во всех направлениях, и почти  на
всех лицах - мысль о предстоящих развлечениях и встречах, а он - он  один,
и, возможно, сейчас ему придется вернуться  и  пойти  куда-то:  обедать  -
одному, в театр - одному, и домой он вернется один, а завтра  утром  опять
на работу. Клайд уже почти решил, что  его  постигла  неудача,  как  вдруг
неподалеку в толпе увидел Гортензию.  Она  была  изящно  одета:  в  черном
бархатном жакете  с  красновато-коричневым  воротником  и  обшлагами  и  в
большой круглой бархатной шляпе с красной кожаной пряжкой  сбоку.  Щеки  и
губы были слегка подкрашены. Глаза блестели.  И,  как  всегда,  она  была,
видимо, очень довольна собой.
   - Хэлло,  я  опоздала,  да?  Но  я  никак  не  могла  поспеть  вовремя.
Понимаете, я забыла, что обещала увидеться с одним  парнишкой  -  это  мой
друг, тоже чудный мальчик, - и только в шесть часов вспомнила, что у  меня
назначено два свидания. Вышло так неприятно. Мне  надо  было  предупредить
кого-нибудь из вас. Я совсем уже собралась позвонить вам и уговориться  на
другой вечер, да вспомнила, что вас нет на службе после шести. Том никогда
не задерживается после  шести.  А  Чарли  всегда  на  работе  до  половины
седьмого и даже позже иногда, и он очень милый мальчик - никогда не дуется
и не ворчит. Он тоже хотел сегодня повести  меня  в  ресторан  и  потом  в
театр. Он работает в табачном киоске в "Орфии". Ну вот, я  ему  позвонила.
Он был не очень-то доволен. Но я  сказала,  что  мы  встретимся  в  другой
вечер. Ну, что же, вы рады? Вы понимаете, что ради вас я  огорчила  Чарли,
такого красивого мальчика?
   Она уловила тревожное, ревнивое и  в  то  же  время  робкое  выражение,
мелькнувшее в глазах Клайда, пока она говорила о другом своем  поклоннике.
Мысль, что можно заставить его ревновать,  привела  Гортензию  в  восторг.
Итак, она окончательно покорила его! И она тряхнула головой и  улыбнулась,
идя с ним в ногу.
   - Еще бы, так мило с вашей стороны, что вы пришли.
   Клайд заставил себя сказать это, хотя  от  ее  слов  о  Чарли,  "чудном
мальчике", у него перехватило горло и сердце сжалось. Ну разве  сможет  он
удержать такую красивую и такую своевольную девушку!
   - А у  вас  сегодня  шикарный  вид,  -  продолжал  он,  заставляя  себя
поддерживать разговор и сам немного удивляясь, что ему это удается. -  Вам
идет эта шляпка, и жакет тоже.
   Он не отрываясь смотрел на нее, и в глазах его светилось  восхищение  и
жадная, голодная страсть. Он хотел бы поцеловать ее прямо в  губы,  но  не
смел здесь, на улице, да и нигде пока не осмелился бы.
   - Не удивительно, что все вас приглашают. Вы такая  красивая!..  Хотите
приколоть к жакету розы?
   Они проходили в эту минуту мимо цветочного магазина, и у Клайда явилась
мысль поднести ей цветы. Он слышал от Хегленда, что женщины любят  мужчин,
которые делают им подарки.
   - Да, конечно, от роз я не откажусь,  -  ответила  Гортензия,  входя  в
магазин. - Или, пожалуй, лучше букетик фиалок. Они  такие  милые.  И  они,
кажется, больше подойдут к моему жакету.
   Ей понравилось, что Клайд подумал о  цветах.  И  он  говорил  ей  такие
приятные вещи. В то же время она была убеждена, что он  очень  мало  знает
девушек, а может быть, и вовсе не  знает.  А  она  предпочитала  мужчин  и
юношей более опытных, которые не так легко покорялись бы ей, которых  было
бы не так легко удержать. Однако она не могла не думать, что Клайд  чем-то
лучше мужчин, к которым  она  привыкла,  тоньше,  благороднее.  И  потому,
несмотря на всю его неуклюжесть (с  ее  точки  зрения),  она  готова  была
оставить его около себя и посмотреть, как он будет вести себя дальше.
   - Вот эти шикарные! - воскликнула она, выбрав  довольно  большой  букет
фиалок и прикладывая их к жакету. - Эти мне нравятся!
   И пока Клайд расплачивался, она вертелась перед  зеркалом,  пристраивая
фиалки по своему вкусу. Наконец,  довольная  эффектом,  она  обернулась  к
Клайду с возгласом:
   - Ну вот, я готова! - и взяла его под руку.
   Клайд, немало напуганный ее развязными манерами, не знал, что  сказать.
Но напрасно он тревожился - Гортензия всецело была  поглощена  собственной
персоной.
   - Ну, скажу я вам, и неделька же у меня выдалась! Каждый  вечер  танцы.
Возвращалась домой в три часа. А в воскресенье танцевали  почти  до  утра.
Да, скажу я вам, последний вечер был самый трудный. Вы были когда-нибудь у
Бэркета?  Это  у  перевоза   Гиффорда,   знаете?   Очень   модное   место,
замечательное, немного дальше "Биг-блю" на Тридцать девятой  улице.  Летом
дансинг, а зимой тут же каток и можно танцевать на  льду.  И  очень  милый
маленький оркестр.
   Клайд любовался игрой ее губ, блеском глаз  и  живостью  жестов,  очень
мало задумываясь над тем, что именно она говорит.
   - С нами был Уоллес  Трон...  Ну  и  мальчишка!  Когда  мы  стали  есть
мороженое, он пошел в кухню, вымазал лицо сажей, взял у официанта куртку и
передник и стал нам прислуживать. Смешной мальчишка!  А  какие  фокусы  он
проделывал с тарелками и ложками!
   Клайд вздохнул: он отнюдь не отличался такими талантами, как этот Трон.
   - А потом, в понедельник утром, мы все вернулись  домой  около  четырех
часов, а в семь мне уже нужно вставать. Я была как вареная рыба.  Меня  бы
уволили, если б не славный народ в магазине и не мистер Бек. Это,  знаете,
заведующий в моем отделе. По правде говоря, я его так  мучаю,  беднягу.  В
магазине я делаю, что хочу. Раз я  очень  опоздала  после  завтрака;  одна
подруга взяла мою карточку и отбила за меня время  на  контрольных  часах,
понимаете? А тут вошел мистер Бек и увидел ее. А после, уже часа в два, он
мне говорит: "Послушайте, мисс Бригс (он всегда называет меня мисс  Бригс;
я не позволяю называть себя по-другому. Он еще стал бы вольничать, если бы
я позволила), этот номер не пройдет - передавать  карточку.  Надо  бросить
эти штучки". А я только расхохоталась. Он иногда так брюзжит на нас! Но  я
все равно поставила его на место. Он, понимаете ли, немножко  неравнодушен
ко мне - кто-кто, а он меня ни за что на свете не уволит. Я и говорю  ему:
"Послушайте, мистер Бек, вы со мной не разговаривайте таким  тоном.  Я  не
часто опаздываю, у меня нет такой привычки. И потом, я могу найти  себе  и
другую службу в Канзас-Сити. Если уж так повелось, что стоит мне в  кои-то
веки  опоздать,  как  сразу  начинаются  разговоры,  -  так,   пожалуйста,
увольняйте меня, и все". Не могла же я позволить, чтобы он говорил со мной
таким тоном. Как я думала, так и вышло,  -  он  сразу  сдался.  Он  только
сказал: "Ну, все равно, я вас предупредил. В другой раз вас может  увидеть
мистер Тирни, и тогда вы  попробуете,  каково  служить  в  другом  месте".
Конечно, он сказал это все ради смеха и  знал,  что  я  тоже  дурачусь.  Я
расхохоталась. А через две минуты он смеялся с мистером Скоттом, я видела.
Но, черт возьми, я иногда выкидываю там штучки!
   Наконец они подошли к ресторану Фриссела, и Клайд, не сказавший за  всю
дорогу и двух слов, вздохнул с облегчением. В первый раз в  жизни  он  мог
гордиться тем, что угощает девушку в таком шикарном месте. Теперь он  и  в
самом деле кое-чего добился. У  него  -  настоящий  роман!  Гортензия  так
высоко  ценила  себя,  так  настойчиво  подчеркивала   свои   приятельские
отношения с множеством девушек и молодых людей, весело  проводящих  время,
что Клайду казалось, будто до сих  пор  он  вовсе  и  не  жил.  Он  быстро
вспоминал, о чем она рассказывала: Бэркет, катание на коньках и  танцы  на
льду... Уоллес Трон... молодой продавец из табачного киоска, с которым она
должна была встретиться сегодня... мистер Бек, ее  начальник  в  магазине,
настолько влюбленный, что не в силах ее  уволить...  И,  глядя,  как  она,
совсем не думая о состоянии его кошелька, заказывает обед по своему вкусу,
Клайд любовался ее лицом, фигурой, формой кисти, по которой  можно  судить
об изяществе и красоте всей руки, высокой, вполне сформировавшейся грудью,
изгибом  бровей,  нежной  округлостью  щек  и  подбородка.  Притом  Клайда
волновал ее мягкий, вкрадчивый голос. Он был восхищен. Вот если  бы  такая
девушка принадлежала ему!
   А она и здесь, как на улице, продолжала  болтать  о  себе,  и  на  нее,
видимо, не производило никакого  впечатления,  что  она  обедает  в  таком
месте, которое Клайду казалось  совершенно  замечательным.  В  те  минуты,
когда Гортензия не смотрелась в зеркало, она изучала меню и выбирала,  что
ей нравится: барашек в мятном желе... нет, омлет она не  любит  и  ростбиф
тоже... Ах, вот что: филе-миньон с грибами... В конце концов она прибавила
к этому сельдерей и цветную капусту. И ей хотелось бы  коктейль.  Да,  да,
Клайд слышал от Хегленда, что обед ничего не стоит без маленькой  выпивки,
и потому нерешительно предложил коктейль.  А  Гортензия,  выпив  коктейль,
потом другой, стала еще оживленнее, веселее и болтливее, чем прежде.
   Но  Клайд  заметил,  что  она  продолжает  держаться  с  ним  несколько
отчужденно, безразлично. Когда он робко пытался перевести разговор  на  их
отношения, на  свое  чувство  к  ней,  выяснить,  не  влюблена  ли  она  в
кого-нибудь другого, она  обрывала  его,  заявляя,  что  ей  нравятся  все
молодые люди: все одинаково. Они все так милы, так внимательны к  ней.  Да
так и должно быть! Иначе она не станет вести с ними знакомство. Тогда  они
ей ни к чему!  Ее  живые  глаза  сверкали,  и  она  вызывающе  встряхивала
головой.
   И Клайд был пленен всем этим. Ее жесты, позы, гримаски, все ее движения
были чувственными и  многообещающими.  Казалось,  ей  нравилось  дразнить,
обещать, делать вид, что она готова сдаться, а затем отказываться от  всех
обещаний, притворяясь целомудренно-сдержанной, словно у нее и в мыслях  не
было того, что ей приписывали.
   Клайда возбуждало и приводило в трепет уже одно то, что она была здесь,
рядом. Это была пытка, но сладкая пытка. Он был полон мучительных мыслей о
том, как было бы чудесно, если  бы  Гортензия  позволила  ему  обнять  ее,
поцеловать, даже  укусить.  Прижаться  губами  к  ее  губам!  Задушить  ее
поцелуями и ласками! По временам она  бросала  на  него  умышленно  томный
взгляд, и он ощущал болезненную слабость,  до  головокружения.  Он  мечтал
только об одном: что когда-нибудь  упорным  ухаживанием  или  деньгами  он
заставит ее полюбить себя.
   Но и после того, как они побывали в театре,  а  затем  он  доставил  ее
домой, Клайд не достиг сколько-нибудь заметного успеха. Так как  Гортензия
мало интересовалась Клайдом, она во время представления "Корсара" в театре
Либби с искренним интересом  следила  за  спектаклем,  говорила  только  о
пьесах, которые видела  раньше,  высказывала  свое  мнение  об  актерах  и
актрисах, вспоминала, кто именно из поклонников водил ее на  ту  или  иную
пьесу. И Клайд,  вместо  того  чтобы  соперничать  с  ней  в  остроумии  и
высказывать собственные суждения, был вынужден только поддакивать ей.
   А она все время думала об одержанной ею новой победе.  И  так  как  она
давно уже  перестала  быть  добродетельной  и  поняла,  что  у  него  есть
кое-какие деньги и он готов тратить их на нее, она  решила,  что  будет  в
меру мила с ним - ровно настолько, чтобы удержать его, не больше. В то  же
время она, по своему обыкновению, будет как можно  больше  развлекаться  с
другими, а Клайда заставит покупать ей разные вещи и занимать ее в те дни,
когда у нее не будет других достаточно интересных приглашений.



13

   Так продолжалось по меньшей мере  четыре  месяца.  После  того  первого
вечера  Клайд  значительную  часть  своего  свободного  времени   посвящал
Гортензии, пытаясь заинтересовать ее в такой же мере, в какой она, видимо,
интересовалась другими молодыми людьми. А между тем он не мог бы  сказать,
способна ли она по-настоящему привязаться к кому-нибудь одному,  но  и  не
мог поверить, чтобы у нее  были  со  всеми  только  невинные  товарищеские
отношения. Однако она была так соблазнительна, что он с ума  сходил:  если
его худшие подозрения справедливы, быть может, в конце концов она окажется
благосклонной и к нему.  Он  был  так  одурманен  чувственной  атмосферой,
окутывавшей Гортензию, ее изменчивостью, желанием, явственно сквозившим  в
ее жестах, настроениях, голосе, манере одеваться, что и  подумать  не  мог
отказаться от нее.
   Словом, он глупо бегал за ней. А  она,  видя  это,  не  подпускала  его
близко, порой избегала, заставляла его  довольствоваться  жалкими  крохами
своего внимания и вместе с тем милостиво  посвящала  в  подробности  своих
увеселений в обществе других молодых людей. Он чувствовал, что не в  силах
больше вот так бегать за нею, и в ярости давал себе слово  прекратить  эти
встречи. Право, ничего хорошего у него с  нею  не  выйдет.  Но  при  новом
свидании, видя то же холодное  равнодушие  в  каждом  ее  слове  и  каждом
поступке, он терял мужество и не в силах был порвать свои оковы.
   И при этом Гортензия не стеснялась говорить ему, что из вещей ей  нужно
и что хотелось бы иметь; сперва это были мелочи: новая пуховка для  пудры,
губная помада, коробка пудры или флакон духов.  Потом  она  осмелела  и  в
разное время, под разными предлогами говорила Клайду  о  сумках,  блузках,
туфельках, чулках, шляпе, которые она с удовольствием купила  бы,  будь  у
нее деньги; меж тем  она  не  шла  на  уступки,  отделываясь  уклончивыми,
мимолетными ласками, изредка с томным  видом  разрешая  обнять  себя;  эта
томность много обещала, но обещанное никогда не сбывалось. И Клайд,  чтобы
снискать ее расположение и доверие, покупал  все  эти  вещи,  хотя  подчас
из-за того, что происходило у него в семье, эти  траты  были  ему  не  под
силу. Однако к концу четвертого месяца он стал понимать,  что  очень  мало
продвинулся вперед:  благосклонность  Гортензии  так  же  далека  от  него
сейчас, как и в начале их  знакомства.  Словом,  он  жил  в  лихорадочной,
мучительной погоне за  нею  без  сколько-нибудь  определенной  надежды  на
награду.
   А тем временем в доме Грифитсов по-прежнему царили органически присущие
всем членам этой семьи беспокойство и подавленность. С исчезновением  Эсты
начался период уныния, и ему не видно было  конца.  Для  Клайда  положение
осложнялось   мучительно   дразнящей,   больше   того    -    раздражающей
таинственностью, ибо  ни  одни  родители  не  могли  бы  проявить  большую
щепетильность, чем Грифитсы, в тех  случаях,  когда  в  семье  происходило
что-либо, связанное с вопросами пола. И особенно это относилось к тайне, с
некоторых пор окружавшей Эсту. Она сбежала. И не вернулась.  И,  насколько
знали Клайд и остальные дети, от нее не было никаких вестей. Однако  Клайд
заметил, что  после  первых  недель  ее  отсутствия,  когда  мать  и  отец
чрезвычайно тревожились, мучаясь вопросами - где она и  почему  не  пишет,
они вдруг перестали  волноваться  и  как  будто  примирились  с  тем,  что
произошло: по крайней мере они уже не так  терзались  положением,  которое
прежде казалось совершенно безнадежным. Он не мог этого  понять.  Перемена
была очень заметна, и, однако, никто не  сказал  ни  слова  в  объяснение.
Немного позже Клайд заметил, что  мать  с  кем-то  переписывается,  а  это
бывало не часто: у нее почти не было знакомств и деловых связей, и  письма
она получала или писала очень редко.


   Однажды,  вскоре  после  того,  как  Клайд  стал   работать   в   отеле
"Грин-Дэвидсон",  он  пришел  домой  раньше  обычного   и   застал   мать,
склонившуюся над письмом, очевидно только что полученным  и  очень  важным
для нее. И, вероятно, в нем было что-то секретное, так как при виде Клайда
мать тотчас прекратила  чтение,  торопливо  и  нервно  встала  и  отложила
письмо, ничего не объясняя. Но Клайд почему-то  -  может  быть,  чутьем  -
понял, что это письмо от Эсты. Он не был уверен. Он стоял далеко и не  мог
узнать почерка. Но как бы то ни было, мать ничего потом не сказала ему  об
этом письме. Выражение ее лица говорило, что она не желает  расспросов,  и
столько сдержанности было в их отношениях, что Клайду и в голову не пришло
расспрашивать. Он просто удивился, а потом почти забыл об этом случае.
   Через месяц или немного больше, когда он уже неплохо освоился с работой
в отеле и увлекся Гортензией Бригс, мать вдруг обратилась к нему  с  очень
странным вопросом. Однажды, когда он только что  вернулся  с  работы,  она
позвала его в зал миссии. Не объясняя для чего ей это нужно, и  не  говоря
прямо, что теперь Клайд, по ее мнению, более или менее в состоянии  помочь
ей, мать сказала, пристально и с волнением глядя на него:
   - Клайд, ты не знаешь, как бы мне достать сейчас сто долларов?
   Клайд был  так  удивлен,  что  едва  мог  поверить  своим  ушам:  всего
несколько недель назад заговорить с ним о сумме большей,  чем  четыре-пять
долларов, было бы совершенной нелепостью. Мать это  знала.  А  теперь  она
обращалась к нему, словно подозревая, что он может достать для  нее  такие
большие деньги. И правильно, ведь его одежда и весь его вид говорили,  что
для него наступили лучшие дни.
   Прежде всего он подумал об одном: конечно, мать заметила, как он одет и
какой образ жизни ведет, и  пришла  к  убеждению,  что  он  обманывает  ее
относительно размеров своего заработка.  И  отчасти  это  было  верно;  но
поведение Клайда  в  последнее  время  так  изменилось,  что  матери  тоже
пришлось совсем изменить свое с ним  обращение:  она  теперь  сомневалась,
удастся ли ей в дальнейшем сохранить свою  власть  над  ним.  В  последнее
время - с тех пор как он поступил на новое место - ей почему-то  казалось,
что он стал благоразумнее, увереннее в себе, меньше поддается сомнениям  и
намерен жить по-своему и сам за себя отвечать. Это  ее  немало  тревожило,
но, с другой стороны, нравилось ей. Чувствительная  и  беспокойная  натура
Клайда  всегда  была  загадкой  для   матери,   и   видеть   его   наконец
самостоятельным - это уже кое-что; правда, замечая,  каким  он  становится
франтом, она порою тревожилась и с недоумением спрашивала  себя:  в  какую
компанию он попал? Но, поскольку работа в отеле отнимала у него так  много
времени, а весь  свой  заработок  он,  очевидно,  тратил  на  одежду,  она
считала, что у нее нет оснований жаловаться. Еще одно опасение мелькало  у
нее: не ведет ли он себя слишком эгоистично, не чересчур  ли  заботится  о
собственном  благополучии.  Но,  зная,  как  долго  он  был  лишен  всяких
удовольствий, она не могла слишком сурово порицать его теперь  за  желание
развлечься.
   Клайд смотрел на мать, не вполне понимая, что у нее на уме.
   - Но где же я достану сто долларов, мама?!  -  воскликнул  он.  Он  уже
видел мысленно, как в результате  таких  вот  неслыханных  и  необъяснимых
требований иссякает только что обретенный им источник богатства, и на  его
лице отразилось огорчение и недоверие.
   - Я и не думала, что ты можешь  достать  для  меня  всю  эту  сумму,  -
деликатно ответила миссис Грифитс. - У меня  есть  план,  я  надеюсь  сама
достать большую часть денег. Я только хочу, чтобы ты посоветовал мне,  как
добыть остальное. Я не хотела бы обращаться  к  твоему  отцу,  если  этого
можно избежать, а ты становишься уже достаточно  взрослым,  чтобы  немного
помочь мне. - Она с интересом и одобрением смотрела на Клайда. -  Отец  не
силен в деловых вопросах, - продолжала она, - и  у  него  без  того  много
забот.
   Она устало провела широкой ладонью по лбу; Клайд видел, что она  попала
в очень затруднительное положение, и ему стало жаль ее, хоть он и не знал,
в чем  дело.  Притом,  помимо  нежелания  расстаться  с  деньгами,  в  нем
заговорило любопытство: для чего все это? Сто долларов! Вот так номер!
   - Я тебе скажу, какой у меня план, - после паузы прибавила мать. -  Мне
необходимы сто долларов, но я не могу сейчас сказать  тебе,  да  и  никому
другому, для чего, и ты меня не спрашивай.  Вот  здесь,  в  столе,  старые
золотые часы отца и мое золотое кольцо