нности. Он снова слышал заповеди  суровой  религии,  утверждающей
высший закон, - заповеди, которые скрепили когда-то его  связь  с  родными
детьми.
   - Намерены ли вы воспитать  это  дитя  в  духе  евангельской  любви?  -
спрашивал священник в черном облачении; Герхардт и его жена  стояли  перед
ним в маленькой тихой церковке, куда они принесли ребенка,  и  он  задавал
вопросы, какие полагаются по обряду, Герхардт сказал:  "Да",  -  и  миссис
Герхардт также ответила утвердительно.
   - Обязуетесь ли вы с должным тщанием и усердием наставлять ее  на  путь
истинный примером и  строгостью,  беречь  ее  от  всякого  зла  и  научить
повиноваться воле божьей, как о сем сказано в священном писании?
   Герхардт слушал, и вдруг в мозгу его молнией блеснула мысль о том,  что
произошло с его детьми. Их тоже вот так крестили.  Они  тоже  слышали  его
торжественное обещание заботиться об их праведности... Он молчал.
   - Да, обязуемся, - подсказал священник.
   - Да, обязуемся, - покорно повторил Герхардт и его жена.
   - Предаете ли вы обрядом крещения судьбу этого младенца в руки господа,
который даровал ему жизнь?
   - Да.
   - И, наконец, если вы готовы по совести заявить пред  богом,  что  вера
ваша крепка и обеты ваши нерушимы и приняты в  сердце  вашем,  подтвердите
это пред лицом господа, сказав: да.
   - Да, - повторили они.
   - Крещается младенец Вильгельмина-Веста, во имя отца и сына  и  святого
духа, - закончил священник, простирая руки над ребенком. - Помолимся.
   Герхардт склонил свою седую голову и стал набожно  повторять  про  себя
слова молитвы.
   Слушая эти торжественные слова, он ощущал  великую  ответственность  за
крошечное отверженное создание, лежащее в руках  его  жены,  почувствовал,
что должен заботиться о внучке, что он за нее в ответе перед самим  богом.
Он благоговейно склонил голову, и, когда все  кончилось  и  они  вышли  из
церкви, у него не нашлось слов, чтобы выразить свои  чувства.  Он  веровал
истово и горячо. Бог был для него  живым  существом,  высшей  реальностью.
Религия - это не только занимательные мысли, речи, которые выслушиваешь по
воскресеньям,   но   могучее,   живое   выражение    божественной    воли,
унаследованное  от  тех  времен,   когда   люди   находились   в   личном,
непосредственном общении с богом. В исполнении ее заветов  Герхардт  видел
отраду  и  спасение,  единственное  утешение  для   существа,   посланного
скитаться в сей юдоли, смысл чего будет открыт нам не здесь, но в небесах.
Герхардт  медленно  шел  по  улице,  размышлял  над  священными   словами,
слышанными и произнесенными им в церкви, и над обязанностями, которые  они
на него налагали, - и Последняя тень отвращения, владевшего им,  когда  он
шел с ребенком в церковь, исчезла, уступив место  совершенно  естественной
нежности. Как бы тяжко ни согрешила его дочь, дитя ни в  чем  не  повинно.
Это беспомощное, слабое, хнычущее создание  требовало  от  него  заботы  и
любви. Герхардт чувствовал, что сердце его рвется к малютке, но он не  мог
так сразу сдать все свои позиции.
   - Прекрасный человек, - сказал он о священнике, шагая рядом с  женой  и
быстро смягчаясь под влиянием мыслей о своем новом долге.
   - Да, правда, - робко согласилась миссис Герхардт.
   - И церковь хорошая, - продолжал он.
   - Да.
   Герхардт посмотрел по сторонам, на дома, на улицу, такую  оживленную  в
этот солнечный зимний день, и, наконец, на девочку, которую несла жена.
   - Она, наверное, тяжелая, - сказал он по-немецки. - Дай-ка ее мне.
   Усталая миссис Герхардт согласилась.
   - Ну вот! - сказал он, взглянув на девочку и  прислоняя  ее  головку  к
своему плечу, чтобы ей было удобнее. - Будем надеяться, что  она  окажется
достойной всего, что было сделано для нее сегодня.
   И миссис Герхардт хорошо поняла, что звучало в его голосе.  Присутствие
этого ребенка в доме, быть может, еще не раз послужит поводом  для  тяжких
переживаний и резких слов, но  другая,  более  могущественная  сила  будет
сдерживать Герхардта. Он всегда будет помнить о душе девочки.  Он  никогда
больше не откажется от заботы о ней.



16

   Последние дни, которые Герхардт провел в Кливленде, он словно  робел  в
присутствии Дженни и старался  делать  вид,  что  не  замечает  ее.  Когда
наступило время отъезда, он уехал,  не  простясь  с  нею  и  поручив  жене
сделать это за него; потом, по дороге в  Янгстаун,  он  об  этом  пожалел.
"Надо было с ней попрощаться", - думал он в поезде под  грохот  колес.  Но
было уже слишком поздно.
   А жизнь семьи шла своим чередом. Дженни  продолжала  служить  у  миссис
Брейсбридж. Себастьян прочно обосновался в табачном магазине  приказчиком.
Джорджу повысили жалованье до трех  долларов,  а  потом  даже  до  трех  с
половиной. Это было нелегкое, скучное и однообразное существование. Уголь,
еда, обувь и одежда были главной темой разговоров; все выбивались из  сил,
стараясь свести концы с концами.
   Чуткую Дженни тяготило множество забот, но больше всего тревожилась она
о своем будущем - и не столько из-за себя, сколько из-за  дочурки  и  всех
родных. Она не представляла себе, что ее ждет. "Кому я нужна?" -  снова  и
снова спрашивала она себя. Как поступить с ребенком,  если  кто-нибудь  ее
полюбит? А это вполне могло случиться.  Дженни  была  молода,  красива,  и
мужчины  охотно  ухаживали  за  нею,   вернее,   пытались   ухаживать.   У
Брейсбриджей бывало много  гостей,  и  некоторые  пробовали  приставать  к
хорошенькой горничной.
   - Деточка, да вы просто прелесть, - заявил ей один  старый  повеса  лет
пятидесяти с лишком, когда однажды утром она пришла к  нему  по  поручению
хозяйки.
   - Прошу прощения, - сказала она, смущаясь и краснея.
   - Право же, вы очаровательны. И незачем  просить  у  меня  прощения.  Я
хотел бы как-нибудь с вами потолковать.
   Он попытался потрепать ее по щеке, но  Дженни  увернулась  и  поспешила
уйти. Она хотела рассказать об этом хозяйке, но стыд удержал  ее.  "Почему
мужчины всегда так себя ведут?" - думала она. Быть может, в ней  самой  от
природы  есть  что-то   порочное,   какая-то   внутренняя   испорченность,
привлекающая испорченных людей?
   Любопытная черта беззащитных натур: они - как для мух горшок  с  медом,
им никогда ничего не дают, но  берут  у  них  много.  Мягкий,  уступчивый,
бескорыстный человек всегда становится добычей толпы. Люди издали чуют его
доброту и  беззащитность.  Для  обыкновенных  мужчин  такая  девушка,  как
Дженни, словно огонек, около которого можно погреться: они тянутся к  ней,
добиваются ее расположения, стремятся  ею  завладеть.  Вот  почему  многие
досаждали ей своими любезностями.
   Однажды к Брейсбриджам приехал из Цинциннати  некий  Лестер  Кейн,  сын
владельца большой фабрики экипажей, хорошо известной в самом Цинциннати  и
по всей стране. Лестер Кейн нередко навещал Брейсбриджей; особенно  дружен
он был с миссис Брейсбридж, которая выросла в Цинциннати и девочкой  часто
бывала в доме его отца. Она хорошо знала мать Лестера, его брата и  сестер
и всегда была у Кейнов своим человеком.
   - Знаешь, Генри, завтра приезжает Лестер, - сказала  миссис  Брейсбридж
мужу в присутствии Дженни. - Я сегодня получила от  него  телеграмму.  Вот
бездельник! Я устрою его наверху, в большой восточной комнате. Будь к нему
повнимательнее. Не забывай, что его отец всегда был очень добр ко мне.
   - Помню, - спокойно  сказал  муж.  -  Лестер  мне  нравится.  Он  самый
интересный и умный в семье. Только слишком равнодушен ко всему. Ничто  его
не трогает.
   - Да, но он очень милый. Самый милый человек из всех наших знакомых.
   - Я буду вести себя вполне прилично. Кажется, я всегда  был  любезен  с
твоими друзьями?
   - Да, очень.
   - Ну, то-то же, - суховато заметил муж.
   Дженни приготовилась увидеть человека необыкновенного и не ошиблась.  В
гостиную вошел и поздоровался с хозяйкой мужчина лет тридцати шести,  выше
среднего роста, атлетически сложенный, с высоко поднятой  головой,  ясными
глазами и упрямым подбородком. У него был удивительно  сильный  и  звучный
голос - и знакомые и незнакомые невольно к  нему  прислушивались.  Говорил
этот человек просто и кратко.
   - Добрый день, - начал он, здороваясь с хозяйкой дома. - Рад опять  вас
видеть. Как поживает мистер Брейсбридж? Как Фанни?
   Вопросы звучали живо и дружески,  миссис  Брейсбридж  отвечала  так  же
тепло.
   - Я очень рада вам, Лестер, - сказала она. - Джордж отнесет  ваши  вещи
наверх. Пойдемте в мою комнату, там уютнее. Как здоровье дедушки и Луизы?
   Он пошел за  нею  вверх  по  лестнице,  и  Дженни,  которая  стояла  на
площадке, прислушиваясь, сразу почувствовала его обаяние.  Ей  казалось  -
она сама не знала почему, - что  явился  поистине  замечательный  человек.
Весь  дом  словно  повеселел.  Хозяйка  стала   несравненно   любезнее   и
приветливее. Всем хотелось угодить гостю.
   Дженни продолжала работать, но  не  могла  отделаться  от  впечатления,
которое произвел на нее гость; она повторяла  про  себя  его  имя.  Лестер
Кейн. Из Цинциннати. Она то и дело украдкой на него поглядывала, - впервые
в жизни ее так заинтересовал незнакомый человек.  Он  был  такой  статный,
красивый, сильный. Хотелось бы ей знать, чем он  занимается.  И  в  то  же
время он немного пугал ее.  Раз  она  поймала  на  себе  его  настойчивый,
проницательный взгляд. Она внутренне вздрогнула и при  первой  возможности
вышла из комнаты. В другой раз он хотел с нею заговорить, но  она  сделала
вид, что очень занята, и поспешила уйти. Часто  она,  и  не  глядя  в  его
сторону, знала, что он смотрит на  нее,  и  ощущала  неясную  тревогу.  Ей
хотелось бежать от него, хотя для этого не было никакой видимой причины.
   И этот человек,  чье  богатство,  воспитание  и  положение  в  обществе
ставили  его  гораздо   выше   Дженни,   тоже   невольно   заинтересовался
необыкновенной  девушкой.  Как  и  многих  других,   его   привлекала   ее
удивительная женственность  и  мягкость.  Было  в  ней  что-то,  обещавшее
редкую, чудесную любовь. И он чувствовал, что ее нетрудно покорить, хотя и
не понимал, почему. То, что  она  пережила,  никак  не  отразилось  на  ее
внешности. В ее поведении не было ни малейших признаков кокетства,  и  все
же Кейн чувствовал: успех обеспечен. Он готов был попытать счастья  теперь
же, но дела заставили его уже через четыре дня  уехать  из  Кливленда;  он
отсутствовал три недели. Дженни думала, что он больше не  вернется,  и  ею
овладело странное чувство - и  облегчение  и  грусть.  И  вдруг  он  снова
приехал. Его, по-видимому, не ждали, и он объяснил миссис Брейсбридж,  что
у него опять дела в Кливленде. При этих словах он бросил быстрый взгляд на
Дженни, и ей показалось, что, быть может, он здесь отчасти из-за нее.
   В этот его приезд Дженни часто видела его то  за  завтраком,  во  время
которого ей иногда приходилось прислуживать, то за обедом, когда она могла
наблюдать за гостями из залы или из гостиной, то в будуаре, когда он порою
заходил поболтать с миссис Брейсбридж.  Они  были  большими  друзьями.  На
второй день после приезда Кейна Дженни  услышала,  как  миссис  Брейсбридж
сказала ему:
   - Почему вы не женитесь, Лестер? Пора бы остепениться.
   - Знаю, - ответил он, - да что-то настроения  нет.  Хочу  еще  немножко
погулять на свободе.
   - Да, знаю я ваше гулянье. Постыдились  бы.  Вы  так  огорчаете  своего
отца.
   Кейн усмехнулся.
   - Отец не очень-то огорчается из-за меня. Он с головой ушел в дела.
   Дженни с любопытством посмотрела на него. Она  едва  ли  разбиралась  в
своих чувствах, но ее тянуло к этому человеку. Если бы она поняла, почему,
она бежала бы от него без оглядки.
   Он становился все внимательнее, нередко обращался к ней с  каким-нибудь
случайным замечанием и старался вызвать ее на разговор. Она  не  могла  не
отвечать ему: он был так мил и приветлив. Как-то  утром  он  застал  ее  в
коридоре на втором этаже, когда она доставала из  шкафа  белье.  Они  были
одни: миссис Брейсбридж отправилась за покупками, а слуги спустились вниз.
Кейн тотчас этим воспользовался. Он подошел к Дженни с самым решительным и
властным видом.
   - Мне надо с вами поговорить, - сказал он. - Где вы живете?
   - Я... я... на Лорри-стрит, - пролепетала она, заметно бледнея.
   - Номер дома? - спросил он, как будто она обязана была ответить.
   У нее сжалось сердце.
   Машинально она назвала номер дома.
   Его смелые темно-карие глаза уверенно и  многозначительно  заглянули  в
большие голубые глаза Дженни, в самую глубь -  и  словно  искра  пробежала
между ними.
   - Ты моя, - сказал он. - Я давно искал тебя. Когда мы встретимся?
   - Не говорите так, - сказала она, в волнении прижав пальцы к губам. - Я
не могу встречаться с вами... я... я...
   - Ах, не говорить? Вот что, - он взял ее за руку и  слегка  притянул  к
себе, - давай объяснимся сразу. Ты мне нравишься. А я тебе? Отвечай!
   Она смотрела на него расширенными глазами, полными изумления и ужаса.
   - Не знаю, - задыхаясь, выговорила она пересохшими губами.
   - Нравлюсь?
   Он мрачно, неотступно смотрел на нее.
   - Не знаю.
   - Посмотри на меня.
   - Да... - сказала она.
   Он крепко обнял ее.
   - Мы еще поговорим, - сказал он и властно поцеловал ее в губы.
   Она была перепугана, оглушена, как птица, попавшая в лапы кошки; и  все
же что-то в ней отозвалось на  роковой,  страшный  и  неотступный  призыв.
Лестер засмеялся и отпустил ее.
   - Здесь это больше не повторится,  но  помни:  ты  моя,  -  сказал  он,
повернулся и ушел легкой, беззаботной походкой.
   А Дженни, охваченная ужасом, кинулась в спальню хозяйки и заперлась  на
ключ.



17

   Дженни была так потрясена этим нежданным разговором, что долго не могла
прийти в себя. Сначала она просто не понимала, что же произошло. Это  было
как гром среди  ясного  неба.  Снова  она  подчинилась  мужчине.  "Почему?
Почему?" - спрашивала она себя, и, однако, где-то в глубине души у нее был
готов ответ. Она не могла бы объяснить того, что чувствовала, но она  была
создана для этого человека, а он для нее.
   В любви, как в сражении, у каждого своя судьба. Неглупый, энергичный  и
напористый человек, сын богатого фабриканта, занимающий  несравнимо  более
высокое  положение  в  обществе,  чем  Дженни,   почувствовал   невольное,
неодолимое влечение к бедной горничной. Она  была  внутренне  близка  ему,
хоть он этого и не сознавал, - единственная  женщина,  в  которой  он  мог
найти что-то главное, чего ему  всегда  недоставало.  Лестер  Кейн  знавал
самых разных женщин, богатых и бедных,  представительниц  того  класса,  к
которому принадлежал он сам, и дочерей пролетариата, но никогда он еще  не
встречал  своего  идеала  -  женщины,  воплощавшей  в  себе  отзывчивость,
доброту, красоту и молодость. Однако  он  всегда  мечтал  именно  о  такой
женщине и, встретив ее, не намерен был ее упустить. Он понимал,  что  если
думать о браке, то ему следует искать эту женщину в своем кругу.  Но  если
думать о кратковременном счастье, он может найти ее  где  угодно,  хотя  о
браке тогда, разумеется, не будет и речи. Ему и в голову не приходило, что
он мог бы всерьез сделать предложение горничной. Но Дженни - другое  дело.
Таких горничных он никогда не видал. У  нее  такой  благородный  вид,  она
очаровательна и притом,  очевидно,  сама  этого  не  сознает.  Да,  редкая
девушка. Почему бы  не  попытаться  еще  завладеть?  Будем  справедливы  к
Лестеру Кейну, попробуем его понять. Не всякий ум измеряется  каким-нибудь
одним  безрассудным  поступком;  не  всякого   можно   судить   по   одной
какой-нибудь страсти. В наш век действие материальных сил почти неодолимо,
- они гнетут  и  сокрушают  душу.  С  ужасающей  быстротой  развивается  и
усложняется наша цивилизация, многообразны и изменчивы формы  общественной
жизни, на наше неустойчивое, утонченное и извращенное  воображение  крайне
разнообразно и неожиданно влияют такие, например,  факторы,  как  железные
дороги, скорые поезда, почта, телеграф и телефон, газеты  -  словом,  весь
механизм существующих в нашем обществе средств общения и связи. Все это  в
целом  создает  калейдоскопическую   пестроту,   слепящую,   беспорядочную
жизненную фантасмагорию, которая утомляет, оглушает мозг и сердце.  Отсюда
своеобразная умственная усталость, и каждый день множит число ее  жертв  -
тех, кто страдает бессонницей, черной меланхолией или просто сходит с ума.
Мозг  современного  человека,  как  видно,  еще  не   способен   вместить,
рассортировать и хранить огромную массу  событий  и  впечатлений,  которые
ежедневно на него обрушиваются. Мы  живем  слишком  на  виду,  нам  некуда
укрыться от внешнего мира.  Нам  приходится  слишком  много  воспринимать.
Точно вековечная мудрость пытается пробить себе дорогу в тесные  черепа  и
уместиться в ограниченных умах.
   Лестер Кейн был естественным продуктом  этих  ненормальных  условий.  У
него был зоркий, наблюдательный ум той силы и  склада,  что  встречаешь  у
героев Рабле, но  многоликость  окружающего,  безмерная  широта  жизненной
панорамы,  блеск  ее  деталей,  неуловимость  их  формы,  их  неясность  и
неоправданность сбивали его с толку. Он вырос в католической семье, но уже
не верил в божественную природу католичества;  он  принадлежал  к  сливкам
общества, но представление о том, что человек благодаря своему рождению  и
общественному   положению    может    обладать    каким-то    неотъемлемым
превосходством над другими людьми, стало для него пустым предрассудком; он
был воспитан как богатый наследник, и предполагалось, что он  найдет  себе
жену в своем кругу, но  он  отнюдь  не  был  уверен,  что  вообще  захочет
жениться. Разумеется, брак - это общественный институт.  Так  установлено,
спору нет. Но что из этого следует? Человек должен своевременно вступить в
брак - это стало законом страны. Да, конечно. Но есть страны, где  законом
установлено многоженство. Лестера занимали  и  другие  вопросы,  например:
действительно ли вселенной правит единое божество, какая форма государства
лучше - республика, монархия или правление  аристократии?  Короче  говоря,
все материальные, социальные и нравственные проблемы попали под  скальпель
его ума и остались вскрытыми лишь наполовину. В жизни  для  него  не  было
ничего бесспорного. Ни одно положение не было принято им как окончательное
и неопровержимое, если не считать  убеждения,  что  надо  быть  порядочным
человеком.  Во  всем  остальном  он  сомневался,  спрашивал,   откладывал,
предоставляя  времени  и  тайным  силам,  движущим  вселенной,   разрешить
вопросы, которые его тревожили. Да, Лестер Кейн был естественным продуктом
религиозных и общественных условий и понятий, но притом он проникся  духом
вольнодумства, присущим нашему народу, - духом,  который  порождает  почти
безграничную свободу мыслей и поступков. Этот тридцатишестилетний человек,
по виду такой незаурядный, энергичный и рассудительный, был,  в  сущности,
дикарь, которому воспитание и среда придали известный лоск. Подобно сотням
тысяч  ирландцев,  которые   за   тридцатилетие   до   него   прокладывали
железнодорожные пути, работали в шахтах, копали канавы, таскали кирпичи  и
замешивали известь на бесчисленных стройках  молодой  страны,  Лестер  был
силен, самоуверен и остер на язык.
   - Угодно вам, чтобы я вернулся сюда на будущий год? - спросил он  брата
Амвросия,  когда  сей  пастырь  хотел  наказать   его,   семнадцатилетнего
школьника, за какой-то проступок.
   Тот удивленно посмотрел на него и ответил:
   - Это будет зависеть от вашего отца.
   - Ну нет, это не будет зависеть от моего отца,  -  возразил  Лестер.  -
Только троньте меня розгой, и я сам буду решать свои дела. Я  не  заслужил
наказания и никогда больше не дам себя ударить.
   Слова, к несчастью, не убедили на сей раз почтенного  наставника,  зато
помогли крепкие кулаки, в короткой стычке Лестер сломал розгу, и