йти.
   Пожалуйста, Клайд, напиши мне длинное, веселое письмо, даже если тебе и
не хочется, и расскажи мне, как ты ни разу не вспомнил меня и ни  капельки
обо мне не  скучал,  с  тех  пор  как  я  уехала  (а  ведь,  бывало,  тебе
недоставало меня), и как не хочешь, чтобы я возвращалась, и как не  можешь
приехать раньше, чем через две недели, считая с этой субботы, если  вообще
приедешь.
   Милый, я вовсе не думаю всех гадостей, которые пишу. Но я  так  устала,
мне так тоскливо и одиноко, что я иногда не  могу  сдержаться.  Мне  нужно
поговорить с кем-нибудь, а здесь не с кем. Они не понимают, в чем дело,  и
я никому ничего не могу рассказать.
   Вот видишь, я говорила, что не буду тосковать,  унывать  и  злиться,  и
все-таки сейчас у меня это не совсем получается, правда? Но я обещаю вести
себя лучше в следующий раз  -  завтра  или  послезавтра,  потому  что  мне
становится легче, когда я пишу  тебе,  Клайд.  Пожалуйста,  не  сердись  и
напиши хоть несколько слов, чтобы подбодрить меня. Я буду ждать,  мне  это
так нужно. И ты, конечно, приедешь. Я буду так счастлива  и  благодарна  и
постараюсь не слишком надоедать тебе.
   Твоя одинокая Берта".

   Контраст между двумя этими  письмами  привел  Клайда  к  окончательному
решению: он никогда не женится на Роберте. Никогда! И не поедет  к  ней  в
Бильц и, если только сумеет, не допустит, чтобы она  вернулась  в  Ликург.
Разве его поездка к ней или ее возвращение  сюда  не  положат  конец  всем
радостям, которые лишь так недавно пришли к нему вместе с Сондрой?  Он  не
сможет быть с Сондрой на Двенадцатом озере этим летом, не сможет бежать  с
нею и жениться на ней. Господи,  неужели  же  нет  выхода?  Неужели  никак
нельзя  избавиться  от  этого  ужасного   препятствия,   на   которое   он
натолкнулся?
   И, прочитав оба письма (это было в  жаркий  июньский  вечер,  когда  он
только что вернулся с работы),  Клайд  в  припадке  отчаяния  бросился  на
постель и застонал. Какое несчастье! Ужасная, почти  неразрешимая  задача!
Неужели никак нельзя убедить ее уехать куда-нибудь... надолго... или пусть
она подольше останется дома, а он будет  посылать  ей  десять  долларов  в
неделю, даже двенадцать - добрую  половину  всего  своего  заработка.  Или
пускай  она  поселится  в  каком-нибудь   соседнем   городке:   в   Фонде,
Гловерсвиле, Скенэктеди; пока она еще может сама заботиться о себе,  может
снять комнату и спокойно ожидать рокового срока, когда понадобится  доктор
или сиделка. Он помог бы ей найти кого-нибудь, когда  придет  время,  если
только она, согласится не упоминать его имени.
   А она требует, чтобы он приехал  в  Бильц  или  встретился  с  нею  еще
где-нибудь, и все в эти две недели, не позже. Нет,  он  не  хочет,  он  не
поедет! Если она попробует  его  заставить,  он  решится  на  какой-нибудь
отчаянный поступок... сбежит отсюда...  или,  может  быть,  отправится  на
Двенадцатое озеро, пока она  будет  ждать  его  в  Бильце,  и  постарается
уговорить Сондру (но какой  страшный,  безумный  риск!)  бежать  с  ним  и
обвенчаться, хоть ей еще и не исполнилось  восемнадцати  лет.  И  тогда...
тогда... они будут женаты, и ее семья не сможет развести их, и Роберта  не
сможет его найти, а только, может быть, подаст на него жалобу... Ну что ж,
разве нельзя от всего отпереться? Он скажет, что это ложь, что у  него  не
было с ней ничего общего, кроме чисто деловых отношений, как у заведующего
с работницей. Ведь его никогда не видели Гилпины, и он не был с Робертой у
доктора Глена под Гловерсвилом, и она сказала ему тогда, что  не  называла
его имени.
   Но какая выдержка нужна, чтобы все это отрицать!
   Сколько нужно мужества!
   Сколько мужества нужно, чтобы смотреть Роберте в глаза, - ведь  труднее
всего на свете будет встретить прямой и полный ужаса взгляд ее обвиняющих,
невинных голубых глаз! Сможет ли он выдержать? Хватит ли  его  на  это?  И
если даже хватит, сбудутся ли его надежды? Поверит ли  ему  Сондра,  когда
услышит?..
   И все же, следуя своему замыслу, - все равно, осуществит ли  он  его  в
конце концов или нет, даже если и  приедет  на  Двенадцатое  озеро,  -  он
должен написать Сондре, что собирается ехать. И Клайд  немедленно  написал
ей горячее и страстное письмо. В то же время он  решил  совсем  не  писать
Роберте. Может быть, он позвонит ей:  она  говорила,  что  у  соседа  есть
телефон и если Клайду что-нибудь  понадобится,  он  может  ее  вызвать.  А
писать об их делах, хотя бы и очень осторожно, значит, дать ей в руки  (да
еще теперь, когда он твердо решил не жениться на  ней)  доказательство  их
близости, - как раз то, в чем она будет очень и очень нуждаться.  Все  это
надувательство! Это низко и подло, да, конечно. Но ведь  если  бы  Роберта
согласилась вести себя немного разумнее по отношению к нему, никогда бы он
и не подумал унизиться до такого  подлого  и  хитрого  плана.  Но  Сондра!
Сондра! И огромные  владения  Финчли,  раскинувшиеся  на  западном  берегу
Двенадцатого озера... Она столько о них пишет...  как  там,  должно  быть,
красиво! Нет, он не может иначе! Он должен рассуждать и действовать именно
так. Должен!
   Клайд встал и пошел отправить письмо Сондре. По пути он купил  вечернюю
газету, издававшуюся в Олбани (ему хотелось  немного  отвлечься,  читая  о
людях, которых он знал), и увидал на первой странице следующее сообщение:

   ДВОЙНАЯ ТРАГЕДИЯ НА ОЗЕРЕ ПАСС ВБЛИЗИ ПИТСФИЛДА.
   НА ВОДЕ ОБНАРУЖЕНЫ ОПРОКИНУТАЯ ЛОДКА И ДВЕ ШЛЯПЫ.
   ДВОЕ КАТАЮЩИХСЯ, ПО ВСЕЙ ВЕРОЯТНОСТИ,
   СТАЛИ ЖЕРТВОЙ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ.
   ТЕЛО ДЕВУШКИ НАЙДЕНО, НО ЕЩЕ НЕ ОПОЗНАНО.
   ТЕЛО ЕЕ СПУТНИКА ПОКА НЕ УДАЛОСЬ НАЙТИ.

   Так как Клайд интересовался всяким водным спортом и сам хорошо управлял
байдаркой, плавал и нырял, он с любопытством прочитал заметку:

   "Пэнкост,  Массачусетс,  7  июня.  Третьего  дня  на  озере   Пасс,   в
четырнадцати милях к северу  от  нашего  города,  перевернулась  лодка,  в
которой катались неизвестный мужчина и  женщина,  приехавшие,  видимо,  из
Питсфилда.
   Во вторник около десяти часов утра мужчина и  девушка,  сказавшие  Тому
Лукасу, владельцу здешнего небольшого ресторана и лодочной  пристани,  что
они приехали из Питсфилда, взяли напрокат маленькую лодку  и,  захватив  с
собой корзиночку, очевидно, с  завтраком,  отправились  в  северный  конец
озера. В семь часов вечера, так как они  не  вернулись,  мистер  Лукас  со
своим сыном Джефри объехал озеро на моторной лодке  и  нашел  перевернутую
лодку на отмели вблизи северного  берега,  но  никаких  следов  катавшейся
парочки не обнаружил. Решив в тот момент, что они просто удрали, чтобы  не
платить за прокат лодки, Лукас отвел ее к своей пристани.
   Однако на другое утро, предположив, что тут мог иметь место  несчастный
случай, мистер Лукас с сыном Джефри  и  помощником  Фредом  Уолшем  сделал
второй круг  по  северной  части  озера  и  в  конце  концов  обнаружил  в
прибрежных камышах две шляпы -  мужскую  и  женскую.  Немедленно  начались
поиски при помощи багров, и к трем часам дня было найдено тело девушки,  о
которой ничего не известно, кроме того, что она и ее спутник брали  лодку.
Тело передано властям. Тело мужчины до сих пор не найдено. Поскольку в том
месте,  где,  видимо,  произошла  катастрофа,  глубина  кое-где  превышает
тридцать футов, нет уверенности, что второй труп  удастся  разыскать.  Лет
пятнадцать назад, когда в этих местах произошло подобное  несчастье,  тела
так и не были найдены.
   На  подкладке  жакета,  который  был  на  девушке,   обнаружена   марка
питсфилдского торговца. Туфли ее, судя по штемпелю внутри, куплены  в  том
же городе. Нет никаких других  указаний,  которые  позволили  бы  опознать
погибшую. Предполагают, что сумочка, если она  и  была,  осталась  на  дне
озера.
   Спутник девушки, по  рассказам  видевших  его,  -  высокий  брюнет  лет
тридцати пяти; на нем был светло-зеленый костюм и соломенная шляпа с белой
и синей лентами. Девушке на вид не больше двадцати пяти лет; рост  -  пять
футов  пять  дюймов,  вес  -  сто   тридцать   фунтов.   Волосы   длинные,
темно-каштановые, заплетены в косы и уложены  вокруг  головы.  На  среднем
пальце левой руки тонкое золотое кольцо с аметистом. Полиция  Питсфилда  и
других ближайших городов извещена о происшествии, но личность  девушки  до
сих пор установить не удалось".

   Это довольно обычное сообщение - летом всегда  масса  таких  несчастных
случаев - не особенно заинтересовало Клайда. Конечно,  казалось  странным,
как это девушка и ее спутник могли  погибнуть  на  таком  небольшом  озере
среди бела дня. Странно также, что никто не мог опознать ни  ее,  ни  его.
Однако так уж оно вышло. Мужчина исчез бесследно. Клайд  отбросил  газету,
мало этим озабоченный, и мысли его обратились к другим темам... Перед  ним
стояла серьезная задача: как быть дальше? Но потом, когда он потушил лампу
и уже собирался лечь в постель, все еще обдумывая сложную  путаницу  своей
жизни, в его мозгу внезапно возникла мысль (что это -  дьявольский  шепот?
Коварное внушение злого духа?): предположим, он и Роберта, - нет,  скажем,
он и Сондра (нет, Сондра прекрасно плавает, и  он  тоже),  -  итак,  он  и
Роберта плывут в лодке, и лодка опрокидывается... и как раз теперь,  когда
его так терзают все эти  ужасные  осложнения.  Вот  и  выход!  Как  просто
разрешилась бы эта головоломная, мучительная задача!
   Однако... стоп!.. не спешить. Может  ли  человек,  хотя  бы  в  мыслях,
допустить для себя такой выход из тупика, не совершая преступления в своем
сердце - поистине ужасного, чудовищного преступления? Нет, нельзя  даже  и
думать об этом. Это скверно... очень скверно, ужасно! И, однако, если  бы,
- разумеется, нечаянно - несчастье все же случилось? Ведь это был бы конец
всем его тревогам из-за Роберты... И потом - не бояться ее, не  переживать
никаких страхов и сердечных мук из-за Сондры. Тихое, спокойное, без криков
и ссор разрешение всех его теперешних затруднений, и впереди  одна  только
радость, навсегда! Просто случайная, непредвиденная катастрофа -  и  потом
блестящее будущее!
   Но уже сама мысль об этом и о Роберте (почему его мозг упорно связывает
это с Робертой?), сама эта мысль ужасна, и он не должен, не должен пускать
ее в свое сердце. Никогда, никогда, никогда! Не должен! Это отвратительно!
Ужасно! Ведь это мысль об убийстве! Убийстве?! Но он был до того  взвинчен
письмом Роберты и полной его  противоположностью  -  письмом  Сондры...  в
таких очаровательных и соблазнительных красках рисовала Сондра  свою  -  и
его - жизнь, что он и под страхом смерти не  мог  отделаться  от  мысли  о
таком как будто легком и естественном разрешении всех своих затруднений...
если бы только такой случай произошел с ним и с Робертой. В  конце  концов
разве он замышляет преступление?  Нет,  он  просто  думает,  что  если  бы
случилось такое несчастье, если бы только оно могло  случиться...  Да,  но
_если бы только оно могло случиться_! Темная и злая мысль, которую  он  не
должен, _не должен допускать_.  НЕ  ДОЛЖЕН.  И  все  же...  все  же...  Он
превосходный пловец, он, без сомнения, доплыл бы до берега, каково  бы  ни
было расстояние. А Роберта - он это знает (ведь прошлым летом  они  ездили
на озера и купались) - не умеет плавать. И тогда...  тогда...  Ну,  тогда,
если он ей не поможет, то, конечно...
   Он сидел в своей комнате, в темноте, между половиной десятого и десятью
вечера и думал об этом, - и у него было  странное,  беспокойное  ощущение,
словно мурашки бегали по  всему  телу,  от  корней  волос  и  до  кончиков
пальцев. Удивительная и страшная мысль! И ее подсказала  ему  эта  газета.
Разве не странно? И вдобавок в той местности,  куда  он  теперь  поедет  к
Сондре, повсюду много, очень много озер, десятки, как  она  говорила...  А
Роберта любит дальние прогулки и любит кататься на лодке, хотя  она  и  не
умеет плавать, не умеет плавать... не умеет плавать. И  вот  они  или,  по
крайней мере, он едет туда, где множество озер... Они могут поехать вдвоем
- он и Роберта, - почему бы и нет? Почему? Ведь они уже  говорили  о  том,
чтобы съездить куда-нибудь за город четвертого июля, когда обдумывали свой
окончательный отъезд.
   Но нет, нет! Как бы он ни хотел отделаться от Роберты,  самая  мысль  о
несчастье с нею слишком гнусна, преступна, ужасна!  Нет,  он  ни  на  одно
мгновение не должен пускать в свое сердце такие мысли. Это слишком мерзко,
слишком низко, слишком страшно! Ужасная мысль! Подумать  только,  что  она
пришла ему в голову! И как раз  теперь,  теперь,  когда  Роберта  требует,
чтобы он уехал вместе с нею.
   Смерть!
   Убийство!
   Убийство Роберты!
   Но надо же спастись от  нее,  от  этого  бессмысленного,  настойчивого,
непреклонного требования. Уже при одной мысли о нем Клайд весь похолодел и
покрылся потом. И теперь, когда... когда...  Но  об  этом  нельзя  думать,
нельзя! И вдобавок - смерть еще не родившегося ребенка!
   Но как же можно думать о таких вещах с расчетом, преднамеренно?  И  все
же... сколько людей тонет вот так в летнее  время...  юноши  и  девушки...
мужчины и женщины... здесь и там... повсюду!  Разумеется,  он  не  желает,
чтобы что-либо подобное случилось с Робертой. И  особенно  теперь.  Он  не
такой, как бы ни был плох. Нет. Нет. Он не такой. От одной мысли  об  этом
холодный пот выступил на его  лице  и  руках.  Он  не  такой.  Порядочные,
здравомыслящие люди не думают о таких вещах. И он тоже не будет... с  этой
минуты.
   Крайне  недовольный  собою  -  тем,  что  такая  страшная  мысль  могла
завладеть им, - Клайд встал, зажег лампу и перечитал заметку в  газете  со
всем спокойствием, на какое был способен, словно этим осуждал  и  отвергал
раз навсегда все, что она ему внушила. Потом оделся и вышел  из  дому:  он
прошелся по Уикиги-авеню и по Сентрал-авеню, затем по  Дубовой  и  кружным
путем снова вышел на Сентрал-авеню, чувствуя, что  он  как  бы  уходит  от
соблазна, от наваждения, которое так тревожило его до  сих  пор.  И  через
некоторое  время   почувствовав   себя   лучше,   спокойнее,   нормальнее,
человечнее, - ему так этого хотелось! - он вернулся домой и  лег  спать  с
ощущением, что ему и вправду удалось освободиться от коварного и страшного
соблазна. Никогда больше он не должен думать об этом! Он не должен  больше
думать об этом. Никогда, никогда, никогда он не должен думать  об  этом...
никогда.
   Вскоре он заснул неспокойным, тревожным сном, и ему приснилась свирепая
черная собака, которая пыталась его  укусить.  Спасаясь  от  клыков  этого
чудовища, он проснулся в ужасе, потом снова заснул. На этот раз он  увидел
себя в каком-то странном, мрачном месте, не то в  густом  лесу,  не  то  в
пещере, не то на дне глубокого и  узкого  ущелья  между  высокими  горами;
отсюда шла вверх тропинка, вначале хорошо заметная. Но чем дальше он  шел,
тем тропинка становилась уже, неразличимее и, наконец, исчезла  совсем.  И
тогда, обернувшись, чтобы попытаться пройти обратно той же дорогой,  Клайд
увидел позади себя громадный клубок  змей;  на  первый  взгляд  он  больше
походил на кучу хвороста, но над ним угрожающе раскачивались  десятка  два
змеиных голов с раздвоенными жалами и агатовыми глазами. А когда он  снова
поспешно  повернул  обратно,  дорогу  ему  преградило   огромное   рогатое
чудовище,  -  под  его  тяжкой  поступью  трещали  кусты;   и   с   криком
беспредельного отчаяния Клайд в ужасе проснулся и уже не заснул до утра.



43

   Однако мысль о происшествии на  озере,  так  упорно  возникавшую  среди
мыслей о его собственном  запутанном  положении,  Клайд  не  в  силах  был
отогнать, как ни старался. Она родилась из  случайного  сопоставления  его
личных тревог, которые потрясли  и  едва  не  расстроили  его  не  слишком
устойчивый рассудок, и этого, быть может, ужасного, но какого-то тихого  и
как бы невинного исчезновения двух людей на озере  Пасс.  Тело  девушки  -
какая-то странная сила заставляла его все время  думать  об  этом  -  было
найдено, а тело мужчины нет. В этой своеобразной подробности словно таился
навязчивый намек: Клайд невольно думал, что мужчина, быть может,  вовсе  и
не утонул. Ведь есть же злодеи, жаждущие отделаться от неугодных им людей,
- так, может быть, и этот мужчина отправился с девушкой на озеро, желая от
нее отделаться? Это, разумеется,  дьявольская  выдумка,  однако  в  данном
случае она, по-видимому, превосходно удалась.
   Но чтобы он сам поддался этому злому  внушению  и  поступил  так  же...
Никогда! Однако его положение с каждым часом становилось все  безвыходное:
чуть ли не ежедневно приходили письма от Роберты или записочки от  Сондры,
и снова его поражал контраст между ними - между  богатством  и  бедностью,
между весельем и мрачным отчаянием и неуверенностью.
   Роберте он решил не писать, но иногда разговаривал с нею  по  телефону,
стараясь отделываться ничего не значащими фразами. Как  она  поживает?  Он
очень рад, что она у своих, в деревне, - в такую погоду там, должно  быть,
гораздо лучше,  чем  на  фабрике.  Тут,  конечно,  все  идет  гладко,  все
по-старому, только вдруг посыпались заказы, и в последние два дня пришлось
очень  много  работать.  Он  всеми  силами  старается  скопить  денег  для
известной ей цели, а больше его ничто не тревожит, и она  тоже  не  должна
тревожиться. Он не писал ей, потому что много работы,  и  вряд  ли  сумеет
писать, - так много всяких дел. Но он  скучает,  не  видя  ее  на  обычном
месте, и надеется, что скоро они опять  встретятся.  Если  она  собирается
приехать в Ликург, как говорит, и считает, что ей нужно повидаться с  ним,
то это, пожалуй, можно устроить. Но действительно ли это необходимо именно
сейчас? Он так занят, он рассчитывает встретиться с нею несколько позже.
   И в то же время он писал Сондре, что, возможно, в следующую субботу,  а
уж восемнадцатого наверняка, приедет и увидится с нею.
   Так он хитрил сам с собой и  изворачивался,  подстрекаемый  страстью  к
Сондре и совершенно неспособный смотреть в  лицо  действительности,  когда
дело касалось  Роберты;  благодаря  этому  он  дождался  наконец  желанной
возможности вновь встретиться с Сондрой,  и  притом  в  такой  обстановке,
какой ему еще никогда в жизни не приходилось видеть.
   Когда  он  добрался  до  шейронской  пристани,  примыкающей  к  веранде
гостиницы на Двенадцатом озере, его встретили Бертина с братом  и  Сондра:
они приехали сюда за ним на моторной лодке  Грэнта,  спустившись  по  реке
Чейн.
   Прозрачные синие воды реки. Высокие, темные островерхие ели выстроились
по берегам, как часовые. Вдоль  западного  берега  легла  на  воду  полоса
черной тени; отражения деревьев отчетливы, как в зеркале. Повсюду, большие
и маленькие, белые, розовые, зеленые и коричневые дачи, навесы для  лодок,
купальни у самой воды. Кое-где, перед какой-нибудь роскошной дачей,  вроде
тех, что принадлежат Крэнстонам или Финчли, изящная  пристань.  Зеленые  и
синие байдарки и моторные  лодки.  Веселый,  яркий  отель  и  купальни  на
Сосновом мысе, где уже собралось много нарядной, рано выехавшей  за  город
публики. А затем лодочный сарай и пристань у дачи Крэнстонов. Две  овчарки
- новая покупка Бертины - лежат на  берегу  в  траве,  очевидно,  поджидая
возвращения хозяйки. Слуга Джон, один из шести слуг, взятых Крэнстонами на
дачу, стоит на пристани, готовый взять у Клайда его единственный  чемодан,
теннисную ракетку и палки для гольфа.  Однако  самое  сильное  впечатление
производит на Клайда большой дом, построенный не по строгим канонам, но со
вкусом, - к нему ведут  дорожки,  обсаженные  яркой  геранью;  с  огромной
веранды, уставленной плетеными креслами,  открывается  прекрасный  вид  на
озеро, там и сям виднеются автомобили; многочисленные гости  в  спортивных
костюмах отдыхают на веранде или прогуливаются в саду.
   По распоряжению Бертины Джон  провел  Клайда  в  просторную  комнату  с
окнами на озеро, чтобы