существенные для дельца, ибо в делах  без  них  не  обойтись.  Роберт  был
среднего роста, худощавый, с высоким лбом и уже  начинал  лысеть;  у  него
были  живые  бледно-голубые  глаза,  орлиный  нос  и  тонкие,   упрямо   и
бесстрастно сомкнутые губы. Он был  скуп  на  слова,  нетороплив  в  своих
действиях и серьезно обдумывал  каждый  шаг.  В  качестве  вице-президента
большого предприятия, раскинувшегося на  целых  два  квартала  по  окраине
города, он занимал почти столь же  высокое  положение,  как  и  его  отец.
Роберт Кейн был жесткий человек, делец с большим будущим - отец это хорошо
знал.
   Второй сын,  Лестер,  был  любимец  отца.  Отнюдь  не  такой  блестящий
финансист, как Роберт, он зато лучше  понимал  скрытые  пружины,  движущие
миром. Он был мягче, человечнее, он благодушнее ко всему относился. И, как
ни странно, старик  Арчибалд  верил  ему  и  восхищался  им,  его  умом  и
благородством. Он охотнее обращался к Роберту, когда  перед  ним  вставала
какая-нибудь запутанная финансовая задача, но Лестера он больше любил  как
сына.
   Из дочерей старшей была Эми,  красивая  тридцатидвухлетняя  женщина,  у
которой уже подрастал  сынишка;  двадцативосьмилетняя  Имоджин  тоже  была
замужем, но детей пока не имела; младшая, двадцатипятилетняя Луиза, еще не
вышла замуж; это была самая красивая из сестер, но зато и самая холодная и
нетерпимая. Она больше всех жаждала блеска и почета, больше всех  дорожила
семейным престижем и мечтала, чтобы Кейны  затмили  всех  окружающих.  Она
очень гордилась высоким общественным  положением  семьи  и  держалась  так
важно и высокомерно,  что  это  порою  забавляло,  а  порой  и  раздражало
Лестера. Он любил ее, пожалуй, даже больше других сестер, но  считал,  что
она без всякого ущерба для достоинства семьи могла бы важничать поменьше.
   Их мать, шестидесятилетняя  миссис  Кейн,  была  скромная  и  достойная
женщина; проведя первые годы замужества в сравнительной  бедности,  она  и
теперь не слишком стремилась вести светскую жизнь. Но, любя детей и  мужа,
она наивно  гордилась  их  положением  и  успехами.  Ей  самой  хватало  и
отражения их славы. Это была добрая женщина, хорошая жена и мать.
   Лестер приехал в Цинциннати под вечер и  сейчас  же  отправился  домой.
Старый слуга ирландец открыл ему дверь.
   - А, мистер Лестер! - обрадовался он. - Вот и  хорошо,  что  вернулись.
Позвольте ваше пальто. Да, да, у нас была прекрасная погода. Да, да,  дома
все здоровы. Как же, ваша сестрица миссис Эми с сынком были здесь,  только
что ушли. Ваша матушка наверху, у себя в комнате. Как же, как же!
   Лестер весело улыбнулся ему и поднялся к  матери.  В  белой  с  золотом
комнате, выходившей в сад, окнами на юг и  на  восток,  он  застал  миссис
Кейн, благообразную женщину с добрым, немного утомленным  лицом  и  гладко
причесанными седыми волосами. Когда отворилась дверь, она подняла  голову,
отложила книгу, которую читала, и встала навстречу сыну.
   - Здравствуй, мама, - сказал он, обнял  ее  и  поцеловал.  -  Как  твое
здоровье?
   - Все по-прежнему, Лестер. Как ты съездил?
   - Прекрасно. Опять провел несколько дней у Брейсбриджей.  Мне  пришлось
заехать в Кливленд, чтобы повидаться с Парсонами. Все спрашивали о тебе.
   - Как поживает Минни?
   - Все так же. По-моему, она ничуть не  изменилась.  И,  как  всегда,  с
увлечением принимает гостей.
   - Очень умная девушка, - заметила мать, вспоминая миссис  Брейсбридж  в
юности, когда та еще жила в Цинциннати. - Она мне всегда нравилась.  Такая
рассудительная.
   - Этого у нее и сейчас не отнимешь, - многозначительно сказал Лестер.
   Миссис Кейн улыбнулась и  стала  рассказывать  ему  о  разных  домашних
событиях. Муж Имоджин уехал по какому-то делу в  Сент-Луис.  Жена  Роберта
больна - простудилась. Умер старик Цвингль, фабричный сторож, прослуживший
у мистера Кейна сорок лет. Мистер Кейн  будет  на  его  похоронах.  Лестер
слушал почтительно, хотя и несколько рассеянно.
   Спустившись вниз, он встретил Луизу. Она была шикарна - вернее слова не
сыщешь. Вышитое стеклярусом черное шелковое платье  облегало  ее  стройную
фигуру, рубиновая брошь очень шла к смуглой коже и черным волосам.  Взгляд
ее черных глаз пронизывал насквозь.
   - А, это ты Лестер! - воскликнула она. - Когда вернулся? Поосторожнее с
поцелуями, я еду в гости и уже напудрилась. Ах ты, медведь!
   Лестер крепко обнял ее и звонко поцеловал. Она с силой оттолкнула его.
   - Я смахнул не так уж много пудры, - сказал он. - А ты возьми пуховку и
подбавь! - И он прошел в свою комнату переодеться к обеду.
   Обычай переодеваться к обеду был введен в семействе Кейнов в  последние
годы.  Гости  бывали  так  часто,  что  это   стало   в   некотором   роде
необходимостью, и Луиза была на этот  счет  особенно  педантична.  В  этот
вечер ждали Роберта и чету Барнет - старых друзей отца и матери,  так  что
обед, конечно, предстоял торжественный. Лестер знал, что отец дома, но  не
спешил его повидать.  Он  думал  о  последних  двух  днях,  проведенных  в
Кливленде, и гадал, когда опять увидит Дженни.



20

   Переодевшись, Лестер спустился вниз  и  застал  отца  в  библиотеке  за
чтением газеты.
   - Здравствуй, Лестер! - сказал отец,  глядя  на  него  поверх  очков  и
протягивая руку. - Откуда ты?
   -  Из  Кливленда,  -  с  улыбкой  ответил  сын,  обмениваясь  с   отцом
рукопожатием.
   - Роберт говорил мне, что ты был в Нью-Йорке.
   - Да, был.
   - Как поживает мой старый друг Арнольд?
   - Все так же, - ответил Лестер. - Он совсем не стареет.
   -  Надо  полагать,  -  весело  сказал  Арчибалд  Кейн,  словно  услыхал
комплимент собственному крепкому здоровью.  -  Он  всегда  был  воздержан.
Настоящий джентльмен.
   - Он прошел с сыном в гостиную; они  толковали  о  деловых  и  семейных
новостях, пока бой часов в холле не  возвестил  собравшимся  наверху,  что
обед подан.
   Лестер отлично чувствовал себя в пышной столовой, обставленной в  стиле
Людовика XV. Он любил свой дом и домашних - мать, отца,  сестер  и  старых
друзей семьи. Итак, он улыбался и был необычайно весел.
   Луиза сообщила, что во вторник Ливеринги дают бал, и  спросила,  поедет
ли Лестер.
   - Ты же знаешь, я не танцую, - сказал он сухо. - Что мне там делать?
   - Не танцуешь? Скажи лучше, что не хочешь танцевать. Просто ты  слишком
обленился. Уж если Роберт иногда танцует, так ты и подавно можешь.
   - Где же мне угнаться за  Робертом,  я  не  так  подвижен,  -  беспечно
заметил Лестер.
   - И не так любезен, - уколола его Луиза.
   - Возможно, - сказал Лестер.
   - Не затевай ссору, Луиза, - благоразумно вставил Роберт.
   После обеда они перешли в библиотеку, и  Роберт  немного  потолковал  с
братом о  делах.  Надо  пересмотреть  кое-какие  контракты.  Он  хотел  бы
выслушать мнение Лестера. Луиза собиралась в гости, ей подали карету.
   - Так ты не едешь? - спросила она с ноткой недовольства в голосе.
   - Нет, слишком устал, - небрежно сказал  Лестер.  -  Извинись  за  меня
перед миссис Ноулз.
   - Летти Пэйс на днях спрашивала о тебе, - кинула Луиза уже в дверях.
   - Очень мило с ее стороны. Весьма польщен.
   - Летти славная девушка, Лестер, - вставил отец, стоявший у  камина.  -
Хотел бы я, чтобы ты женился на ней и остепенился. Она будет тебе  хорошей
женой.
   - Очаровательная девушка, - подтвердила миссис Кейн.
   - Это что же, заговор? - пошутил Лестер. - Я, знаете ли, не гожусь  для
семейной жизни.
   - Очень хорошо знаю, - полушутя, полусерьезно отозвалась миссис Кейн. -
И это очень жаль.
   Лестер перевел разговор на другое.  Ему  стало  невмоготу  от  подобных
замечаний. И снова вспомнилась Дженни, ее жалобное: "Ах,  нет,  нет!"  Вот
кто ему  по  душе.  Такая  женщина  действительно  достойна  внимания.  Не
расчетливая, не корыстная, не окруженная строгим надзором  и  поставленная
на пути мужчины, точно ловушка, а прелестная  девушка  -  прелестная,  как
цветок, который растет, никем не охраняемый. В этот  вечер,  возвратясь  к
себе в комнату, он написал ей  письмо  но  датировал  его  неделей  позже,
потому что не хотел показаться чересчур нетерпеливым  и  притом  собирался
пробыть в Цинциннати по крайней мере недели две.

   "Милая моя Дженни!
   Хотя прошла неделя, а я не подавал о себе вестей,  поверь,  я  тебя  не
забыл. Ты очень плохого мнения обо мне? Я добьюсь, чтобы оно изменилось  к
лучшему, потому что я люблю тебя, девочка, право, люблю. У меня  на  столе
стоит цветок, который напоминает тебя, - белый,  нежный,  прелестный.  Вот
такая и ты, твой образ все время со мной. Ты для меня -  воплощение  всего
прекрасного. В твоей  власти  усыпать  мой  путь  цветами  -  лишь  бы  ты
пожелала.
   Теперь хочу сообщить тебе, что 18-го я буду в Кливленде  и  рассчитываю
встретиться с тобой. Приеду в четверг вечером. Жди меня в дамской гостиной
отеля "Дорнтон" в пятницу в полдень. Хорошо? Мы вместе позавтракаем.
   Ты не хотела, чтобы я приходил к тебе домой, - как видишь,  я  выполняю
твое желание. (И впредь  буду  выполнять  -  при  одном  условии.)  Добрым
друзьям не следует разлучаться -  это  опасно.  Напиши,  что  будешь  меня
ждать. Полагаюсь на твое великодушие. Но я не могу принять твое "нет"  как
окончательное решение.
   Преданный тебе, Лестер Кейн".

   Он запечатал письмо и надписал адрес. "В своем роде  это  замечательная
девушка, - подумал он. - Просто замечательная".



21

   Письмо это пришло после недельного молчания, когда  Дженни  уже  успела
многое передумать, и глубоко взволновало ее. Что  делать?  Как  поступить?
Как же она относится к этому человеку? Отвечать ли на его письмо?  И  если
отвечать, то что? До сих пор все ее поступки, даже когда она  в  Колумбусе
пожертвовала собою ради Басса, как будто не  касались  никого,  кроме  нее
самой. Теперь надо было думать и о других:  о  родных  и  прежде  всего  о
ребенке. Маленькой  Весте  минуло  уже  полтора  года;  это  была  славная
девочка, белокурая, с большими голубыми  глазами,  которая  обещала  стать
очень похожей на мать; притом она была бойкая и смышленая. Миссис Герхардт
любила ее всем сердцем. Сам Герхардт оттаивал очень медленно и даже сейчас
не обнаруживал явного интереса к внучке, но все же был добр к ней. И, видя
эту перемену в отце, Дженни от всей души  хотела  вести  себя  так,  чтобы
никогда больше его не огорчать. Если она сделает какой-нибудь безрассудный
шаг, это будет не только низкой неблагодарностью по отношению к отцу, но и
повредит в будущем ее дочке.  Ее  собственная  жизнь  не  удалась,  думала
Дженни, но жизнь Весты - другое дело, и нельзя  каким-нибудь  опрометчивым
поступком ее испортить. Может быть, следует написать  Лестеру  и  все  ему
объяснить. Она сказала ему, что не хочет поступать дурно. Предположим, она
признается, что у нее есть  ребенок,  и  попросит  оставить  ее  в  покое.
Послушается он? Едва ли. Да и хочется ли ей, чтобы он поймал ее на слове?
   Необходимость сделать это признание была  для  Дженни  мучительна.  Вот
почему  она  колебалась,  начала  было  письмо,  в  котором  пыталась  все
объяснить, и разорвала  его.  А  потом  вмешалась  сама  судьба:  внезапно
вернулся домой отец, серьезно пострадавший во время несчастного случая  на
фабрике в Янгстауне.
   Письмо от Герхардта пришло в среду,  в  начале  августа.  Но  это  было
обычное  письмо,  написанное  по-немецки,  с  отеческими   расспросами   и
наставлениями и  со  вложением  еженедельных  пяти  долларов;  в  конверте
оказалось несколько строк, написанных незнакомым почерком, - известие, что
накануне случилось несчастье: опрокинулся черпак с расплавленным  стеклом,
и у Герхардта серьезно обожжены обе руки. Под конец в записке  сообщалось,
что на следующее утро он будет дома.
   - Ну что ты скажешь! - воскликнул ошарашенный Уильям.
   - Бедный папа! - сказала Вероника, и глаза ее наполнились слезами.
   Миссис Герхардт опустилась на стул, уронила на колени стиснутые руки  и
остановившимися глазами уставилась в пол. "Что  же  теперь  делать?"  -  в
отчаянии повторяла она. Ей страшно было даже подумать о том, что  будет  с
ними, если Герхардт навсегда останется калекой.
   Басс возвращался домой в половине седьмого, Дженни  -  в  восемь.  Басс
выслушал новость, широко раскрыв глаза.
   - Вот это худо! - воскликнул он. - А в письме не сказано,  ожоги  очень
тяжелые?
   - Не сказано, - ответила миссис Герхардт.
   - Ну, по-моему, не стоит уж очень расстраиваться, - заявил Басс.  -  От
этого толку не будет. Как-нибудь  выкрутимся.  Я  бы  на  твоем  месте  не
расстраивался так.
   Он-то и в самом деле не слишком расстраивался - не  такой  у  него  был
характер. Жизнь давалась  ему  легко.  Он  не  способен  был  вдуматься  в
значение событий и предвидеть их последствия.
   - Знаю, - сказала миссис Герхардт, стараясь  овладеть  собой.  -  Но  я
ничего не могу поделать. Подумать только, не успела наша жизнь  наладиться
- и вот новая беда. Просто проклятие какое-то на нас  лежит.  Нам  так  не
везет!
   Когда пришла Дженни, мать сразу почувствовала, что это ее  единственная
опора.
   - Что случилось, мамочка? - еще в дверях спросила Дженни,  увидев  лицо
матери. - Почему ты плакала?
   Миссис Герхардт посмотрела на нее и отвернулась.
   - Папа сжег себе руки, -  с  расстановкой  сказал  Бесе.  -  Он  завтра
приезжает.
   Дженни обернулась и с ужасом посмотрела на него.
   - Сжег себе руки!
   - Да, - сказал Басс.
   - Как же это случилось?
   - Опрокинулся черпак со стеклом.
   Дженни взглянула на мать, и глаза ее застлало слезами. Она  кинулась  к
миссис Герхардт и обняла ее.
   - Не плачь, мамочка, - сказала она, сама едва сдерживаясь.  -  Не  надо
огорчаться. Я знаю как тебе тяжело, но все обойдется. Не плачь!
   Тут губы ее задрожали,  и  она  не  скоро  собралась  с  силами,  чтобы
взглянуть в лицо новой беде. И вот, помимо ее воли, у  нее  вдруг  явилась
вкрадчивая и неотступная  мысль.  Лестер!..  Ведь  он  предлагал  ей  свою
помощь. Он объяснился  ей  в  любви.  Почему-то  теперь  он  так  живо  ей
вспомнился - и его внимание, и готовность помочь, и сочувствие...  Так  же
вел себя и Брэндер, когда Басс попал в тюрьму. Быть может, ей суждено  еще
раз принести себя в жертву? Да и не все ли равно? Ведь ее жизнь и без того
не  удалась.  Так  думала  она,  глядя  на  мать,  которая  сидела  молча,
подавленная, обезумевшая от горя. "Почему ей приходится столько  страдать?
- думала Дженни. - Неужели на ее  долю  так  и  не  выпадет  хоть  немного
счастья?"
   - Не надо так убиваться, - сказала она немного погодя.  -  Может  быть,
папа не очень уж сильно обжегся. Ведь в письме сказано, что  завтра  утром
он приедет?
   - Да, - подтвердила миссис Герхардт, приходя в себя.
   Теперь они стали разговаривать немного спокойнее  и  постепенно,  когда
все известные им  подробности  были  обсуждены,  как-то  притихли,  словно
застыли в ожидании.
   - Надо кому-нибудь утром пойти на  вокзал  встречать  папу,  -  сказала
Дженни Бассу. - Я пойду. Я думаю, миссис Брейсбридж ничего не скажет.
   - Нет, - мрачно возразил Басс, - ты не ходи. Я сам его встречу.
   Он злился на судьбу за этот новый удар  и  не  мог  скрыть  досаду;  он
мрачно прошел в свою комнату и заперся. Дженни с  матерью  отравили  детей
спать и ушли в кухню.
   - Не знаю,  что  теперь  с  нами  будет,  -  сказала  миссис  Герхардт,
подавленная мыслью о материальных осложнениях, которыми грозило это  новое
несчастье.
   Она казалась совсем разбитой и беспомощной, и Дженни стало до боли жаль
ее.
   - Не огорчайся, мамочка, - мягко сказала она, чувствуя, что в ней зреет
решение.
   Мир так велик. И есть в нем люди, которые щедрой рукой  оделяют  других
всякими благами. Не вечно же ее родным бедствовать под гнетом несчастий!
   Дженни сидела рядом с матерью, и казалось, уже слышала грозную  поступь
грядущих невзгод.
   - Как ты думаешь, что с нами будет? - повторила мать, видя, что мечта о
благополучной жизни в Кливленде рушится у нее на глазах.
   - Ничего, - ответила Дженни, уже ясно понимая, что надо делать,  -  все
обойдется. Не расстраивайся. Все уладится. Как-нибудь устроимся.
   Теперь  она  знала,  что  судьба  возложила  на  ее  плечи  все   бремя
ответственности. Она должна пожертвовать собой; другого выхода нет.
   Наутро Басс встретил отца на вокзале.  Герхардт  был  очень  бледен  и,
по-видимому,  сильно  измучился.  Щеки  его  ввалились,  нос  еще   больше
заострился. Руки его были перевязаны, и  весь  вид  -  такой  жалкий,  что
прохожие оборачивались, когда он с Бассом шел с вокзала.
   - Тьфу, пропасть! - сказал он сыну. -  Как  я  обжегся!  Мне  даже  раз
показалось, что я не выдержу, такая была боль. Какая боль! Тьфу, пропасть!
Век буду помнить.
   Он подробно рассказал, как произошло  несчастье,  и  прибавил,  что  не
знает, сможет ли когда-нибудь владеть руками, как  прежде.  Большой  палец
правой руки и два пальца на левой сожжены до кости. На левой руке пришлось
отнять первые суставы, большой палец удалось спасти, но  может  случиться,
что пальцы останутся сведенными.
   - И это как раз теперь, когда мне так нужны деньги! -  прибавил  он.  -
Вот беда! Вот беда!
   Когда они дошли до дому и миссис Герхардт  отворила  им  дверь,  старый
рабочий, поняв безмолвное горе  жены,  не  сдержался  и  заплакал.  Миссис
Герхардт  тоже  стала   всхлипывать.   Даже   Басс   на   минуту   потерял
самообладание, но быстро оправился. Младшие дети ревели, пока Басс на  них
не прикрикнул.
   - Брось плакать! - бодрым тоном сказал  он  отцу.  -  Слезами  горю  не
поможешь. И потом все не так уж страшно. Ты скоро поправишься.  Как-нибудь
проживем.
   Слова Басса на время всех  успокоили,  и  теперь,  когда  муж  вернулся
домой, миссис Герхардт вновь обрела душевное равновесие.  Правда,  руки  у
него забинтованы, но он на ногах, нигде больше не обожжен и  не  ранен,  а
это тоже утешительно. Возможно, он снова будет  владеть  руками  и  сможет
взяться за какую-нибудь легкую работу Во всяком случае, нужно надеяться на
лучшее.
   Когда Дженни в тот вечер вернулась домой, ее  первым  побуждением  было
кинуться к отцу, высказать ему всю  свою  любовь  и  преданность,  но  она
побоялась, что он встретит ее так же холодно, как и в прошлый раз.
   Герхардт тоже был взволнован. Он до сих  пор  не  вполне  оправился  от
позора, который навлекла на него дочь. Он бы и хотел быть снисходительным,
но никак не мог разобраться в путанице своих чувств и  сам  не  знал,  что
делать и что сказать.
   - Папа, - промолвила Дженни, робко подходя к нему.
   Герхардт в смущении попытался сказать какие-нибудь самые простые слова,
но это ему не удалось. Сознание собственной беспомощности, мысль, что дочь
любит его и жалеет и он тоже не может не любить ее, - все это  было  свыше
его сил; он не выдержал и снова расплакался.
   - Прости меня, папа,  -  умоляла  Дженни.  -  Пожалуйста,  прошу  тебя,
прости!
   Он даже не решился посмотреть на нее, но, охваченный смятением встречи,
подумал, что и в самом деле надо бы простить.
   - Я молился, - сказал он разбитым голосом. - Хорошо, забудем об этом.
   Придя в себя, он устыдился своего волнения, но близость и понимание уже
установились между ними. С этого дня, хотя в их отношениях еще  оставалась
известная сдержанность, Герхардт больше не старался не замечать Дженни,  а
она была с ним по-дочернему проста и ласкова, совсем как в былые времена.
   Итак, в доме снова  водворился  мир,  но  появились  другие  тревоги  и
заботы. Как прожить, когда доходы уменьшились на пять долларов в неделю, а
расходы благодаря присутствию  Герхардта  возросли?  Басс  мог  бы  давать
больше из своего недельного заработка, но не  считал  себя  обязанным  это
делать. Итак, жалких девяти долларов  в  неделю  должно  было  хватить  на
квартирную плату, на провизию и уголь, не говоря уже о случайных расходах,
которые стали очень обременительны, Герх