как
величайшую  тайну  откопавшему  его  Бэртону  Бэрлею),   что   он,   Шорт,
рекомендовал  Клайду  некоего  доктора  Глена,  живущего   неподалеку   от
Гловерсвила; 4) когда разыскали самого  доктора  Глена  и  предъявили  ему
фотографии Клайда и Роберты, он смог опознать  Роберту,  но  не  Клайда  и
припомнил, в каком настроении она к нему пришла и что именно рассказывала;
этот рассказ ни в коей мере не бросал тени ни на  Клайда,  ни  на  нее,  и
потому Мейсон решил пока что им не заниматься. И,  наконец,  5)  благодаря
тем же героическим усилиям на сцене появился тот самый торговец в Утике, у
которого Клайд купил шляпу: он случайно наткнулся в  газете  на  интервью,
данное Бэрлеем во время пребывания  в  Утике,  и,  узнав  Клайда,  портрет
которого помещен был тут же вместе с портретом Барлея, поспешил  разыскать
Мейсона, который в результате увез с собою его показания, отпечатанные  на
машинке и надлежащим образом заверенные.
   Вдобавок девушка, ехавшая на пароходе "Лебедь" и обратившая внимание на
Клайда, припомнила и написала Мейсону, что Клайд был в соломенной шляпе  и
сошел  на  берег  в  Шейроне.  Этими  сведениями  целиком   подтверждались
показания капитана "Лебедя", и Мейсон  почувствовал,  что  провидение  или
судьба с ним заодно. И последним, но самым важным  для  Мейсона  оказалось
сообщение, полученное от одной жительницы  Бедфорда  (штат  Пенсильвания).
Она писала, что они с мужем провели неделю, с третьего по десятое июля, на
озере Большой Выпи - жили в палатке на восточном берегу озера, в южной его
части. И вот восьмого июля, часов в шесть вечера, когда  они  катались  на
лодке, она услышала жалобный,  печальный  крик  -  казалось,  женщина  или
девушка взывала о помощи. Этот крик доносился  откуда-то  очень  издалека,
как будто из-за острова, расположенного к юго-западу  от  залива  где  они
ловили рыбу.
   Мейсон решил умолчать об этом сообщении, так же как  и  об  аппарате  и
пленках и о проступке Клайда в Канзас-Сити, и скрывать  эти  данные,  если
удастся,  до  самого  процесса,  когда  защита  уже  не  сумеет   как-либо
опровергнуть или смягчить их.
   А Белнеп и Джефсон не могли придумать, что можно было бы  еще  сделать:
оставалось только натаскивать Клайда, чтобы он  сумел  полностью  отрицать
свою вину, ссылаясь на душевный кризис, пережитый им по приезде на Луговое
озеро; следовало также дать какие-то разъяснения по  поводу  двух  шляп  и
чемодана. Правда, был еще костюм, брошенный в озеро близ дачи  Крэнстонов,
но после того как там побывал некий весьма усердный  рыболов,  костюм  был
выужен, вычищен, выглажен и  теперь  висел  в  запертом  шкафу  в  конторе
Белнепа и Джефсона. Оставался еще и аппарат, попавший на дно озера Большой
Выпи, но все розыски его оказались безуспешными, и Джефсон  сделал  вывод,
что аппаратом, должно быть, завладел Мейсон,  а  потому  следует  возможно
раньше, при первом же удобном случае, упомянуть  о  нем  на  суде.  Но  то
обстоятельство, что Клайд, пусть нечаянно, ударил  им  Роберту,  пока  что
решено было отрицать, хотя при вторичном  обследовании  тела  -  для  чего
пришлось извлечь его из могилы в Бильце - на лице покойной были обнаружены
еще сохранившиеся следы, которые в какой-то мере соответствовали  размерам
и форме аппарата.
   Начать с того, что Белнеп и Джефсон очень мало полагались на Клайда как
на свидетеля. Сумеет ли он  рассказать  о  том,  как  все  это  случилось,
настолько  откровенно,  с  такой  силой  и  искренностью,  чтобы   убедить
присяжных, что он ударил Роберту, совсем того не  желая?  Ведь  именно  от
этого зависит, поверят ли ему присяжные, все равно, есть  ли  следы  удара
или нет. А если не поверят, что удар был неумышленным,  значит,  наверняка
обвинительный приговор.
   Итак, они  готовились  к  процессу,  а  пока  что  старались  исподволь
подобрать благоприятные сведения и  показания  насчет  прежнего  поведения
Клайда. Но им изрядно мешало то обстоятельство, что в Ликурге,  разыгрывая
роль примерного юноши, он на самом деле вел себя совсем не примерно и  что
его первые шаги на деловом поприще в Канзас-Сити окончились скандалом.
   Было и еще одно очень серьезное осложнение - это понимали как Белнеп  и
Джефсон, так и прокурор: за все время, пока Клайд сидел в тюрьме, ни  один
человек из его семьи или семьи его дяди не  явился,  чтобы  вступиться  за
него, и сам он никому, кроме Белнепа и Джефсона, не говорил, где живут его
родители. Но ведь если вообще возможно отстоять и обелить  Клайда,  крайне
важно было бы - об этом не раз толковали Белнеп и  Джефсон,  -  чтобы  его
мать, или отец, или хотя бы сестра, или брат замолвили за  него  словечко!
Иначе сложится впечатление, что он всегда был паршивой овцой, разнузданным
бродягой, и потому все, кто его знал, теперь сознательно его избегают.
   Поэтому, совещаясь с Дарра Брукхартом, адвокаты заговорили о  родителях
Клайда и узнали,  что  ликургские  Грифитсы  решительно  возражают  против
появления на сцене кого-либо из их западных родичей. Две ветви этой семьи,
пояснил Брукхарт, принадлежат  к  совершенно  разным  слоям  общества,  их
разделяет  глубокая  пропасть,  и  ликургским  Грифитсам  были  бы  весьма
неприятны всякие разговоры на этот счет. Кроме того, нельзя ручаться, что,
попав в Ликург, родители  Клайда  не  окажутся  игрушкой  в  руках  желтой
прессы. Брукхарт сообщил  Белнепу,  что,  по  мнению  Сэмюэла  и  Гилберта
Грифитсов, самое лучшее (если Клайд не возражает) оставить  его  ближайших
родственников в тени. В сущности, от этого в какой-то мере будет  зависеть
их материальная помощь Клайду.
   Клайд  разделял  желание  Грифитсов,  хотя  все,  кто   часто   с   ним
разговаривал и слышал, как он жалеет о случившемся, - ведь это такой  удар
для матери, - не сомневались, что он связан с матерью узами горячей любви.
Истина заключалась в том, что Клайда теперь  мучили  страх  и  стыд  перед
матерью: как она отнесется к положению,  в  котором  он  очутился,  к  его
нравственному, если не  общественному  падению?  Поверит  ли  она  выдумке
Белнепа и Джефсона о нравственном перевороте, который он будто бы пережил?
Но даже помимо этого, - подумать только, что она придет сюда  и  посмотрит
на него,  такого  жалкого,  сквозь  эти  железные  прутья,  и  надо  будет
выдержать ее взгляд, и придется разговаривать с нею изо дня в день! Ох, уж
эти ясные, вопрошающие, измученные глаза! И она будет  сомневаться  в  его
невиновности - ведь вот даже Белнеп и Джефсон, хоть  и  составляют  всякие
планы для его защиты, все-таки сомневаются,  действительно  ли  он  ударил
Роберту нечаянно, а не намеренно. Они не совсем этому  верят  и,  пожалуй,
так и скажут матери. Так неужели его набожная, богобоязненная, ненавидящая
всякое злодеяние мать поверит ему больше, чем они?
   И когда Клайда снова спросили, следует ли, по его мнению, вызывать  его
родителей, он ответил, что пока ему лучше не видеться  с  матерью,  -  это
бесполезно и будет только мучительно для обоих.
   К счастью, думал он, никакие сведения обо всем, что  с  ним  случилось,
по-видимому, еще не дошли до его  родных  в  Денвере.  В  силу  их  особых
религиозных и моральных воззрений, мирские,  исполненные  разврата  газеты
никогда не допускались в их дом и миссию. А ликургские Грифитсы не  желали
им ничего сообщать.
   Но однажды вечером (примерно в то время, когда Белнеп и Джефсон  весьма
серьезно обсуждали вопрос об отсутствии  родителей  Клайда  и  о  том,  не
следует ли что-то предпринять на этот счет)  Эста,  которая  вскоре  после
переезда Клайда в Ликург вышла замуж и жила в юго-восточной части Денвера,
случайно прочитала в "Роки маунтейн ньюс" следующую заметку,  напечатанную
сразу после того, как совет присяжных в Бриджбурге решил, что дело  Клайда
должно быть передано в суд:

   "УБИЙЦА РАБОТНИЦЫ ПРЕДАН СУДУ
   Бриджбург, штат Нью-Йорк, 8 августа.  Состоялось  экстренное  заседание
совета присяжных, назначенное губернатором Стаудербеком  для  рассмотрения
дела Клайда Грифитса, племянника богатого фабриканта воротничков в Ликурге
(штат Нью-Йорк), носящего ту же фамилию. Клайд Грифитс был недавно обвинен
в убийстве мисс Роберты Олден из Бильца (штат  Нью-Йорк),  совершенном  на
озере Большой Выпи в Адирондакских горах 8 июля сего года.  Сегодня  совет
присяжных подтвердил обвинительное заключение  по  делу  Клайда  Грифитса,
обвиняемого в убийстве с заранее обдуманным намерением.
   В соответствии с этим решением Грифитс, упорно  утверждающий,  несмотря
на почти неоспоримые улики, что предполагаемое  убийство  было  фактически
несчастным случаем, в  сопровождении  своих  адвокатов  Элвина  Белнепа  и
Рубена Джефсона предстал  перед  судьей  Верховного  Суда  Оберуолцером  и
заявил, что он  невиновен.  Он  оставлен  под  стражей  до  суда,  который
назначен на 15 октября.
   Грифитсу всего  22  года;  вплоть  до  дня  ареста  он  был  в  Ликурге
признанным членом светского общества. Предполагают, что он оглушил и затем
утопил свою  возлюбленную,  молодую  работницу,  которую  он  обольстил  и
собирался оставить ради девушки со средствами.  Защитники  по  этому  делу
приглашены богатым дядей обвиняемого, фабрикантом из Ликурга,  который  до
сих пор держится в стороне. Помимо этого, как здесь утверждают,  никто  из
родных не выступил в его защиту".

   Эста тотчас бросилась к матери. Несмотря на точность  и  ясность  этого
сообщения, она не хотела верить, что речь  идет  о  Клайде.  И  все  же  в
упоминании о месте происшествия и в именах  была  роковая,  неопровержимая
правда: богатые Грифитсы из Ликурга, отсутствие родных.
   Несколько минут езды на трамвае, и она уже в  доме  на  Бидуэл-стрит  -
здесь находились меблированные комнаты и миссия, известная  под  названием
"Звезда  упования";  вряд  ли  эта  миссия  была  много  лучше  той,   что
существовала прежде в  Канзас-Сити,  Правда,  здесь  было  довольно  много
комнат, где приезжие за  двадцать  пять  центов  находили  приют  на  ночь
(считалось, что таким образом окупается содержание дома), однако  все  это
требовало большого труда и приносило очень мало дохода. К тому же Фрэнк  и
Джулия, которым уже давно опостылело  тоскливое  однообразие  окружающего,
теперь всерьез старались освободиться от всего этого и всю тяжесть  работы
в миссии переложили на плечи отца и матери.  Джулия,  которой  уже  минуло
девятнадцать лет, служила кассиршей в  ресторане,  а  Фрэнк  -  ему  скоро
должно  было   исполниться   семнадцать   -   нашел   недавно   работу   в
фруктово-овощном магазине. Теперь в доме оставался  днем  только  один  из
детей - незаконный сын Эсты, маленький Рассел  (ему  шел  четвертый  год);
дедушка с бабушкой из осторожности выдавали его за  сироту,  усыновленного
ими в Канзас-Сити. Это был темноволосый  мальчик,  несколько  напоминавший
Клайда, в уже в столь раннем возрасте его, как прежде Клайда, обучали всем
основным истинам, которые так раздражали Клайда в пору его детства.
   Когда пришла Эста (ныне очень скромная и степенная  замужняя  женщина),
миссис Грифитс была занята уборкой: подметала, вытирала пыль, приводила  в
порядок постели.  Но,  взглянув  на  бледную,  растерянную  дочь,  которая
явилась в необычный  час  и  кивком  позвала  мать  в  соседнюю  пустующую
комнату, миссис Грифитс, за годы всевозможных испытаний  более  или  менее
привыкшая к подобным неожиданностям, прервала работу, и глаза ее  внезапно
затуманились предчувствием недоброго. Что за новая беда  грозит  им  всем?
Ибо робкие серые глаза Эсты и весь ее вид предвещали несчастье.  Развернув
газету, которую она держала в руках, и с тревожной заботой глядя на  мать,
Эста указала на  заметку.  Миссис  Грифитс  стала  просматривать  газетные
строки. Но что это?

   "УБИЙЦА РАБОТНИЦЫ ПРЕДАН СУДУ"
   "ОБВИНЕН В УБИЙСТВЕ МИСС РОБЕРТЫ ОЛДЕН... НА ОЗЕРЕ БОЛЬШОЙ ВЫПИ,
   В АДИРОНДАКСКИХ ГОРАХ, 8 ИЮЛЯ СЕГО ГОДА"
   "ОБВИНЯЕМОГО В УБИЙСТВЕ С ЗАРАНЕЕ ОБДУМАННЫМ НАМЕРЕНИЕМ"
   "НЕСМОТРЯ НА ПОЧТИ НЕОСПОРИМЫЕ УЛИКИ, ЗАЯВИЛ, ЧТО ОН НЕВИНОВЕН"
   "ОСТАВЛЕН ПОД СТРАЖЕЙ ДО СУДА, КОТОРЫЙ НАЗНАЧЕН НА 15 ОКТЯБРЯ"
   "ОГЛУШИЛ И ЗАТЕМ УТОПИЛ СВОЮ ВОЗЛЮБЛЕННУЮ"
   "НИКТО ИЗ РОДНЫХ НЕ ВЫСТУПИЛ В ЕГО ЗАЩИТУ"

   Так ее глаза и мозг автоматически выхватывали важнейшие строки. И снова
так же быстро пробегали по ним:

   "КЛАЙД ГРИФИТС, ПЛЕМЯННИК БОГАТОГО ФАБРИКАНТА
   ВОРОТНИЧКОВ В ЛИКУРГЕ (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)"

   Клайд, ее сын! И совсем недавно, - нет, уже  больше  месяца...  (они  с
Эйсой даже стали беспокоиться, что он  не...)  восьмого  июля!  А  сегодня
одиннадцатое августа! Значит - да! Но нет,  это  не  ее  сын!  Невозможно!
Клайд - убийца девушки, которая была его возлюбленной!  Но  он  совсем  не
такой! Он писал ей, что делает успехи: он заведующий большим отделением на
фабрике, у него прекрасное будущее. Но ни слова  ни  о  какой  девушке!  И
вдруг! Да, но была же та  девочка  в  Канзас-Сити...  Боже  милостивый!  И
Грифитсы в Ликурге, брат ее мужа, - они знают все и не написали!  Конечно,
им стыдно и противно. Или все равно. Хотя нет, ведь Сэмюэл пригласил  двух
адвокатов. Но какой ужас! Эйса!  Другие  дети!  Что  будет  в  газетах!  А
миссия! Придется снова бросить все и уехать куда-нибудь  в  другой  город.
Однако виновен он или нет? Она должна это знать, прежде чем осудить его. В
газете говорится, что он  не  признал  себя  виновным.  О,  этот  мерзкий,
грешный, блестящий отель в Канзас-Сити! Эти  испорченные  юноши  -  друзья
Клайда. Эти два года, когда он блуждал неизвестно где, не писал родителям,
жил под именем Гарри Тенета! Что он делал? Чему учился?
   Она стояла неподвижно, преисполненная безмерного страдания и ужаса,  от
которых ее в эту минуту  не  могла  защитить  даже  вера  в  откровение  и
утешение, в божественные истины  и  божественное  милосердие  и  спасение,
вера, которую она всегда проповедовала. Ее мальчик! Ее  Клайд!  В  тюрьме,
обвиняемый в убийстве! Она должна телеграфировать, написать,  может  быть,
поехать туда. Но как достать денег? И что делать там, когда  она  приедет?
Где взять мужество и веру, чтобы все это вынести? И опять-таки:  ни  Эйса,
ни Фрэнк, ни Джулия не должны знать. Эйса с его воинствующей и все же  как
бы бессильной верой, с усталыми глазами  и  слабеющим  телом...  И  почему
Фрэнк и Джулия, едва вступающие в жизнь, должны нести на себе такое бремя,
такое клеймо?
   Боже милостивый! Неужели ее несчастья никогда не кончатся?
   Она обернулась; большие, огрубевшие от работы руки ее дрожали, и в  них
дрожала  газета.  Эста  стояла  рядом;  она  в  последнее  время  особенно
сочувствовала матери, понимая, как много тяжелого  ей  пришлось  пережить.
Мать порою казалась такой усталой, а теперь еще  этот  удар!  Однако  Эста
знала, что мать сильнее  всех  в  семье  -  такая  крепкая,  широкоплечая,
смелая; пусть на свой лад - упрямая, негибкая,  -  она  все  же  настоящий
кормчий душ.
   - Мама, я просто не могу поверить, что это Клайд!  -  только  и  сумела
сказать Эста. - Это просто невозможно, правда?
   Но миссис Грифитс все смотрела на зловещий  газетный  заголовок,  потом
быстро обвела  своими  серо-голубыми  глазами  комнату.  Широкое  лицо  ее
побледнело,  словно  облагороженное  безмерным  напряжением  и   безмерным
страданием. Ее грешный, заблудший и, конечно, несчастный сын  так  безумно
мечтал выдвинуться, сделать карьеру, и вот ему  грозит  смерть,  казнь  на
электрическом стуле за преступление, за убийство! Он убил кого-то - бедную
работницу, говорится в газете.
   - Шш!.. - прошептала она, многозначительно приложив палец к губам. - Он
(это  значило  -  Эйса)  пока  не  должен  знать.   Нужно   прежде   всего
телеграфировать или написать. Пусть ответят на  твой  адрес.  Я  дам  тебе
денег. Но мне надо на минутку присесть. Ослабела немного.  Я  сяду  здесь.
Дай мне Библию.
   Миссис Грифитс присела на  край  простой  железной  кровати,  взяла  со
столика Библию и инстинктивно раскрыла ее на псалмах 3 и 4.

   "Господи, как умножились враги мои".
   "Когда я взываю, услышь меня, боже правды моей".

   И затем про себя, внешне даже спокойно, она прочитала 6, 8, 10, 13, 23,
91 псалмы, а Эста стояла рядом в безмолвном и горестном удивлении.
   - О мама, я не могу этому поверить! Это так ужасно!
   Но миссис Грифитс продолжала  читать.  Казалось,  она  наперекор  всему
сумела укрыться в каком-то тихом пристанище, где  хотя  бы  в  эти  минуты
ничто человеческое, злое и греховное не могло ее настигнуть.  Наконец  она
совершенно спокойно закрыла книгу и поднялась.
   - Теперь мы должны подумать,  что  написать  в  телеграмме  и  кому  ее
послать. Я хочу  сказать,  Клайду,  конечно...  в  этот...  как  его...  в
Бриджбург, - прибавила она, заглянув в газету, и тут же  процитировала  из
Библии: "Страшный в правосудии, услышь нас, боже". - Или, может быть, этим
двум адвокатам, тут есть их имена. Я  боюсь  телеграфировать  брату  Эйсы,
вдруг он ответит Эйсе. ("Ты - оплот мой и сила моя. На тебя уповаю").  Но,
я думаю, Клайду передадут телеграмму, если послать ее  на  имя  судьи  или
этих адвокатов, как по-твоему? Нет, пожалуй, пошлем  лучше  прямо  Клайду.
("Он водит меня к водам тихим"). Нужно просто написать, что я прочла о нем
в газете, и все же любовь моя с ним, и я верю в него, но он должен сказать
мне всю правду и написать, что мы должны делать. Если  ему  нужны  деньги,
надо будет подумать, как их достать ("Он укрепляет душу мою").
   И тут, утратив кратковременное внешнее  спокойствие,  она  вновь  стала
ломать своя большие огрубевшие руки.
   - Нет, этого не может быть. Боже мой, нет? Ведь  он  мой  сын.  Все  мы
любим его и верим в него. Мы должны сказать ему  об  этом.  Бог  освободит
его. Бодрствуй и молись! Не теряй веры. Под сенью крыл его обретешь  покой
душевный...
   Она была вне себя и едва сознавала,  что  говорит.  Эста,  стоя  рядом,
повторяла:
   -  Да,  мама!  Да,  конечно!  Я  напишу,  телеграфирую!  Конечно,   ему
передадут?
   Но в то же время она думала: "Господи, господи! Обвинен  в  убийстве  -
что может быть хуже! Нет, конечно, это неправда. Этого не может быть. Что,
если он узнает! (Она думала о муже.) И это - после истории с  Расселом.  И
после неприятностей, которые были у Клайда в Канзас-Сити... Бедная мама! У
нее столько горя..."
   Немного  погодя,  стараясь,  чтобы  их  не  заметил  Эйса,   помогавший
прибирать в соседней комнате, они обе спустились в зал миссии, где  стояла
тишина и многочисленные надписи на стенах возвещали милосердие, мудрость и
вечную справедливость господа бога.



18

   Телеграмма,  составленная  в  вышеописанном   духе,   была   немедленно
отправлена на имя Белнепа и Джефсона, и они посоветовали Клайду сейчас  же
ответить, что у него все в порядке: он  имеет  прекрасных  защитников,  не
нуждается в денежной помощи, и, пока его защитники  не  посоветуют,  лучше
никому из родных не приезжать сюда, поскольку  все,  что  можно  для  него
сделать, уже делается. В то же время они и сами написали  миссис  Грифитс,
заверяя ее в своем желании помочь Клайду и рекомендуя пока не  вмешиваться
в ход событий.
   Таким образом, опасность появления западных Грифитсов на  Востоке  была
устранена; однако Белнеп и Джефсон отнюдь не возражали бы, чтобы кое-какие
сведения о родителях Клайда, об их занятиях, местонахождении, верованиях и
привязанности к сыну просочились в газеты,  которые  упорно  подчеркивали,
что близкие не  проявляют  к  нему  ни  малейшего  интереса.  Поэтому  для
адвокатов  вышло  очень  удачно,  что  телеграмма  матери,  полученная   в
Бриджбурге,   немедленно   была   прочитана   людьми,   которые   особенно
интересовались этим делом и поспешили по секрету  сообщить  ее  содержание
кое-кому из публики и из представителей печати; в результате все семейство
в Денвере тотчас было разыскано и проинтервьюировано.  И  вскоре  во  всех
западных и восточных газетах появились более или  менее  полные  отчеты