
   Я была очень  гордой  девочкой,  нервно  реагировавшей  на  унижение.
Десять рублей, сунутых мне папиным приятелем Генрихом,  остались  лежать
на платформе станции метро "Киевская". Даже умирая с голоду, я ни за что
в жизни не взяла бы от него подачки. Но жена  маршала  Катукова,  как  и
Нина Петровна Хрущева, положившая  мне  тайком  на  кладбище  в  сумочку
деньги, сделали это исключительно по доброте. Одна пожалела  девчонку  в
курточке из искусственной собачки,  другая  решила  помочь  плачущей  на
могиле отца девушке. Никакой позы, никакого самолюбования собой  доброй,
в их действиях не было.
   Мы радостно слопали содержимое пакета, вот почему я  всегда  улыбаюсь
всем журналистам, даже тем, кто  приходит  в  мою  квартиру  с  заданием
"нарыть компромат", вот по какой причине покупаю  к  их  визиту  торт  и
предлагаю чай и кофе. В конечном итоге представители прессы должны  быть
за это благодарны не мне, а  Нине  Петровне  Хрущевой  и  вдове  маршала
Катукова.
   "Вечерка" научила меня работать. Володя Пахомов  вбил  мне  в  голову
несколько постулатов.
   - Имей в виду, раззява, - учил он меня,  -  опаздывать  нельзя,  если
встреча назначена на пятнадцать часов, это не четверть четвертого  и  не
половина третьего. Всегда тщательно проверяй информацию, визируй статью.
Если  берешь  интервью,  то  в  момент   разговора   старайся   полюбить
собеседника, он это обязательно почувствует  и  станет  откровенным.  Не
перебивай, дай человеку выговориться.
   После очередной тирады Вова хватал мою заметку  и  начинал  орудовать
ручкой, вычеркивая целые абзацы.
   - Краткость - сестра таланта, - бормотал он.
   Я только вздыхала, получив пять строчек, оставшиеся от трехстраничной
заметки. Спорить с Пахомовым было нельзя, он моментально краснел и орал:
   - Пошла вон!
   Но, несмотря  на  противный  характер  и  ярко  выраженную  любовь  к
алкоголю, Володя был настоящим, очень талантливым журналистом,  меня  он
обучал старательно, применяя только один известный ему метод  воспитания
- розги. Доставалось  мне  по  любому  поводу.  Не  нашла  информацию  -
идиотка,  плохо  написала  материал  -  дура,  трепалась  в  коридоре  с
коллегами - лентяйка.
   Приходя домой, я падала на диван и рыдала от обиды. Но  именно  Вовка
пошел к главному редактору и уговорил того брать меня временно на оклад,
когда кто-то из сотрудников уходил в отпуск. Именно Вовка бросал мне  на
стол пару пирожков из столовой и бурчал:
   - Вот черт, обожрался, эти не влезли. Засунь их  в  шкаф,  кто-нибудь
слопает с чаем.
   Только Вовка, обозвав меня идиоткой, дурой и лентяйкой, выписывал мне
за трехстрочную заметку гонорар  в  десять  рублей,  а  потом  лаялся  в
бухгалтерии, когда  там  не  желали  платить  такую  огромную  сумму  за
крошечную  информацию.  Порой  он  доводил  меня  до   истерики   своими
придирками,  но  именно  Володя   сделал   из   меня   профессионального
журналиста, и я всегда вспоминаю его с благодарностью.
   "Вечерка" семидесятых - это особое место.  Газета  "Вечерняя  Москва"
стояла особняком среди прочих партийных советских изданий. Ее  приносили
москвичам после восемнадцати часов, и городской комитет партии  разрешал
допускать на страницах  некоторые  вольности.  Первая  и  вторая  полосы
заполнялись  официозом,  третья  посвящалась  культуре  и  рассказам   о
москвичах, а вот на четвертой, по  пятницам,  печатали  юморески,  милые
рассказы, допустим, о  новых  жителях  зоопарка,  кулинарные  рецепты  и
кроссворды. Тираж у "Вечерки" был огромным, ее расхватывали в  мгновение
ока, и я очень гордилась, что служу крохотным  винтиком  в  этой  машине
прессы.
   Одно обидно - я хорошо понимала, что никакого карьерного роста  ждать
не приходится, у меня  было  сразу  три  отрицательных  качества:  Груня
Васильева принадлежала к женскому полу,  не  являлась  членом  партии  и
имела на руках ребенка при полном отсутствии мужа.  Женщина  с  подобной
анкетой в те годы никаких шансов для успешного взлета вверх по служебной
лестнице в прессе не имела.
   Впрочем, в "Вечерке" нашелся один человек, который решил проявить обо
мне заботу, член редколлегии Илья Львович П. , мужчина в возрасте,  если
не сказать старый, опытный, заслуженный сотрудник,  имевший  влияние  на
главного редактора Семена Давыдовича Индурского.
   В кабинет к Индурскому я заходила крайне редко, не царское это дело -
разговаривать с корреспондентами на гонорарной оплате,  а  вот  к  П.  я
частенько забегала с гранками в руках.
   Как-то раз Илья Львович спросил:
   - Наверное, хочешь попасть в штат?
   Я кивнула:
   - Очень.
   - Ты девочка старательная, - забубнил Илья Львович,  -  помогу  тебе,
поговорю с Семеном Давыдовичем.
   Я уже  хотела  начать  подобострастно  благодарить  старика,  но  тут
внезапно почувствовала, как его рука скользнула под мою юбчонку.
   - Обязательно попрошу  Индурского  помочь.  Ты  ведь  будешь  хорошей
девочкой?
   К сожалению, среди многих моих недостатков есть и  такой:  я  человек
несдержанный, сначала делаю что-то, и только потом думаю, как  следовало
поступить в данном конкретном случае.
   Вот и  в  тот  день  мои  руки  оказались  быстрее  ума.  Я  схватила
телефонный аппарат и со всего размаху треснула им П.  по  макушке.  Илья
Львович по-бабьи взвизгнул и отпустил мою попу, я  вылетела  в  коридор,
тяжело дыша  от  возмущения.  Да,  мне  нужны  деньги,  давно  мечтаю  о
постоянной ставке, но получить  ее  таким  путем  не  могу.  Дело  не  в
моральных принципах, многие из моих знакомых  актрис,  произнося  фразу:
"Путь на экран лежит через диван", спокойно ныряли в койку к  режиссеру.
Я их понимала и никогда не осуждала, но сама на это не могла решиться.
   Наверное, это у меня от мамы. Та тоже неспособна продаваться, на  эту
тему она рассказала мне примечательную историю.
   Во время войны моя мама, работавшая  тогда  в  Большом  театре,  была
отправлена в эвакуацию в Среднюю Азию. Местное население даже тогда жило
относительно  неплохо,  рынок  ломился  от  продовольственных   товаров.
Беженцы бедствовали ужасно. Мама  с  подругой  ходили  в  степь,  ловили
черепах и варили из них суп.
   Кстати, в биографии моей мамы  есть  забавный  эпизод.  Году  этак  в
семьдесят девятом она повезла группу советских артистов за рубеж, то  ли
в Канаду, то ли во Францию, не помню, да и  не  важно,  в  какой  стране
случился казус. Актеров позвали  на  банкет,  где  в  качестве  главного
угощения был суп из черепахи.
   Мама, которая после военных лет не может видеть черепаху ни  в  каком
виде, сначала вежливо отказывалась от предложений полакомиться, а  потом
рявкнула:
   - Я целых три года каждый день ела черепах,  у  меня  теперь  на  них
изжога.
   Устроители банкета слегка  обалдели.  Вот  как,  оказывается,  хорошо
живут в советской стране люди, им черепахи в качестве обеда надоели.
   Вернемся к эвакуации. Устав от однообразного меню,  мама  с  подругой
захотели риса, мяса, масла... Но где было взять денег на еду.  И  тут  к
ним пришли быстроглазые узбеки и предложили:
   - Вы девочки красивые, мы парни горячие. Сегодня привезем вам все для
плова, готовьте еду, а потом повеселимся!
   Мама с подружкой, измотанные голодом, решили продать честь за крупу и
согласились. Через час у них на кухне лежала туша  барана,  стоял  мешок
риса и желтел килограмм масла. Девушки быстро сделали  плов,  наелись  и
загрустили: близился час расплаты. Любить щедрых узбеков  сил  не  было.
Моя мама повздыхала, повздыхала и сказала подружке:
   - Давай их не пустим! Запрем дверь покрепче.
   Мигом повеселев, она задвинули  тяжелую  щеколду.  Узбеки  постучали,
побили в створку кулаками и ушли.
   Самое интересное, что отвергнутые не применили к ним никаких штрафных
санкций. Рис, мясо и масло не отняли, в  темном  углу  не  били,  а  при
встрече на улице расплывались в улыбке и восхищенно говорили:
   - Обманщицы!
   Но мне с Ильей Львовичем повезло намного меньше, чем маме с узбеками.
П.  оказался  злопамятным.  Сталкиваясь   со   мной   в   коридоре,   он
отворачивался, на редакционной летучке обрушивался на  меня  с  гневными
отповедями, снимал материалы с подписью  "Васильева"  из  номера,  одним
словом, мстил, как умел.
   - Что ты  сделала  Илюхе?  -  поинтересовался  один  раз  заместитель
Пахомова Давид Гай. - Почему он тебя сожрать готов?
   Я рассказала Додику про сцену с телефоном. Гай захихикал:
   - Да уж! Ладно, не дрейфь, я помогу.
   На следующий день, торопясь на работу, я влетела в лифт и  обнаружила
в кабине  Илью  Львовича.  Выскакивать  назад  показалось  глупо,  да  и
подъемник уже пополз вверх. Я вжалась в угол.
   П. неожиданно улыбнулся:
   - Здравствуй, Грушенька!
   - Э... доброе утро, - пролепетала я, пораженная его приветливостью.
   Через пять минут, на летучке, Илья Львович принялся нахваливать меня.
Я отыскала глазами Давида, тот незаметно подмигнул.
   Естественно, сразу после собрания я понеслась к Гаю.
   - Что ты сделал с Илюхой? - А, просто, сказал, что ты спишь с "N".
   "N" был куратором "Вечерней Москвы" в городском комитете партии, и  я
пришла в полный ужас:
   - Ты с ума сошел!
   Додик отшвырнул карандаш:
   - Вовсе нет! Илюха дикий трус, а "N" об этом никогда не узнает!
   Но кроме противного Ильи Львовича, в "Вечерке" служило много  хороших
людей, отличных журналистов и добрых товарищей. Тот  же  Давид  Гай  или
Сафи Александрович  Акжигитов.  Сафи  пристроил  меня  подрабатывать  на
радио, походя объяснив, как следует писать информацию, чтобы она  хорошо
звучала в эфире. В соседней  комнате  сидела  веселая,  красивая,  очень
добрая и невероятно талантливая Наташа Синякова, у нее всегда можно было
перехватить три рубля до получки. Был  заведующий  отделом  науки  Рубен
Багирян и его сотрудница Лена  Цыганкова,  которые,  узнав  о  том,  что
Аркашка серьезно заболел, без всяких просьб с  моей  стороны,  мгновенно
бросились на помощь и устроили ребенка в лучшую клинику. В отделе  писем
работали Света Комиссарова  и  Лена  Митько,  постоянно  наливавшие  мне
остродефицитного кофе. Таня Харламова часто кричала мне на ходу:
   - Грунька, сегодня прекрасно выглядишь.
   А на летучках я старалась сесть поближе  к  Жанне  Авязовой  и  Нелли
Горячевой. Если кто-то из  начальства  набрасывался  на  меня,  хрупкая,
миниатюрная Жанна сквозь зубы шептала:
   - Наплюй и разотри. Не ошибается только тот, кто не работает.
   Алла Стойнова, Дина Абрамова,  Всеволод  Шевцов,  Юра  Иванов,  Нелли
Маринич, Оля Никольская. Я помню их всех, я не забыла того хорошего, что
они для меня сделали, и всегда говорю:
   - Я из "Вечерней Москвы", это там меня превратили в профессионального
журналиста.
   В восемьдесят третьем году мой ангел-хранитель пробился  на  прием  к
Господу и упросил того помочь Груне Васильевой. Судьба явилась ко мне  в
образе соседки из сто восемнадцатой квартиры, Алены  Струтинской.  Алена
была замужем за Димой Салынским, сыном писателя Афанасия Салынского.  Мы
с Димкой знакомы еще по Переделкину, а в  Москве  тогда  жили  на  одной
лестничной клетке. Алена стала моей близкой подружкой,  и  мы  часто  по
вечерам пили вместе чай.
   Однажды она сказала:
   - Тебе надо выйти замуж!
   Я замахала руками:
   - Ни за что!
   Алена вздохнула и замолчала. Она,  естественно,  знала  о  двух  моих
неудачных браках. Через час  я  забыла  об  этом  разговоре.  В  пятницу
вечером мы с Кешей  укатили  в  Переделкино,  на  дачу.  Союз  писателей
отчего-то после смерти папы сразу нас не выселил, мы пользовались  домом
до 87-го года.
   В субботу Кеша примчался на участок с самой радостной улыбкой.
   - Мамуся, - сказал он, - гляди.
   Я посмотрела в кепку, которую он нес в руке. На ее дне  лежало  нечто
крохотное, совершенно беспомощное, бело-черное... Щеночек,  которому  от
роду исполнилось недели две, не больше. У него  даже  были  еще  закрыты
глазки.
   - Вот, - тараторил Кешка, - нашел на берегу пруда. Как он туда попал?
Непонятно.
   Мне сразу вспомнилась повесть Тургенева "Му-му".  Небось  кто-то  нес
кутят топить, а этот то ли выпал из мешка, то ли выплыл из воды.
   - Мы его оставим? - запрыгал Кеша.
   Я тяжело вздохнула. Несчастное создание не выживет. У нас всегда были
собаки. В доме жила пуделиха Крошка, на даче, во дворе зверь  непонятной
породы по имени Дик. А еще имелась кошка Дымка. Не желая пугать ребенка,
я осторожно ответила:
   - Щеночек слабенький, он может заболеть!
   - Давай его покормим, - предложил Кешка.
   И мы стали предлагать песику еду. Но тот упорно  не  желал  пробовать
угощение;  молоко,  кефир,  детская  смесь  "Малыш"  и  каша  "Здоровье"
решительно  не  пришлись  ему  по  вкусу.  Я  испугалась   окончательно:
несчастное создание точно умрет. Но тут в  гости  ко  мне  пришла  Алена
Струтинская, увидела эмбрион, лежащий в коробке из-под сахара, смоталась
к себе на  дачу  и  притащила  остатки  питания,  которые  не  допил  из
бутылочки ее сынишка Андрюша. В те годы достать качественный  заменитель
материнского  молока  было  практически  невозможно,  но  Димка   как-то
исхитрился и надыбал для младенца банку то ли "Симилака", то ли "Бона".
   Щеночек очень оживился и с  жаром  слопал  смесь.  С  тех  пор  Алена
отдавала  нам  "недопивки",  а  Димка  стал  звать  Андрюшку  и  собачку
"молочными братьями".
   Аркашка, в то лето  увлекавшийся  Сеттоном  Томпсоном,  назвал  щенка
Снап. В книге у Томпсона есть собака  с  таким  именем,  очень  храбрая,
мужественная, большая, сильная.
   - И наш вырастет, - радовался Кеша, - станет квартиру сторожить.
   Но Снапик не превратился в охранное  животное,  он  мало  походил  на
собаку Баскервилей, больше на помесь болонки с терьером.
   Маленький, лохматый, с замечательными  треугольными  ушками,  которые
Снапуша то поднимал, то опускал, и пушистым, веерообразным хвостом.
   Он мгновенно понял, что я его мать, и принялся везде бегать за  мной,
жалобно скуля, если хозяйка терялась из виду. Первые два дня Снапун спал
в  коробке  из-под  рафинада,  потом   я   пожалела   его,   маленького,
беспомощного, и взяла к себе в постель. С тех пор всю  свою  жизнь  Снап
спал со мной, норовя положить морду на подушку. За три летних  месяца  в
Переделкине он вырос,  опушился,  стал  хорошеньким,  егозливым  щенком,
совершенно  счастливым  и  здоровым.  Тридцатого  августа  мы  с   Кешей
вернулись в Москву. Сели в  электричку,  я  держала  на  коленях  слегка
испуганного Снапа.
   На станции  "Солнечная"  в  вагон  вошла  цыганка,  она  тащилась  по
проходу, изредка выкрикивая:
   - Эй, кому погадать!
   Народ не обращал на нее внимания. В конце  концов  ромала  шлепнулась
около меня на скамейку, расправила грязную цветастую юбку и спросила:
   - Хочешь, правду расскажу?
   Я, решившая после возвращения из Сирии никогда не иметь дела с  теми,
кто предлагает заглянуть в будущее, решительно ответила:
   - Нет!
   Девушка засмеялась:
   - Ты счастье нашла!
   Я молчала, надеясь, что она уйдет. Цыганка встала, ткнула  пальцем  в
Снапа и сообщила:
   - Господь тебя за это наградит, дома радость ждет!
   Вымолвив эту фразу, она пошла  по  проходу,  подметая  длинной  юбкой
грязный пол. На всякий случай я поплевала через левое плечо. Не надо мне
никаких радостей, обойдемся, нам и так хорошо!
   Тридцать первого августа ко мне на кухню ворвалась Алена и велела:
   - Завтра в семнадцать часов ты у меня!
   - Зачем? - удивилась я.
   - Жених придет.
   - Какой? - Отличный, - затараторила Алена. - Кандидат  наук,  ученый,
преподает на факультете психологии, Донцов Александр Иванович.
   - Не хочу, - топнула я ногой.
   - Кто тебя спрашивает, - обозлилась Алена. - Я сама знаю, что  лучше!
Положительный человек, хорошо зарабатывает, не  пьет,  умница,  давно  в
разводе, чего еще надо?
   - Не желаю замуж, - уперлась я.
   - Тьфу, - плюнула Алена,  -  хватит  глупости  пороть.  В  семнадцать
изволь явиться ко мне в парадной форме, ясно?
   Спорить с Аленой было делом бесполезным, пришлось покориться.
   Минут через десять после указанного срока я постучалась к  Салынским.
О том, что я весила в те годы сорок два килограмма я  уже  упоминала.  К
тому же я очень близорука, очки не ношу исключительно из кокетства,  они
мне решительно не идут.
   Оказавшись в гостиной у Алены, я, желая рассмотреть кандидата в мужья
получше, сделала жест, хорошо знакомый подслеповатым людям.  Поднесла  к
правому виску палец и слегка подтянула вверх уголок глаза, так  сказать,
навела его на резкость.
   Внешний вид предполагаемого мужа меня разочаровал. Передо мной  сидел
полноватый человек, одетый в безукоризненный костюм.
   Лицо его, правда, показалось мне добрым, но вот борода явно была ни к
чему.
   В то время я вр