Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
ое
оправдание для такой вещи - случай, когда без подобной операции нельзя
сохранить жизнь матери. Ничего другого я не признаю. Такие исключения
медицина допускает. Но в данном случае, я уверен, оснований для операции
нет. Вы, по-видимому, крепкая и здоровая женщина. Материнство не будет Для
вас тяжело. А что касается денежных затруднений, - поверьте, если родится
ребенок, вы сумеете с ними справиться. Вы, кажется, сказали, что ваш муж
электротехник?
- Да, - ответила Роберта, волнуясь, напуганная и подавленная этой
торжественной проповедью.
- Ну, вот видите, - продолжал он, - профессия довольно выгодная. Все
электротехники недурно зарабатывают. И если вы подумаете как следует и
представите себе, как серьезно то, что вы хотите совершить, - уничтожить
человеческую жизнь, у которой имеются те же права на существование, что и
у вас... - Он сделал паузу, чтобы смысл сказанного глубже проник в ее
сознание. - Я уверен, вы еще обсудите это с должной серьезностью - и вы и
ваш муж. Притом, - прибавил он дипломатично, почти отеческим тоном, -
когда у вас будет ребенок, он с избытком вознаградит вас за некоторые
тяготы, связанные с его появлением. Скажите, - спросил он вдруг с
любопытством, - а ваш муж знает об этом? Может быть, это вы сами надумали
спасти и его и себя от излишних забот и затруднений?
Он посмотрел на Роберту с улыбкой, почти весело, воображая, что уличил
ее не только в нервном страхе, но и в чисто женских соображениях
экономического порядка; в таком случае, решил он, не трудно будет рассеять
эти ее настроения. Но Роберта, поняв, к чему он клонит, и чувствуя, что,
солжет ли она лишний раз, нет ли, от этого уже не будет ни вреда, ни
пользы, - быстро ответила:
- Он знает.
- Вот как, - сказал доктор, немного разочарованный тем, что его догадка
неверна, но все-таки с твердым намерением разубедить пациентку и ее мужа.
- Я думаю, что вы оба должны серьезно взвесить все, прежде чем
предпринимать какие-либо дальнейшие шаги. Я знаю, когда молодая пара
впервые оказывается в таком положении, она всегда видит в этом одну только
мрачную сторону, но ведь не обязательно все будет так плохо! Я помню, мы с
женой думали так же, когда ждали первого ребенка. Но все прошло хорошо. И
если вы теперь спокойно обсудите это, я уверен, вы увидите все в другом
свете. И впоследствии вас не будет мучить совесть.
Он замолчал, уверенный, что ему удалось рассеять страхи молодой женщины
и уничтожить решимость, которая привела ее к нему: это обыкновенная
рассудительная жена, и, конечно, она теперь не станет настаивать,
откажется от своих планов и уйдет.
Но вместо того чтобы весело согласиться с ним или просто подняться, как
он ожидал, она вдруг посмотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса
глазами и зарыдала. Под влиянием его речи в сознании Роберты с необычайной
ясностью ожило нормальное, общепринятое представление о ее положении. Все
время она старалась об этом не думать. В обычных условиях, будь она в
самом деле замужем, она, конечно, поступила бы именно так, как он
советовал. Но теперь, когда она убедилась, что у нее нет выхода, - по
крайней мере этот человек не поможет ей выпутаться из беды, - ее охватил
смертельный, панический страх. Она сплетала и расплетала пальцы, колени ее
дрожали, лицо исказилось страданием и ужасом.
- Вы не понимаете, доктор, нет, вы не понимаете! - воскликнула она. - Я
должна от этого освободиться любым способом. Должна! Я вам сказала
неправду! Я не замужем. У меня нет мужа. Ах, вы не знаете, что это для
меня значит! У меня семья, отец, мать! Я не могу вам объяснить. Вы не
знаете... Но я должна освободиться, должна, должна!
Она раскачивалась из стороны в сторону, словно в трансе.
Доктор Глен был поражен и тронут этим внезапным взрывом отчаяния.
Однако он отметил, что его первое подозрение оказалось справедливым и
Роберта лгала ему, и, не желая никоим образом вмешиваться в это дело,
решил держаться твердо и даже бессердечно.
- Значит, вы не замужем? - строго спросил он.
Вместо ответа Роберта только покачала головой, продолжая плакать. Поняв
наконец, как безысходно ее горе, доктор Глен поднялся; на лице его
попеременно отражались волнение, осторожность и сочувствие. Он молча
смотрел на рыдающую Роберту.
- Да, да, это очень печально. Мне вас жаль, - сказал он наконец, но тут
же замолчал, опасаясь сделать какой-нибудь неосторожный шаг; потом
прибавил мягко и неуверенно: - Не надо плакать, это не поможет.
И снова он замолчал, с прежней решимостью отнюдь не вмешиваться в это
дело. Но ему все-таки хотелось узнать правду, и потому он задал новый
вопрос:
- Ну, а где же молодой человек, который виноват в вашем несчастье? Он
здесь?
Роберта, подавленная стыдом и отчаянием, все еще не могла произнести ни
слова и только отрицательно покачала головой.
- Но он знает, в каком вы положении?
- Да, - тихо ответила Роберта.
- И он не желает жениться на вас?
- Он уехал.
- Так, понимаю. Уж эти молодые негодяи! И вы не знаете, куда он уехал?
- Нет, - малодушно солгала Роберта.
- Давно он оставил вас?
- Около недели, - еще раз солгала она.
- И вы не знаете, где он теперь?
- Нет.
- А как давно вы нездоровы?
- Уже больше двух недель.
Она всхлипнула.
- Раньше у вас всегда было все правильно?
- Да.
- Ну, что ж, во-первых... - Он говорил теперь мягче и ласковее, чем
прежде: казалось, он ищет благовидного предлога, чтобы устраниться от
участия в таком деле, которое не обещает ему ничего, кроме опасности и
затруднений. - Это, может быть, еще не так серьезно, как вы думаете. Я
понимаю, вы очень напуганы, но ведь у женщин нередко бывают такие
неправильности. Во всяком случае, без особого исследования нельзя быть в
этом уверенным. А самое лучшее - подождать еще две недели. Очень возможно,
что все кончится благополучно. Я бы этому не удивился. Вы, видимо,
чрезвычайно чувствительны и нервны, а нервность часто влечет за собою
такого рода задержки. Если хотите послушать моего совета, то сейчас, во
всяком случае, ничего не предпринимайте. Отправляйтесь домой и ждите. Пока
не будет полной уверенности, уж никак не следует что-либо делать.
- Но я уже принимала пилюли, и они не помогли, - жалобно сказала
Роберта.
- Какие пилюли? - с интересом спросил доктор Глен и, выслушав ее
объяснение, заметил: - А, эти! Ну, они едва ли по-настоящему помогли бы
вам, если вы действительно беременны. Но я вам снова советую подождать.
Через две недели все выяснится, и тогда у вас еще будет достаточно
времени, чтобы принять меры. Но я все-таки серьезно советую вам отказаться
от этой мысли. Я считаю большой ошибкой нарушать законы природы. Будет
гораздо лучше, если вы решитесь иметь ребенка и станете о нем заботиться.
Тогда на вашей совести не будет еще нового греха - убийства.
Он говорил сурово и важно, с сознанием собственной правоты. Но Роберта,
терзаемая ужасом, которого врач, видимо, просто не мог понять, воскликнула
с прежним трагическим отчаянием:
- Но я не могу, доктор! Говорю вам, не могу! Не могу!.. Вы не
понимаете... Не знаю, что я буду делать, если не смогу от этого
освободиться! Не знаю! Не знаю!
Она качала головой, стиснув руки и раскачиваясь взад и вперед. Доктор
Глен видел, как глубок ее ужас, и ему было жаль, что легкомыслие довело ее
до такого отчаянного положения. Однако, как профессионал, он холодно
относился к случаю, который мог навлечь на него одни только неприятности,
и потому решительно заявил:
- Как я уже сказал вам, мисс... (он помедлил) Говард, если это ваше
настоящее имя, - я решительно против операций такого рода, так же как и
против того легкомыслия, которое доводит девушек и молодых людей до
положения, когда эта операция кажется им необходимой. Врач не может
вмешиваться в подобные случаи, если он не желает провести десять лет в
тюрьме, и я считаю этот закон справедливым. Не думайте, что я не понимаю,
каким тяжким кажется вам сейчас ваше несчастье. Но поверьте, всегда
найдутся люди, которые охотно помогут девушке, оказавшейся в таком
состоянии, если только она не захочет больше пренебрегать нравственностью
и законом. Итак, вот наилучший совет, который я могу вам дать: не
предпринимайте ничего - ни теперь, ни позже. Идите домой и признайтесь во
всем вашим родителям. Так будет лучше, гораздо лучше, уверяю вас. Это не
так тяжко, как вам сейчас кажется, и не так дурно, как то, что вы
задумали. Не забывайте, что если ваши теперешние опасения справедливы,
речь идет о человеческой жизни. Вы хотите уничтожить уже зародившуюся
жизнь, и в этом я не могу вам помочь. Никак не могу. Я знаю, есть врачи,
которые относятся не так серьезно к своей профессиональной этике, но я не
из их числа и не могу позволить себе стать таким. Весьма сожалею...
весьма!.. Итак, могу сказать вам одно: вернитесь домой и расскажите все
своим родителям. Сейчас это кажется очень трудным, но в конце концов вам
станет легче. Если они захотят, пусть придут и потолкуют со мной. Я
постараюсь убедить их, что это еще не самое страшное несчастье на свете.
Но сделать то, о чем вы просите... Мне очень, очень жаль, но я не могу.
Совесть мне не позволяет.
Он замолчал и посмотрел на нее сочувственно, но в то же время
решительно и твердо. И Роберта, потрясенная внезапным крушением всех своих
надежд и видя, что не только была введена в заблуждение рассказами Клайда
об этом докторе, но и сама не сумела справиться со своей задачей и
разжалобить доктора, неверными шагами двинулась к выходу; ею снова овладел
страх перед будущим. Доктор любезно и с сожалением закрыл за нею дверь, -
и, очутившись на улице, во тьме, она беспомощно прислонилась к дереву; все
силы душевные и телесные оставили ее. Он отказался помочь ей! Отказался
помочь! Что же теперь?
38
На первых порах отказ доктора безмерно потряс и перепугал обоих - и
Роберту и Клайда. Значит, впереди - незаконнорожденный ребенок, бесчестие
Роберты, разоблачение и гибель Клайда. Видимо, ничего иного не остается...
Но затем - по крайней мере перед Клайдом - тяжкая завеса стала понемногу
приподыматься. Может быть, в конце концов, как предполагал доктор (едва
придя в себя, Роберта подробно все пересказала Клайду), дело вовсе не так
плохо. Вполне возможно - об этом говорили и аптекарь, и Шорт, и доктор, -
что Роберта ошибается. Роберту эти соображения не успокаивали, но они
плохо повлияли на Клайда: он впал в своеобразное оцепенение, вызванное
прежде всего неотступным страхом, что он ничего не сумеет придумать и,
значит, ему неизбежно грозит разоблачение. И вот вместо того, чтобы
бороться тем отчаяннее, он медлил и ничего не предпринимал. Такова уж была
его натура: хотя он и ясно представлял себе возможные трагические
последствия своего бездействия, но так мучительно снова искать, к кому
обратиться, не навлекая на себя опасности. Ведь доктор выпроводил ее, и
совет Шорта ничего не дал!
Так прошли еще две недели, но Клайд только тщетно напрягал мозг,
раздумывая, у кого теперь просить помощи. Так трудно об этом спрашивать.
Просто невозможно. Да и кого спросить? Кого? На все это нужно время. А
между тем дни проходили - и у Роберты и Клайда было достаточно времени,
чтобы обдумать, как же поступать дальше, чего каждому требовать от
другого, если Роберта останется без врачебной помощи. Роберта все торопила
и торопила Клайда, если не словами, то выражением лица и настроением во
время работы. Она твердо решила, что не должна, не может быть покинута в
этой борьбе. С другой стороны, она видела, что Клайд ничего не делает.
После своих первых попыток он решительно не знал, что и как предпринять. У
него не было друзей, и поэтому в надежде получить нужные сведения он мог
бы лишь мимоходом заговаривать то с одним, то с другим о своих
затруднениях, как о каком-то воображаемом случае. И в то же время, как ни
было это нелепо и легкомысленно, Клайда по-прежнему влекло в тот веселый
мир, где жила Сондра. По вечерам, по воскресеньям его приглашали то туда,
то сюда, и он шел, несмотря на Отчаянное состояние и настроение Роберты,
потому что в гостях можно было забыть о неотступном, грозном призраке
катастрофы. Если б только он мог выручить Роберту! Если б мог! Но как? Без
денег, без друзей, без более близкого знакомства с медицинским, или,
точнее, с особым подпольным миром, где черпали знания о тайнах пола,
скажем, рассыльные из отеля "Грин-Дэвидсон". Правда, он написал Ретереру,
но ответа не было, так как Ретерер переехал во Флориду и письмо еще не
дошло до него. А здесь все, кого он лучше знал, были связаны либо с
фабрикой, либо со светским обществом: с одной стороны, были люди слишком
неопытные и опасные, с другой - слишком чужие и тоже опасные, и ни с кем
из них он не был настолько близок, чтобы довериться им и рассчитывать, что
они сохранят его тайну.
Однако надо было что-то делать: нельзя же спокойно плыть по течению!
Конечно, Роберта не позволит ему долго бездействовать: ведь скоро всем
станет известно ее положение. Подчас Клайд по-настоящему терзался и, как
утопающий за соломинку, хватался за всякую, чаще всего мнимую, надежду.
Так, например, когда один из мастеров на фабрике однажды случайно
упомянул, что работница его отделения "попала в беду" и ей предложили
уйти, Клайд тут же спросил мастера: а что, по его мнению, такая девушка
могла сделать, если б не хотела ребенка? Но тот, столь же неопытный, как и
сам Клайд, сказал только, что ей, вероятно, пришлось бы пойти к врачу,
если бы она знала подходящего, или уж "довести дело до конца", - и, таким
образом, Клайд не подвинулся ни на шаг в своих познаниях. В другой раз в
парикмахерской обсуждали происшествие, о котором сообщила местная газета:
одна девушка подала жалобу в суд на некоего бездельника за нарушение
обещания жениться. "Уж поверьте, - сказал кто-то, - не стала бы она
судиться с этим малым, если б не было для этого причины". Клайд
воспользовался случаем и спросил:
- А разве ей нельзя выпутаться как-нибудь иначе и не выходить за него,
если она его не любит?
- Ну, это не так просто, как вам кажется, особенно здесь, у нас, -
заявил мудрец парикмахер. - Во-первых, это против закона. Потом, тут нужна
куча денег... Ну, а без денег, сами знаете, и шагу не ступишь.
Он защелкал ножницами, а Клайд, поглощенный собственными делами,
подумал, что это очень верно. Будь у него деньги - хоть несколько сот
долларов, - кто знает, может быть, удалось бы уговорить Роберту, чтобы она
уехала куда-нибудь одна и сделала операцию.
Каждый день Клайд говорил себе, что нужно найти какого-нибудь врача. И
Роберта тоже говорила себе, что нужно действовать, - нельзя больше
полагаться на Клайда, если он будет так медлить. Никто не может шутить или
мириться с такой грозной опасностью. Это значило бы жестоко обмануть ее,
Роберту. Очевидно, Клайд не понимает, как ужасно это будет и для нее и для
него самого. Нет, если он не поможет ей, - а он сначала твердо обещал
помочь, - тогда пусть не надеется, что она выдержит неминуемую катастрофу
одна. Никогда, никогда, никогда! Клайду хорошо, ведь он мужчина, занимает
неплохое положение, не он, а она оказалась в этой ужасной западне - и не в
силах выбраться одна.
Прошли две недели, о которых говорил доктор, потом еще два дня, и
Роберта окончательно убедилась, что ее худшие подозрения справедливы. И
она не только всеми возможными способами постаралась показать Клайду свое
невыразимое отчаяние, но на третий день написала ему, что решила в этот же
вечер снова отправиться к доктору в Гловерсвил, несмотря даже на его
первый отказ: слишком уж ей нужна помощь! Она спрашивала, не может ли
Клайд проводить ее, и, поскольку сам он ничего не сделал, он немедленно
согласился, хотя в этот вечер его ждала Сондра. Он чувствовал, что это
важнее всего остального. Он извинится перед Сондрой, сославшись на работу.
Итак, состоялась эта вторая поездка, и по дороге - длинный, напряженный
и бесплодный разговор, который свелся к объяснениям, почему именно Клайд
все еще ничего не сумел сделать, и к комплиментам Роберте за ее решимость
действовать самостоятельно.
Однако доктор опять ответил отказом. Роберта прождала его около часа и
потом рассказала ему, что ее состояние не изменилось, что она измучилась
от страха; он выслушал ее, но не подал никакой надежды, хотя, конечно, мог
сделать то, о чем она просила. Это было против его правил.
И снова Роберта вернулась ни с чем, настолько подавленная тяжким
предчувствием неминуемой беды и всех связанных с нею ужасов и несчастий,
что даже не могла плакать.
И Клайд, услышав об этой новой неудаче, погрузился в тревожное, мрачное
молчание, даже не пытаясь хоть чем-то утешить Роберту. Он не знал, что
сказать, и больше всего боялся, как бы она теперь не потребовала от него
чего-нибудь такого, чего ему не позволит выполнить безденежье и более чем
неопределенное положение в ликургском обществе. Но Роберта почти ничего не
говорила на обратном пути. Она сидела неподвижно и смотрела в окно, думая
о том, что она совсем беззащитна и ее положение становится с каждым часом
все ужаснее. Чтобы оправдать свое молчание, она пожаловалась на головную
боль. Ей хотелось остаться одной, подумать еще, решить, что делать дальше.
Она должна что-то предпринять. Это она знала. Но что? Как? Что она может
сделать, как спастись? Она чувствовала себя, как загнанный зверь, который
вынужден бороться не на жизнь, а на смерть. Она думала о тысяче
маловероятных или просто неосуществимых способов спастись - и каждый раз
возвращалась к единственному решению, которое представлялось ей
действительно возможным, единственно разумным и надежным: этим решением
был брак. Почему бы Клайду не жениться на ней? Разве она не пожертвовала
для него всем вопреки своей воле и своим убеждениям? Он настоял на этом. В
конце концов, кто он такой, чтобы ею пренебрегать? Действительно, по
временам, особенно с тех пор, как пришла эта беда, Клайд в страхе, как бы
из-за всего этого не рухнули его мечты и планы, связанные с Сондрой и
Грифитсами, вел себя так, что Роберта не могла не понять: его любовь
мертва, и он озабочен ее несчастием не ради нее самой, а лишь потому, что
оно может повредить ему, Клайду. Чаще всего это безмерно пугало ее, но
иногда и возмущало, и понемногу она пришла к мысли, что, оказавшись в
таком отчаянном положении, она вправе потребовать того, о чем и не мечтала
бы при обычных обстоятельствах, - даже брака, раз нет другого выхода. А
почему бы и нет? Разве ее жизнь не так же ценна, как его? И разве Клайд не
связал добровольно свою жизнь с ее жизнью? Так пусть он постарается помочь
ей теперь, а если это не удастся, пусть принесет последнюю жертву -
единственную, которая, видимо, может ее спасти. В конце концов, кто все
эти светские люди, с которыми он так считается? Как может он требовать,
чтобы она в такую критическую минуту пожертвовала собою, своим будущим,
своим добрым именем только потому, что он заинтересован в этих людях! Они
сделали для него не так-то много, - уж конечно, меньше, чем она. Он убедил
ее уступить ему, а теперь она ему наскучила, и только поэтому он покидает
ее в такой тяжелый час? В ко