заморские Титы, которые отчего-то очень важничали и воротили от своих
собратьев  нос.  Но  к  этим Лукьичам мы уже не поплыли, потому что начиналась
пора  штормов,  а  предпринимать  опасное  путешествие  в  такую  погоду мы не
решились.
    Погостив  немного у морских, мы отправились обратно, но заблудились в чаще
и  никогда не вышли бы к ракете, если бы Мыслитель, обеспокоенный нашим долгим
отсутствием,  не подал нам сигнал дымом. Назад вместе со мной вернулось только
три  Лукьича  -  из остальных членов экспедиции двое пристали к горным, двое к
морским, а ещ„ пара Титов затерялись где-то по дороге.
    Снова  потянулись  месяцы. Дичь в лесу перевелась, и нам пришлось заняться
корнесобирательством, рыболовством и земледелием. Наше племя Титов соединилось
с  несколькими соседними, постепенно начали образовываться государства, кто-то
обучился  плавке  металлов,  и  теперь, расширяя пастбища и пахотные земли, мы
корчевали лес железными топорами.
    Как-то  утром  вновь  объявился  Брючник,  предводительствовавший огромной
ордой  кочевых  Титов,  которые  были  вооружены  луками  и  сидели  верхом на
коротконогих  мохнатых  лошаденках.  Началось  отвратительное  иго,  во  время
которого   одни   Лукьичи  наглым  образом  обирали  и  порабощали  других.  И
порабощенным  и  поработителям периодически становилось совестно, и мы прятали
глаза от стыда, однако по большому счету ничего от этого не менялось.
    Закончилось  иго  через  три  месяца  из-за  внутренней  распри  в кочевом
племени. Брючник был убит, и кочевые отхлынули в степь.
    После  ига  замедлившийся было технический прогресс раскочегарился с новой
силой.   На   опушках  вдоль  рек  вырастали  деревеньки,  которые  постепенно
увеличивались  до  размеров  городов.  Появились плотины и мосты, водопровод и
канализация,  из  которой  нечистоты сбрасывались прямо в реки, и это при том,
что все Титы были самым искренним образом за экологию. Справедливо возникавший
вопрос,  кто  же все-таки сбрасывает нечистоты, повисал в воздухе и становился
почти мистическим.
    Возникшая  частная собственность привела к тому, что почти все мы, хотя на
словах  и  осуждали  ее,  все  же  на всякий случай отгородились друг от друга
высокими  заборами,  утыканными  поверху  гвоздями или битым стеклом. Когда по
улице  проходил  какой-нибудь  незнакомый в этих местах Лукьич, мы смотрели на
него  из-за  своих  заборов  с  большим  подозрением.  Одновременно  с частной
собственностью у нас появилась и своя денежная единица - титус. Вначале монеты
были  золотыми  и  серебряными,  но вскоре с ростом товарообмена в ход пошли и
бумажные купюры, среди которых встречались и фальшивые.
    Возникли  философские  школы,  течения  и  направления,  среди нас, Титов,
обнаружились даже писатели, и в самое короткое время свет увидели две книги со
сходным  названием  "Детство, отрочество и юность." Я просмотрел их мельком. В
одной  книге  утвержалось,  что  в юности я был Дон-Жуаном, а согласно другой,
женщины  меня  совсем  не  интересовали,  а весь пыл отдан был фундаментальной
науке, в которой я, впрочем, вскоре разочаровался, отчего и не получил никаких
дипломов.
    Но  бог  с  ней,  с  литературой.  В конце концов она всегда приукрашивала
действительность  и  ничему, кроме бумаги, не вредила. Куда больше пугало меня
то,  что  творилось  с  наукой.  Буквально  за  несколько  дней  были повторно
изобретены  велосипед, пароход и автомат Калашникова. Из Лукьичей-добровольцев
начала формироваться регулярная армия. Ходили слухи, что гауптвахты этой армии
постоянно  полны,  потому  что упрямые Титы по-прежнему не желали повиноваться
друг другу.
    Кое-кто из Лукьичей уже бурил землю в поисках нефти и полезных ископаемых,
поговаривали  даже  о  скором  начале  промышленной  эры и объединении в общее
государство  с  заморскими.  В  ожидании  этого некоторые Титы заблаговременно
стали  политиками  и,  представляя  определенные  партии,  выступали  по вновь
изобретенному   телевидению.   Большинство  из  них  собирало  друг  на  друга
компромат, но, увлекаясь, они порой путались в датах и тогда выходило, что они
собирают компромат сами на себя.
    Наша история развивалась так быстро, что я то и дело вспоминал микросов, и
мною  овладевало  смутное и тревожное предчувствие. Мне казалось, что мы своим
бестолковым мельтешением порядком надоели Одиссее, и вскоре она недвусмысленно
попросит нас убраться восвояси.
    Так  и  случилось,  причем  даже  скорее,  чем  я  ожидал. Однажды утром я
проснулся  от  необычной  тишины.  Не  работало радио, не шумела водокачка, не
ревели  пароходы на реке. Я выскочил из дома, выглянул из-за своего утыканного
гвоздями забора и увидел, что город пуст... Лукьичи исчезли. Не думаю, что они
погибли - их просто не стало.
    Я  понял,  что Одиссея утолила свое любопытство и убрала с шахматной доски
все лишние фигуры. Нетерпеливое дрожание планетной коры и упавшее рядом дерево
недвусмысленно  дали  понять, что меня больше не удерживают в гостях. Собрав в
котомку  провизию  и  необходимые  вещи, я направился к ракете, которая теперь
стояла на десятиметровом бетонном постаменте посреди города.
    Кое-как  с  помощью  альпинистских  крючьев  я  забрался  на  постамент и,
балансируя на его краю, стал думать, как мне быть дальше. Та часть ракеты, где
был  люк, теперь упиралась в одну из декоративных мраморных колонн, лишая меня
возможности  попасть  внутрь,  даже  если  бы Мозг и соблаговолил открыть его.
Размахнуться  же  как  следует  кувалдой,  чтобы  высадить  иллюминатор,  было
невозможно из-за узости площадки.
    Положение  казалось безнадежным, но случайно, разглядывая стальную обшивку
борта,  я заметил нацарапанный гвоздем чертеж. Он был прост и доступен как все
гениальное.  В  чертеже  указывалось,  как  можно  проникнуть  в  ракету через
двигательный   отсек,   открутив   всего-навсего   три   болта,   удерживающих
перегородку.  Теперь  я  понял,  чем  занимался  Мыслитель, застигнутый мною у
ракеты в ту ночь, когда я хотел бежать.
    Вскоре я уже был внутри корабля и, взлетая с поверхности планеты, искренно
благодарил  Мыслителя,  этого  мудрейшего и благороднейшего из Титов, который,
зная  способ  проникнуть  в ракету, не воспользовался им и, пожертвовав собой,
оставил эту возможность для кого-то другого.
    До  сих  пор, в моменты сомнений и острого недовольства собой, я вспоминаю
этого    молчаливого    и    странного    Лукьича   как   пример   величайшего
самопожертвования,  на  которое  я  мог  бы  пойти  в  случае, если бы все мои
душевные силы не истаяли напрасно, а получили наивысшее развитие.


    ВОСПОМИНАНИЕ ДЕСЯТОЕ


    Однажды,  пролетая  оживленный участок Млечного пути, я по рассеянности не
разглядел  лазеросветофора,  выскочил  на  перекресток и помчался прямо в борт
здоровенному  транспортнику.  Лишь  в  последнюю  секунду  мне  удалось  круто
повернуть  рули и избежать столкновения, зато от резкого виража меня сорвало с
кресла  и  впечатало  головой  в  стену.  Удар был такой силы, что я мгновенно
провалился в черноту, успев лишь подумать, что это конец.
    Но,  к своему удивлению, вскоре я пришел в себя. Голова болела, но, ощупав
лоб,  я  не  обнаружил  на  нем ни ссадины, ни даже обычной шишки и решил, что
после такого удара ещ„ дешево отделался.
    Встав  с  пола,  я  почувствовал,  что  что-то  жмет  мне  подмышками  и с
удивлением увидел на себе новый оранжевый скафандр, в то время как мой старый,
серый,  куда-то пропал. Изменилась и обстановка каюты. Так, немытые тарелки со
стола исчезли, а на их месте стояла бутылка с какой-то зеленой жидкостью.
    Подойдя  к  зеркалу,  я  обнаружил на своем лице по меньшей мере недельную
щетину,  что  было  тем  поразительнее,  что утром я брился. Испытав внезапное
прозрение,  я  кинулся  к  календарю  и увидел, что на нем 1 июля, хотя авария
произошла  20  мая.  Таким образом из моей жизни куда-то выпали сорок дней и о
том,  что за это время произошло, я не имел ни малейшего представления. Однако
я  определенно  не  валялся  все  эти дни без сознания, что подтверждали новый
скафандр  и  перестановки  в каюте. Да и вид у меня отнюдь не был изможденным,
более того, я даже ухитрился где-то загореть.
    Поразмыслив, я понял, что потерял память из-за удара, давшего о себе знать
спустя несколько недель. Возможно, у меня все это время было сотрясение мозга,
а я даже не подозревал об этом.
    Мысль,  где я провел без малого полтора месяца, не давала мне успокоиться,
тем  более,  что  вокруг  обнаруживалось  все  больше  настораживающего.  Так,
например,  в  ящике стола лежали заряженный бластер и пухлая пачка денег, а на
плече  у  меня  появился  длинный  свежий шрам, как-то самодеятельно зашитый и
мешавший  высоко  поднимать руку. Вечером, заглянув в бумажник, я увидел в нем
фотографию,  на  которой был снят вместе с незнакомой красивой женщиной, одной
рукой  обнимавшей  меня за шею, а другой показывавшей на что-то, происходившее
перед  нами.  На  оборотной  стороне  снимка  изящным  женским  почерком  было
выведено: "Котику от Евпраксии".
    Было  очевидно, что в эти сорок дней со мной произошло что-то захватывающе
интересное,  но  вот  что - этого я вспомнить не мог, сколько не напрягал свои
ушибленные извилины. Можно было, конечно, обратиться за подробностями к Мозгу,
но я не хотел давать ему повод злорадствовать.
    В  поисках  разгадки я обратился к бортовому журналу, но записи в нем были
более  чем  скупыми. Впервые в жизни я выругал себя за привычку наплевательски
относиться  к  его  заполнению.  Из  бортового журнала следовало, что 3 июня я
прибыл  на  планету  Кулибия  в созвездии Дельфина (номер в каталоге обитаемых
миров  3К-567Де-АА)  и  пробыл  там  до  29 июня, причем улетать с планеты мне
пришлось  в  большой  спешке,  потому  что  листок  с  таможенной декларацией,
подшиваемый в журнал, оказался незаполненным.
    На   этикетке  бутылки  с  газированной  водой  тоже  значилось,  что  она
произведена  на  Кулибии,  так  что  в  том, что я побывал там, сомневаться не
приходилось.  Зная,  что теперь не успокоюсь, пока всего не узнаю, я развернул
звездолет  и  вновь  направил его к миру 3К-567Де-АА. В те три или четыре дня,
что длился полет, я то и дело напрягал память, но, увы, она молчала.
    Сведения,  которые  я  мог  почерпнуть о Кулибии из справочника, были явно
недостаточными.  Я  узнал,  что  это  был  достаточно  давно  освоенный  мир с
полуторомиллиардным   населением,   развитой   промышленностью  и  несколькими
курортами,  славящимися  целебным водами и грязями. Столица Кулибии, Молюския,
была огромнейшим мегаполисом, в котором проживало около ста двадцати миллионов
человек.    Как    утверждал    справочник,    кулибийцы    славились    своей
"доброжелательностью,  предупредительностью  и  щедростью,  а  также  красотой
местных женщин".
    Недалеко  от  Кулибии  была  ещ„ одна населенная планета - Марсус, с двумя
миллиардами  населения,  тоже  промышленно  развитая и тоже курортная, правда,
знаменитая уже не грязями, а горячими гейзерами и ультрафиолетовыми солнечными
ваннами.  В  том  же  справочнике  можно  было  прочесть,  что  жители Марсуса
"жизнерадостные, гостеприимные, с колоритным местным юмором".
    Естественно,    что   между   "доброжелательными   и   предупредительными"
кулибийцами и "жизнерадостными, гостеприимными" марусианами, вынужденными быть
столь  близкими соседями по галактике, издавна существовали дрязги, вследствие
которых  в  ход  пускались  часто  не  только  "колоритный местный юмор", но и
баллистические ракеты "космос-космос".
    Около  сотни  лет  назад, уже не помню из-за каких событий, кажется, из-за
тех  же  курортов,  переманивающих туристов, а, может быть, из-за кулибийского
диктатора,  сбежавшего с кораблем, полным бриллиантов, и не выданного властями
Марсуса,  обе  планеты  насмерть поссорились, причем так, что едва не закидали
друг  друга  атомными фугасками. К счастью, они вовремя спохватились и умерили
пыл, одновременно развернув гонку вооружений.
    За  следующее  столетие  ненависть  между Марсусом и Кулибией не только не
поутихла,   но   и   усилилась   настолько,  что  они  разорвали  между  собой
дипломатические  отношения и произносили название другой планеты не иначе, как
сопровождая его самыми красочными эпитетами.
    Через  день  созвездие Дельфина было уже отчетливо видно в иллюминаторе, а
ещ„  через  двое суток, добравшись до нужной мне галактики, я имел возможность
лицезреть  вначале  марсусианский  военный  космофлот,  а  затем  кулибийский,
которые  с  петушьей  отвагой устраивали маневры на расстоянии всего в миллион
километров друг от друга.
    Едва  избежав участи быть расплющенным, мне удалось проскочить между двумя
стопушечными  кулибийскими  линкорами,  производившими  показательный разворот
отстрелявшимся бортом, и совершить посадку на космодроме планеты.
    Карантинное  свидетельство  ещ„  действовало,  поэтому  счастливо избегнув
прививок, я сел во флаерс и велел такстисту отвезти меня в гостиницу "Алозия",
квитанцию  от  номера в которой недавно обнаружил в кармане своих старых брюк.
Узкоглазый, похожий на японца таксист наверняка имел в крови ген камикадзе. Не
притормаживая  на  поворотах, он гнал флаерс со скоростью реактивного снаряда,
поэтому когда, расплатившись наличными и не взяв сдачи, я вывалился наконец на
тротуар, спина у меня была мокрая, а колени дрожали.
    Я  стоял  в  центре  огромнейшего  из  мегаполисов, который мне когда-либо
приходилось  видеть.  Даже  во  Вселенной,  повиснув  среди  звезд в крошечном
звездолете,  я  никогда  не  ощущал  себя  таким  пигмеем, как здесь, на самой
обычной городской площади.
    Очевидно,   единственным   желанием   строителей  Молюскии  было  поразить
воображение   любого   мыслящего  существа  громадностью  и  монументальностью
архитектурных  сооружений,  и  это им вполне удалось. Для сравнения скажу, что
гостиница  "Алозия",  имевшая  триста  двадцать  этажей,  считалась  в  городе
относительно невысоким зданием, и через два квартала ее было уже не видно, так
как она заслонялась куда более высотными домами.
    Я  направился  было  к дверям гостиницы, но в этот момент кто-то энергично
схватил меня за рукав. Это был щуплый бородатый человек в живописном восточном
халате  и  тюрбане.  На  плече  у  него  нахохлилась безобразная птица с голой
головой и роговыми наростами на клюве.
    - Вы не можете разобраться в своем прошлом? Вас беспокоит ваше будущее? Не
проходите  мимо!  Птица-телепат  с  далекого  Алмелуса поможет вам узнать свою
судьбу,   -   быстро  заговорил  человек,  пристально  глядя  на  меня  близко
посаженными глазками.
    Предположив,  что наткнулся на одного из приставал-попрошаек, какими кишат
все курортные планеты, я решительно высвободил свой рукав и пошел к гостинице,
но  предсказатель  подбросил  своего  грифа,  и  он, опустившись на мое плечо,
впился   когтями   в   скафандр.   Пришлось  остановиться.  Прорицатель  мигом
воспользовался этим и, подскочив ко мне, быстро затараторил:
    - Видите,  хотя  на  площади  сотни людей, вещая птица выбрала именно вас!
Значит,  в  вашей  карме  глубокая  трещина,  и птица чувствует нависшую беду.
Роковый  меч  судьбы  повис  на тонком волоске, который может каждое мгновение
оборваться.  Неужели  вы пожалеете несколько рублей, когда на карту поставлена
жизнь?
    Пока  прощелыга  изощрялся  в  красноречии,  его  вещая курица явно метила
клювом в мой глаз. Наконец мне удалось ухватить ее за крыло и стащить с плеча.
    - Забирай своего грифа и катись! Не дам и гроша! Хочешь денег - работай! -
сказал я как можно тверже.
    Только так и нужно разговаривать с этой назойливой братией.
    На  мгновение мне почудилось, что в глазах прорицателя мелькнула насмешка,
а затем он взмахнул просторными рукавами своего халата и взвизгнул:
    - Какой  жадный  человек!  Давайте  сюда  мою  птицу,  вы не достойны даже
держать ее!
    Протягивая   руки,  чтобы  принять  у  меня  грифа,  прорицатель  внезапно
наклонился к моему уху и прошептал уже совсем другим голосом:
    - Вы  отлично  справляетесь  с ролью! Будьте осторожны! Пока они не знают,
что вы вернулись, но ни в коем случае не пользуйтесь идентификационной картой.
    Едва  закончив  фразу, он быстро схватил птицу и скрылся в толпе. Я замер,
не  зная,  что  и  думать.  Кто  был этот человек - уличный попрошайка или его
действительно послали меня предупредить?
    Размышляя,  я  столбом  стоял  посреди  площади,  как  вдруг,  выскочив из
опустившегося  рядом  флаерса,  ко  мне  подбежала  броско  одетая  женщина  -
блондинка  в  меховой шубе и с ярко накрашенными губами. Она повисла у меня на
шее, и, обдавая ароматом духов, возбужденно залепетала:
    - Тит,  милый, где ты пропадал? Я по тебе ужасно скучала! Пойдем скорее, я
знаю одно тихое местечко. Мы будем там только вдвоем: ты и я. А потом заглянем
в  ювелирный  магазин.  Помнишь,  плохой  мальчик,  ты  обещал  своему  пусику
заплатить за одну маленькую вещичку, а потом этого не сделал?
    Я  смутился  и,  оправдываясь, растерянно забормотал, что не помню, где мы
встречались.  Хотя  я  старался  говорить  как можно деликатнее, женщина резко
отстранилась и проницательно заглянула мне в лицо.
    - Что-то,  милый,  ты  темнишь! В самом деле меня не узнаешь или не хочешь
узнавать? - ее голос стал вдруг сухим и подозрительным.
    - Почему  не  хочу?  Вы Евпраксия? - ляпнул я, запоздало соображая, что та
женщина на фотографии не была блондинкой.
    - Мерзавец!  Теперь  понятно,  почему  ты не звонил! Я подозревала, что ты
спутался с этой дрянью! - крикнула блондинка, и щеку мне обожгла пощечина.
    В  следующий миг женщина вскочила во флаерс и умчалась прежде, чем я успел
ее остановить. Оставалось выругать себя за то, что был таким тугодумом: у этой
блондинки я наверняка мог бы о многом узнать.
    В гостинице я приготовился было робко обратиться к портье, величественному
и  неприступному  точно  он был не человеком, а мраморной статуей, но внезапно
тот улыбнулся мне как хорошему знакомому.
    - Рад  приветствовать  вас,  господин  Невезухин.  Надеюсь,  ваша  поездка
завершилась успешно? - зычно прогрохотал он.
    - Спасибо.  Более  или  менее,  - сдержанно ответил я. - Хотелось бы снять
номер.
    - Снять?  -  удивился  портье.  -  Зачем?  У  вас  же зарезервирован люкс.
Впрочем,  если  он  вас  не  устраивает,  мы  можем  поменять  его  на другой.
Персидский  шах  как  раз съезжает и освобождаются аппартаменты на пятнадцатом
этаже.
    Поперхнувшись, я потянулся за бумажником.
    - Меня вполне устраивает тот, что зарезервирован. Сколько я вам должен?
    Портье поднял брови.
    - Нисколько. Ваш номер оплачен вперед за шесть месяцев.
    Опасаясь  совершить  ещ„  какой-нибудь  промах, я взял ключ и направился к
лифту.  На шаг впереди семенил шустрый паренек в красной гостиничной униформе.
Садясь в лифт, я случайно заметил, как портье снимает трубку и кому-то звонит.
    Мы  поднялись  на  двадцатый  этаж.  Остановившись у двустворчатых дверей,
паренек  повернул в замке ключ, потянул ручки на себя и отодвинулся, давая мне
пройти.  Я  заглянул  внутрь  и замер, чувствуя, как у меня пересыхает во рту.
Прямо  передо  мной  из  мраморной чаши бил фонтан, сверкающие струи которого,
взмывая  кверху, почти касались гигантской хрустальной люстры. Справа тянулась
галерея  комнат,  слева  были  спальня с огромной двуспальной кроватью в форме
сердца, и ванная, больше смахивающая на бассейн.
    "Интересно,  как  сильно нужно стукнуться головой, чтобы оплатить номер на
полгода  вперед?  Надеюсь,  сделано  это не в кредит?" - озабоченно подумал я,
прикидывая,  что сорок дней назад денег у меня не хватило бы и на десять банок
консервированной фасоли.
    Рядом  раздалось  дипломатичное  покашливание.  Я повернул голову и увидел