едва держусь на ногах и просто с ума схожу от страха.
   Милый, как же нам быть? Может быть, ты приедешь  за  мной  до  третьего
июля? Третьего они уезжают в Хемилтон, и  ты  непременно  должен  за  мной
приехать, ведь я никак не могу поехать  с  ними.  Это  за  пятьдесят  миль
отсюда. Я могла бы сказать им,  что  согласна  ехать,  если  б  только  ты
наверняка приехал за мной до их отъезда. Но я должна точно знать,  что  ты
приедешь, - совершенно точно!
   Клайд, с тех пор как я здесь, я только и делаю, что плачу. Если  бы  ты
был со мной, мне не было бы так плохо. Я стараюсь быть храброй, милый,  но
иногда поневоле думаю, что ты, может быть, никогда не  приедешь  за  мной.
Ведь ты ни разу не написал мне ни строчки и только  три  раза  говорил  со
мной по телефону за все время, что я здесь. Но я убеждаю себя, что  ты  не
можешь быть таким низким, тем более что ты мне обещал... Ведь ты приедешь,
правда? Почему-то меня теперь все так тревожит,  и  я  так  боюсь.  Клайд,
милый. Я думаю о прошлом лете и о теперешнем, и обо всех  своих  мечтах...
Милый, ведь ты, наверно, мог бы приехать и на  несколько  дней  раньше,  -
какая разница? Все равно, пускай у нас будет  немножко  меньше  денег.  Не
бойся, мы проживем и так. Я буду очень бережливой и экономной. Постараюсь,
чтобы к этому времени мои платья были готовы, а если  нет,  -  обойдусь  и
старыми, а эти закончу  после.  И  постараюсь  быть  совсем  мужественной,
милый, и не очень надоедать тебе, лишь бы ты приехал. Ты должен  приехать.
Клайд, ты же знаешь! Иначе невозможно, хотя ради тебя я  хотела  бы  найти
другой выход.
   Пожалуйста, Клайд, пожалуйста, напиши мне, что ты действительно  будешь
здесь в конце того срока, который ты сам назначил. Я так беспокоюсь, и мне
так одиноко здесь. Если ты не приедешь  вовремя,  я  сразу  же  вернусь  в
Ликург, чтобы тебя увидеть. Я знаю, ты будешь недоволен, что я так говорю,
но, Клайд, я не могу оставаться здесь, вот и все. И с папой и мамой я тоже
не могу поехать, так что выход только один. Наверно, я  ни  на  минуту  не
засну сегодня ночью. Умоляю тебя, напиши мне и повтори еще и еще, что  мне
нечего беспокоиться насчет твоего приезда. Если б ты мог приехать сегодня,
милый, или в конце этой недели, я бы не тосковала так. Но ждать еще  почти
две недели!.. У  нас  в  доме  уже  все  улеглись,  и  мне  пора  кончать.
Пожалуйста, милый, напиши мне сейчас же или, если не  можешь,  обязательно
позвони завтра по телефону, потому что у меня не будет  ни  минуты  покоя,
пока я не получу от тебя хоть какой-нибудь весточки.
   Твоя несчастная Роберта.
   P.S. Письмо вышло ужасное, но я просто не могла написать лучше.  Я  так
убита".

   Но в тот день, когда это письмо пришло в Ликург, Клайда там не было,  и
он  не  мог  сейчас  же  ответить.  И  потому  Роберта  в  самом  мрачном,
истерическом настроении, наполовину  убежденная,  что  он,  вероятно,  уже
уехал куда-нибудь далеко, ни словом ее не известив, в субботу написала ему
снова - и это было уже не письмо, а крик, истерический вопль:

   "Бильц, суббота, 14 июня.
   Дорогой Клайд!
   Предупреждаю тебя, что возвращаюсь  в  Ликург.  Я  просто  не  в  силах
оставаться здесь дольше. Мама тревожится и не понимает, почему я так много
плачу. Я теперь чувствую себя совсем больной. Я знаю, что обещала  пробыть
здесь до двадцать пятого или двадцать шестого, но ведь  ты  обещал  писать
мне, а ничего не пишешь, только иногда скажешь несколько слов по телефону,
и я просто с ума схожу. Я проснулась сегодня утром и сразу расплакалась  -
никак не могла сдержаться, и теперь у меня ужасно болит голова.
   Я так боюсь, что ты не  захочешь  приехать,  мне  так  страшно,  милый!
Умоляю тебя, приезжай и увези меня куда-нибудь, все равно  куда,  лишь  бы
мне уехать отсюда и не мучиться так. Я очень боюсь, что сейчас, когда я  в
таком состоянии, папа и мама могут заставить меня рассказать  им  все  или
сами обо всем догадаются.
   Клайд, ты никогда не поймешь, что со мной. Ты сказал, что приедешь, и я
иногда этому верю. А иногда я начинаю думать совсем другое, особенно когда
ты не пишешь и не звонишь по телефону, и уже  не  сомневаюсь,  что  больше
тебя не увижу. Если б ты написал, что приедешь я могла  бы  еще  потерпеть
здесь. Как только получишь это письмо, сейчас же напиши мне и точно  укажи
день, когда приедешь. Но не позже первого, пожалуйста, потому что я больше
не могу. Дольше первого я здесь не останусь.  Клайд,  я  самая  несчастная
девушка на свете, и это все  из-за  тебя.  Нет,  милый,  я  не  то  хотела
сказать. Ты был добр ко мне когда-то и теперь тоже, ведь ты обещал за мной
приехать. Я буду так благодарна тебе, если ты приедешь поскорее! Когда  ты
будешь читать это письмо, ты, наверно, подумаешь,  что  я  неблагоразумна,
но, пожалуйста, не сердись, Клайд! Только пойми: я просто с ума  схожу  от
горя и беспокойства, просто не знаю, что мне делать. Умоляю  тебя,  напиши
мне, Клайд! Если бы ты знал, как я жду хоть слова от тебя!
   Роберта".

   Этого письма, вместе с угрозой  приехать  в  Ликург,  было  достаточно,
чтобы привести Клайда почти в такое же состояние, в  каком  была  Роберта.
Подумать только, что у него больше нет ни  одного  благовидного  предлога,
чтобы убедить Роберту подождать с этим ее  окончательным  и  бесповоротным
требованием.  Он  отчаянно  напрягал  мозг.  Нельзя  писать   ей   длинные
Компрометирующие письма: это было бы безумием, раз он решил не жениться на
ней. Притом он весь еще был под впечатлением объятий и поцелуев Сондры.  В
таком настроении он не мог написать Роберте, даже если бы и хотел.
   И, однако, он понимал: Роберта в отчаянии,  и  надо  немедленно  что-то
сделать, как-то успокоить ее.  Через  десять  минут  после  того,  как  он
дочитал второе письмо, он  уже  пытался  вызвать  ее  по  телефону.  После
получасовых нетерпеливых усилий  ему  наконец  удалось  дозвониться  и  он
услышал ее голос, слабый и, как ему вначале показалось,  раздраженный  (на
самом деле им просто было плохо слышно друг друга).
   -  Алло,  Клайд,  алло!  Я  так  рада,  что  ты  позвонил.  Я   страшно
волновалась. Ты получил мои письма? А я уж собиралась утром уехать отсюда,
если ты до тех пор не позвонишь. Я просто  не  могу,  когда  от  тебя  нет
никаких вестей. Где ты был, дорогой? Ты помнишь, что я писала тебе о  моих
родителях? Они уезжают. Почему ты не пишешь, Клайд, или  хоть  не  звонишь
чаще? Как насчет того, что я тебе писала про третье  число?  Ты  приедешь,
это наверно? Или мне встретить тебя где-нибудь? Я так нервничала последние
три-четыре дня, но теперь, когда я опять с тобой поговорила, может быть, я
смогу немножко успокоиться. Пиши мне каждые два-три дня хоть по  нескольку
слов, непременно! Почему ты не хочешь, Клайд? Ты мне ни разу не написал за
то время, что я здесь. Я не могу рассказать тебе, в каком я состоянии. Мне
слишком трудно держать себя в руках.
   Очевидно, Роберта была очень расстроена и  встревожена,  если  говорила
так. В сущности, казалось Клайду,  она  разговаривает  очень  неосторожно;
правда, дом,  откуда  она  говорит,  в  это  время  совершенно  пуст.  Она
объяснила, что она там совсем одна и никто не может ее услышать, но Клайда
это мало успокоило. Он не  желал,  чтобы  она  называла  его  по  имени  и
упоминала о своих письмах к нему.
   Стараясь говорить не слишком ясно, он дал ей понять, что очень занят  и
что ему трудно писать ей так часто, как она считает  нужным.  Ведь  он  же
говорил ей, что приедет двадцать восьмого или около этого, если сможет. Он
и приехал бы, если бы мог, но  похоже,  что  ему  придется  отложить  свой
приезд еще на неделю, даже немного больше: до седьмого или восьмого  июля.
Тогда он успеет собрать еще пятьдесят долларов, - у него на этот счет есть
кое-какие соображения, эти деньги ему совершенно необходимы.  А  на  самом
деле (такова была задняя мысль Клайда) тогда он успеет в  конце  следующей
недели, - он так жаждал этого, - еще раз навестить  Сондру.  И  вдруг  это
требование Роберты. Не может  ли  она  поехать  со  своими  родителями  на
неделю-другую, а потом он приедет за ней или она приедет к нему?  Тогда  у
него будет больше времени...
   Но Роберта в ответ разразилась потоком горьких упреков и заявила,  что,
если так, она, безусловно, сейчас же вернется в Ликург, к Гилпинам,  и  не
станет тратить здесь время на то, чтобы готовиться к отъезду и  понапрасну
ждать Клайда, раз он и не собирается приезжать... И тут Клайд вдруг решил,
что можно с таким же успехом пообещать ей приехать третьего; а если  он  и
не  приедет,  то  в  крайнем  случае  тогда  сговориться  с  нею,  где  им
встретиться. Ибо даже теперь он не решил, что будет делать. Ему нужно  еще
немного времени, чтобы подумать... немного времени, чтобы подумать...
   И потому он сказал совсем другим тоном:
   - Ну послушай, Берта! Не сердись на меня, пожалуйста. Ты так  говоришь,
будто у меня нет никаких забот в связи с нашим  отъездом.  Ты  не  знаешь,
чего мне может стоить такой шаг. Не так-то просто  со  всем  покончить,  а
тебя, видно, это мало трогает. Я знаю, тебе тяжело и все такое, ну  а  мне
каково? Я делаю все, что только в моих силах; я должен обо всем  подумать.
Неужели ты не можешь просто потерпеть до третьего? Пожалуйста, потерпи.  Я
обещаю писать, а если не смогу, то буду через день тебе  звонить.  Хорошо?
Но я ни в коем случае не хочу, чтобы ты называла меня по имени, как только
что. Это наверняка может привести к неприятностям.  Пожалуйста,  не  делай
этого. В следующий раз, когда я буду звонить тебе,  я  просто  скажу,  что
тебя спрашивает мистер Бейкер, понимаешь? А ты после можешь  сказать,  что
это кто-нибудь из твоих знакомых.  А  если  в  крайнем  случае  что-нибудь
помешает нам выехать именно третьего, - ну, тогда, если  хочешь,  приезжай
сюда или куда-нибудь поблизости от Ликурга, и потом мы двинемся при первой
же возможности.
   Он говорил так мягко и умоляюще (но лишь потому,  что  был  вынужден  к
этому), в его голосе слышалась прежняя нежность и кажущаяся беспомощность,
которая когда-то совершенно покоряла Роберту и даже теперь пробудила в ней
странное, лишенное всякого основания чувство благодарности. И она сразу же
кротко, даже ласково ответила:
   - Нет, нет, милый, теперь я потерплю. Я не хочу беспокоить тебя, ты  же
знаешь. Это только сейчас так вышло, потому что мне было очень плохо, и  я
не могла с собой справиться. Ты это понимаешь, Клайд, правда? Я не могу не
любить тебя. И, наверно, всегда буду любить. И я совсем не  хочу  огорчать
тебя, милый, правда! Я постараюсь больше так не делать!
   И  Клайд,  услышав  в  ее  голосе  нотку  искренней  нежности  и  вновь
почувствовав свою прежнюю  власть  над  нею,  готов  был  снова  разыграть
влюбленного, лишь бы только Роберта  была  не  слишком  непреклонна  и  не
требовала, чтобы он немедленно ее  увез.  Хотя  он  больше  не  любит  ее,
говорил себе Клайд, и не думает на ней жениться, но ради той, другой, ради
своей мечты он может по крайней  мере  быть  добрым  к  ней,  не  так  ли?
Притвориться! Итак, этот разговор кончился примирением, основанным  на  их
новом уговоре.


   Накануне (в этот день кипучая жизнь на озерах,  откуда  он  только  что
возвратился, немного стихла) Клайд, Сондра,  Стюарт  и  Бертина  вместе  с
Ниной Темпл и  юношей  по  имени  Харлей  Бэгот,  гостившим  у  Тэрстонов,
проехали на автомобиле сначала к  Бухте  Третьей  мили  (небольшое  дачное
место, примерно в двадцати пяти милях к северу от Двенадцатого  озера),  а
оттуда, между двух стен огромных елей, - на озеро Большой  Выпи  и  другие
меньшие озера, затерянные в глуши бора, простиравшегося на север от  озера
Трайн. Клайд вспомнил теперь, какое странное впечатление произвели на него
эти глухие, почти безлюдные места. Это были дебри - в самом полном  смысле
слова.  Узкие,  размытые  дождем  грязные  дороги  с   глубокими   колеями
извивались меж высоких, молчаливых и сумрачных деревьев, повитых траурными
гирляндами ядовитых ползучих растений, и, лесу этому, казалось,  не  будет
конца. Жуткие, таинственные,  непролазные  трясины  и  топи  виднелись  по
сторонам этих дорог; там и сям они были, точно  покинутые  поля  сражений,
усеяны трупами деревьев: пропитанные сыростью гниющие  стволы,  наваленные
Друг на друга, иногда в четыре яруса, вязли, в зеленом  иле.  На  поросших
лишаями или мхом пнях и гнилых корягах блестели глаза  и  спинки  лягушек,
безмятежно греющихся в лучах июньского солнца; в воздухе  вилась  мошкара;
изредка мелькал хвост змеи, потревоженной неожиданным появлением машины  и
нырявшей в густые заросли ядовитых трав и водяных растений.
   Почему-то при виде одного из этих болот  Клайд  вспомнил  о  несчастном
случае на озере Пасс. Сам того  не  понимая,  он  подсознательно  оценивал
уединенность этого  заброшенного  места:  она  может  иной  раз  оказаться
полезной. И вдруг странная водяная птица с резким криком пролетела  где-то
близко и скрылась в темной чаще леса. От этого  крика  Клайд  вздрогнул  и
привстал в автомобиле: никогда в жизни он не  слыхал,  чтобы  так  кричала
птица.
   - Что это? - спросил он у Харлея Бэгота, который сидел рядом с ним.
   - Что именно?
   - Как будто птица... что-то сейчас пролетело там, позади...
   - Я не слышал никакой птицы.
   - Ну, разве? И такой странный крик... У  меня  просто  мороз  пошел  по
коже!
   В этом  почти  необитаемом  краю  Клайда  особенно  поражало  множество
уединенных озер, о существовании которых он никогда прежде не слыхал.  Вся
местность, по которой они сейчас ехали так быстро,  как  только  позволяли
покрытые непролазной грязью дороги, была  испещрена  озерами,  затерянными
среди густых хвойных  лесов.  И  лишь  очень  редко  можно  было  заметить
какие-нибудь признаки жилья, к которому вела едва приметная тропинка  либо
песчаная  или  ухабистая  дорога,  исчезавшая  среди  темных  деревьев.  В
большинстве берега самых дальних озер были почти  необитаемы,  и  одинокая
хижина  или  далекий  домик,  видневшиеся  над  гладью  вод  какого-нибудь
самоцвета в оправе из елей, вызывали всеобщее любопытство.
   Но почему ему все вспоминается то озеро в Массачусетсе! Та лодка!  Тело
девушки нашли, а тело ее спутника - нет... Какой все-таки ужас!
   Потом, сидя у себя в комнате после разговора с Робертой,  он  вспомнил,
что  еще  через  несколько  миль  машина  наконец  выехала   на   открытое
пространство в северной части  длинного  узкого  озера.  Южную  часть  его
отделял островок или мыс, за которым,  должно  быть,  озеро  тянулось  еще
далеко, с изгибами и поворотами, не видными с того места, где  остановился
автомобиль. Оно казалось  совсем  пустынным,  если  не  считать  небольшой
гостиницы и сарая для лодок в ближнем конце. На всем озере они не  увидели
в этот час ни одной байдарки или лодки. И как у  всех  других  озер,  мимо
которых они проезжали, по берегам его, вплоть до  самой  воды,  стояли  на
страже все те же высокие  темно-зеленые  островерхие  ели  с  раскидистыми
ветвями, совсем как дерево за его окном в Ликурге. А вдалеке на юго-западе
вздымались горбатые спины мягко очерченных зеленых Адирондакских  гор.  По
озеру шла рябь от легкого ветерка, вода его, блестевшая  на  солнце,  была
густого тона берлинской лазури, почти  черная;  это  означало,  как  после
сообщил проводник, бездельничавший на низкой веранде маленькой  гостиницы,
что здесь очень глубоко:
   - Тут все семьдесят футов будет, - и это в каких-нибудь  ста  футах  от
пристани.
   Харлея Бэгота интересовало, хороша ли  здесь  рыбная  ловли  (его  отец
предполагал через несколько дней приехать в эти места),  и  он  спросил  у
проводника, который, казалось, и не глядел на сидевших в автомобиле:
   - А какой длины это озеро?
   - Около семи миль.
   - А как насчет рыбы?
   - Закиньте удочку и увидите. Лучшее место во всей округе для рыбы вроде
черного окуня. Вон там, за островом,  на  южной  стороне,  есть  маленькая
бухта, так она считается лучшим местом для рыбной ловли  на  всех  здешних
озерах. Я раз видел, как двое наловили семьдесят пять рыбин за  два  часа.
Этого, пожалуй, хватит всякому, кто не собирается  начисто  разорить  наше
озеро. - И проводник, высокий, сухощавый человек с длинной узкой  головой,
с лицом, изрезанным морщинами,  грубовато  засмеялся,  оглядывая  приезжих
маленькими проницательными ярко-голубыми глазами. - Думаете нынче попытать
счастья?
   - Нет, это я не для себя  спрашиваю...  Может  быть,  сюда  приедет  на
будущей неделе мой отец. Я хотел знать, можно ли тут прилично устроиться.
   - Ну, удобства здесь, конечно, не такие, как на  озере  Рэкет,  зато  и
рыбка там не такая, как у нас.
   Он улыбнулся хитрой, многозначительной улыбкой.
   Клайд никогда еще не видел таких людей.  Его  заинтересовал  весь  этот
уединенный мир, со своими странностями и противоречиями, столь не  похожий
ни на ту городскую жизнь, какую он  только  и  знал  до  сих  пор,  ни  на
экзотическую роскошь, окружавшую его у Крэнстонов и  их  друзей.  До  чего
пустынный и странный край, как все здесь непохоже  на  людный,  оживленный
Ликург, до которого отсюда меньше ста миль, если идти к югу.
   - Эти места просто угнетают меня, - заявил Стюарт Финчли. - Так  близко
от нас - и такая огромная разница!  Похоже,  что  здесь  вообще  никто  не
живет.
   - Да так и есть, - отозвался  проводник.  -  Тут  только  и  попадаются
летние лагеря, да кое-кто приезжает осенью поохотиться на оленей и  лосей,
а больше тут никого не встретишь после первого сентября. Я в  этих  местах
ставлю капканы и служу проводником уже лет семнадцать  -  и  все  остается
по-старому, разве что больше народу стало приезжать летом на  озера  вроде
Двенадцатого.  Нужно  здорово  знать  этот  край,  если  хочешь   свернуть
куда-нибудь с главных  дорог.  Правда,  в  пяти  милях  западнее  проходит
железная дорога. Станция Ружейная. Летом от  нашей  гостиницы  туда  ходит
автобус. И еще есть что-то вроде дороги к Серому озеру и к  Бухте  Третьей
мили. Вы, верно, проезжали по ней: к нам только  так  и  можно  добраться.
Говорят, что будут прокладывать еще дорогу к Длинному озеру, но  пока  это
одни разговоры. А ко многим здешним озерам и вовсе нет таких дорог,  чтобы
автомобилю проехать. Одни тропы и даже лагерей приличных нет. Мы  с  Бадом
Эллисом ходили прошлым летом на Серое озеро - это тридцать миль отсюда,  -
так нам пришлось все тридцать миль идти пешком и весь свой багаж тащить на
себе. Но уж зато и рыбы и дичи вдоволь. Олени  и  лоси  приходят  сюда  на
водопой. Видал их так ясно, как вон то бревно на берегу.
   И Клайду вспомнилось впечатление, с которым он и его  спутники  уезжали
оттуда: едва ли, думалось им,  найдется  еще  где-нибудь  такой  пустынный
край, полный такой  таинственности  и  странного  очарования.  И  подумать
только, что это совсем недалеко от Ликурга: каких-нибудь сто миль по шоссе
и не больше семидесяти по железной дороге, как он случайно узнал.
   Теперь, в Ликурге, вернувшись к себе после объяснения  с  Робертой,  он
снова увидел на письменном столе газету с заметкой  о  трагедии  на  озере
Пасс и невольно еще раз тревожно, но решительно пробежал  глазами  все  до
последнего слова, - все многозначительные подробности и намеки. Как просто
и непринужденно эти двое пришли на пристань;  самым  обычным  образом,  не
внушая никому никаких подозрений, взяли лодку напрокат, чтобы  покататься,
и скрылись в северной части озера;  а  потом  -  перевернувшаяся  лодка  и
плавающие у берега весла и шляпы...  Он  читал,  стоя  у  окна;  было  еще
довольно светло. За окном раскинулись темные ветви ели, о которой он думал
накануне, - теперь она напомнила ему ели на берегах озера Большой Выпи.
   Но - великий боже! - что же это? О чем он думает?  Он,  Клайд  Грифитс!
Племянник Сэмюэла Грифитса! Что закралось ему в душу?  Убийство!  Вот  что
это такое! Эта страшная газета... п