авший толком, что все это может означать, упрямо пошел за нею.
   - Послушай, - грубо крикнул он, - что за глупости! В чем дело?  Я  хочу
знать?
   Он стоял в дверях - воплощенная воинственность  и  решимость,  мужчина,
привыкший, чтобы ему подчинялись. Дженни, доведенная до отчаяния,  наконец
не выдержала.
   - Моя девочка умирает, Лестер! - воскликнула она. - Я  сейчас  не  могу
разговаривать. Пожалуйста, не задерживай меня. Я тебе все  объясню,  когда
вернусь.
   - Твоя девочка?! - повторил ошеломленный Лестер. - Что за черт,  о  чем
ты говоришь?
   - Я не виновата, - ответила она. - Я боялась...  мне  давно  надо  было
тебе сказать. Я и хотела сказать, но только... только... ох, отпусти  меня
скорее! Когда я вернусь, я тебе все расскажу!
   Лестер в изумлении посмотрел на нее, потом шагнул в сторону,  давая  ей
дорогу; сейчас он больше не хотел ничего от нее добиваться.
   - Хорошо, иди, - сказал он негромко. - Может быть, проводить тебя?
   - Нет, - ответила Дженни. - Меня ждут, я пойду не одна.
   Она выбежала из комнаты, а Лестер остался в раздумье.  Неужели  это  та
самая женщина, которую, как ему казалось, он так хорошо знал? Выходит, она
все эти годы  обманывала  его!  И  это  Дженни!  Воплощенная  искренность!
Простая душа!
   - Ах, черт меня побери! - пробормотал он, и у него перехватило горло.



29

   Причиной всего этого  переполоха  оказалась  одна  из  обычных  детских
болезней, наступления и исхода которых никто не мог бы предсказать даже за
два часа. В этот день у Весты вдруг открылась сильная ангина, и  состояние
девочки  ухудшалось  с  такой  быстротой,  что  старая   шведка   отчаянно
перепугалась и  попросила  соседку  сейчас  же  сходить  за  миссис  Кейн.
Соседка, думая лишь о том, чтобы поскорее привести Дженни, без предисловий
объявила ей, что Веста очень больна и  надо  спешить.  Потрясенная  Дженни
решила, что девочка умирает, и, как мы видели, в порыве ужаса  и  отчаяния
осмелилась сказать Лестеру правду. Она почти  бежала  по  улице,  терзаясь
бесчисленными опасениями, с одной только мыслью; поспеть вовремя,  увидеть
свою девочку, прежде чем смерть унесет ее. Что, если уже поздно? Что, если
Весты уже нет в живых? Дженни невольно  все  ускоряла  шаг,  огни  уличных
фонарей возникали перед нею и вновь  расплывались  во  тьме;  она  уже  не
помнила жестких слов  Лестера,  не  боялась,  что  он  выгонит  ее  и  она
останется в огромном городе совсем одна, с ребенком на руках, - она забыла
обо всем, кроме одного: ее Веста тяжело больна, может быть, умирает, и это
она виновата, что они не вместе; быть может, если бы она сама смотрела  за
своей дочерью, девочка теперь была бы здорова.
   "Только бы успеть! - твердила она про себя и, в порыве горя теряя,  как
все матери, способность рассуждать, упрекала себя; - Я должна была  знать,
что бог покарает меня за мой грех. Я должна была, должна была знать..."
   Она распахнула знакомую калитку, бегом бросилась по дорожке  к  дому  и
ворвалась в комнату, где лежала Веста - бледная, тихая, ослабевшая; однако
ей было уже гораздо лучше. Тут же были какие-то соседки и немолодой  врач;
все они с любопытством посмотрели на Дженни, которая  упала  на  колени  у
изголовья постели и стала что-то говорить девочке.
   И вот Дженни приняла окончательное решение. Она  виновата  перед  своей
дочкой, тяжело виновата, но теперь она  постарается  искупить  свою  вину.
Лестер ей очень дорог, но она больше не станет  его  обманывать,  и  пусть
даже он бросит ее (при этой  мысли  сердце  Дженни  больно  сжалось),  она
все-таки поступит, как надо. Веста больше не должна быть  отверженной.  Ее
место с матерью. Дом Дженни должен быть домом Весты.
   Сидя у постели девочки в скромном домике старой шведки, Дженни  поняла,
как бесплодна была ее ложь: сколько тревоги и мук было из-за этого в  доме
родителей, как она страдала и боялась все время,  пока  жила  с  Лестером,
какую пытку перенесла сегодня вечером, а для чего? Все равно правда  вышла
наружу. Дженни сидела, погруженная в невеселые думы, гадая, что ее ждет, а
тем временем Веста постепенно затихла и уснула крепким, здоровым сном.


   Когда Лестер немного опомнился после ошеломляющего открытия, ему пришли
на ум вполне естественные вопросы; сколько лет девочке? Кто ее  отец?  Как
ребенок оказался в Чикаго  и  кто  о  нем  заботится?  Лестер  мог  только
задавать себе эти вопросы, но не находил ответа; ведь он ничего не знал.
   Странное дело, среди этих мыслей ему вдруг припомнилась первая  встреча
с Дженни в доме миссис Брейсбридж. Почему его тогда так  потянуло  к  ней?
Что так быстро, чуть ли не с первого взгляда подсказало ему, что он сумеет
добиться своего? Что он почувствовал в ней -  нравственную  распущенность,
неустойчивость, слабость? Во всей этой печальной истории не  обошлось  без
хитрости, без искусного притворства, и ведь, обманывая его, который так ей
доверял, Дженни не просто обманывала - она оказалась неблагодарной.
   Надо сказать, что Лестер презирал и ненавидел  неблагодарность,  считал
ее самой гнусной и отвратительной чертой, присущей  натурам  низменным,  и
был неприятно поражен, открыв это качество в  Дженни.  Правда,  прежде  он
никогда не замечал за ней этого, как раз наоборот, - однако теперь  воочию
убедился в ее неблагодарности и был глубоко возмущен. Как  смела  она  так
его оскорбить? Его, который, можно сказать, сделал ее человеком и возвысил
до себя?
   Лестер поднялся, отодвинул кресло и медленно зашагал в тишине из угла в
угол. То, что произошло, слишком серьезно, и теперь нужно принять верное и
твердое решение. Дженни преступна, и он вправе ее осудить. Она виновата  в
том, что с самого начала скрыла от него правду и вдвойне виновата, что все
время продолжала его обманывать. Наконец ему  пришло  в  голову,  что  она
делила свою любовь между ним и ребенком, - ни один мужчина в его положении
не мог бы спокойно с этим примириться. Лестера передернуло от этой  мысли,
он засунул руки в карманы и продолжал шагать по комнате.
   Как мог человек с характером Лестера считать себя  оскорбленным  только
потому, что Дженни скрыла существование ребенка, появившегося  на  свет  в
результате точно такого же проступка, какой она  совершила  позже  уступив
ему, Лестеру? Это пример тех необъяснимых заблуждений и  ошибок,  которых,
как видно, не способен избежать человеческий ум - суровый страж  и  судья,
когда дело  идет  о  чести  других  людей.  Забывая  о  своем  собственном
поведении (мужчины редко  принимают  его  в  расчет),  Лестер  верил,  что
женщина должна единственному любимому человеку раскрывать всю свою душу, и
его очень огорчило, что Дженни поступила иначе. Однажды он пытался  узнать
подробности ее прошлого. Она тогда умоляла не расспрашивать. Вот когда  ей
следовало бы сказать о ребенке. А теперь... Лестер покачал головой.
   Первым его побуждением, когда он все обдумал, было  уйти  и  больше  не
видеть Дженни. Однако хотелось узнать, чем кончилось дело. Все же он надел
пальто и шляпу и вышел из дому; захотелось выпить, и он зашел в первый  же
приличный бар; потом поехал в клуб; там он бродил из  комнаты  в  комнату,
встретил кое-кого из знакомых, поболтал с ними. Беспокойство и  досада  не
оставляли его;  наконец,  потратив  три  часа  на  размышления,  он  нанял
извозчика и вернулся домой.
   В тоске и смятении Дженни долго сидела подле спящей девочки  и  наконец
поняла, что опасность миновала. Сейчас она ничего  не  могла  сделать  для
Весты,  и  понемногу  к  ней  вернулись  заботы  о  брошенном  доме;   она
почувствовала,  что  должна  исполнить  обещание,  данное  Лестеру,  и  до
последней минуты нести свои обязанности хозяйки. Возможно, Лестер ее ждет.
Вероятно, он хочет услышать всю правду о ее прошлом, прежде чем навсегда с
нею расстаться. С болью и страхом думая о том, что Лестер, конечно, порвет
с нею, Дженни все же считала это только справедливым наказанием за все  ее
проступки: она этого вполне заслуживает!
   Дженни вернулась домой в двенадцатом часу, свет на лестнице уже  горел.
Она потянула ручку двери, потом открыла ее своим  ключом.  Помедлив  и  не
услышав ни звука, она вошла, готовая к тому, что ее встретит  разгневанный
Лестер. Но его не было. Он просто забыл погасить в  комнате  свет.  Дженни
быстро осмотрелась, но комната была пуста. Дженни решила, что Лестер  ушел
навсегда, и застыла на месте, беспомощная и растерянная.
   "Ушел!" - подумала она.
   В эту минуту на лестнице послышались его шаги, Шляпа его была надвинута
на самые брови, пальто наглухо застегнуто. Не взглянув в  сторону  Дженни,
он снял пальто и повесил на вешалку. Потом не спеша снял и повесил  шляпу.
Только после этого он обернулся к Дженни, которая следила  за  ним  широко
раскрытыми глазами.
   - Я хочу узнать все, с начала до конца, - сказал он. - Чей это ребенок?
   Дженни поколебалась мгновение, словно готовясь к  отчаянному  прыжку  в
темную пропасть, потом выговорила пересохшими губами:
   - Сенатора Брэндера.
   - Сенатора Брэндера! - повторил  пораженный  Лестер;  меньше  всего  он
ожидал услышать такое громкое имя. - Как ты с ним познакомилась?
   - Мы с мамой на него стирали, - просто ответила Дженни.
   Лестер замолчал: прямота ее ответов отрезвила его,  и  гнев  его  утих.
"Ребенок сенатора  Брэндера!"  -  думалось  ему.  Стало  быть,  знаменитый
поборник интересов простого народа соблазнил  дочь  прачки.  Вот  типичная
трагедия из жизни бедняков.
   - Давно это случилось? - хмуро спросил Лестер, сдвинув брови.
   - Уже почти шесть лет прошло, - ответила Дженни.
   Лестер мысленно прикинул, сколько времени они знакомы, потом спросил:
   - Сколько лет ребенку?
   - Ей пошел шестой год.
   Лестер  кивнул.  Стараясь  сосредоточиться,  он  говорил  теперь  более
властным тоном, но без прежнего озлобления.
   - Где же она была все это время?
   - Жила дома, у наших, до прошлой весны, а когда ты ездил в  Цинциннати,
я привезла ее сюда.
   - И она жила с вами, когда я приезжал в Кливленд?
   - Да, - ответила Дженни, - только я следила,  чтоб  она  не  попадалась
тебе на глаза.
   - Я думал, что ты  сказала  своим,  что  мы  поженились!  -  воскликнул
Лестер,  не  понимая,  каким   образом   родные   Дженни   примирились   с
существованием этого ребенка.
   - Я им так и сказала, - ответила Дженни, - но я не хотела говорить тебе
про дочку. А мои все время думали, что я вот-вот расскажу тебе.
   - Почему же ты не рассказала?
   - Потому что я боялась.
   - Чего?
   - Я ведь не знала, что со мной будет, когда уехала с тобой, Лестер. Мне
так хотелось уберечь мою девочку, ничем ей не повредить.  Потом  мне  было
стыдно; а когда ты сказал, что не любишь детей, я испугалась.
   - Испугалась, что я брошу тебя?
   - Да.
   Лестер  помолчал;  Дженни  отвечала  так  прямо  и  просто,   что   его
первоначальное подозрение, будто она сознательно лицемерила  и  обманывала
его, отчасти рассеялось. В конце концов всему  виной  несчастное  стечение
обстоятельств, малодушие Дженни и нравы ее семьи.  Ну  и  семейка,  должно
быть! Только нелепые и безнравственные люди могли терпеть такое  положение
вещей!
   - Разве ты не понимала, что в конце концов все должно выйти  наружу?  -
спросил он наконец. - Не могла же ты думать, что вот так и  вырастишь  ее.
Почему ты сразу не сказала мне правду? Тогда я отнесся бы  к  этому  очень
спокойно.
   - Знаю, - сказала Дженни. - Но я хотела сделать лучше для нее.
   - Где она теперь?
   Дженни объяснила.
   Вопросы Лестера так не вязались с его  тоном  и  выражением  лица,  что
Дженни совсем растерялась. Она еще раз попробовала все  объяснить,  однако
Лестер уразумел только одно: Дженни сделала глупость,  но  она  отнюдь  не
хитрила, - это было так явно, что, будь Лестер в другом положении,  он  от
души пожалел бы ее. Но теперь мысль о  Брэндере  не  выходила  у  него  из
головы, и он снова вернулся к этому.
   - Так ты говоришь, твоя мать стирала на него. Как же случилось, что  ты
с ним сошлась?
   Дженни до сих пор терпеливо переносила мучительный допрос, но  тут  она
вздрогнула, как от удара. Лестер задел  незажившее  воспоминание  о  самой
горькой и трудной поре ее жизни. Его последний вопрос, как видно, требовал
полной откровенности.
   - Я ведь была еще девчонка, Лестер, - печально сказала она. - Мне  было
только восемнадцать лет. Я ничего не знала. Я ходила  к  нему  в  отель  и
брала у него белье в стирку, а потом относила.
   Она умолкла, но,  видя,  что  он  пододвинул  стул  и  уселся  с  явным
намерением выслушать длинный и подробный рассказ, она снова заговорила.
   - Мы так нуждались тогда. Он часто давал мне  деньги  для  мамы.  Я  не
знала...
   Она опять умолкла; Лестер, видя, что она не в  силах  связно  обо  всем
рассказать, снова  начал  задавать  ей  вопросы,  и  постепенно  невеселая
история стала ему ясна. Брэндер собирался жениться на ней.  Он  писал  ей,
должен был вызвать ее к себе, но не успел: помешала внезапная смерть.
   Исповедь была окончена. Долгих пять минут прошло  в  молчании;  Лестер,
опершись на камин, смотрел в одну точку, а  Дженни  ждала,  не  зная,  что
будет дальше, и не пытаясь сказать хоть слово в свою защиту. Громко тикали
часы. На застывшем лице Лестера нельзя было прочесть  ни  его  чувств,  ни
мыслей. Теперь он был совершенно спокоен и  невозмутим  и  обдумывал,  как
поступить дальше. Дженни стояла перед ним, точно преступница на суде, Он -
воплощенная праведность, нравственность, чистота сердечная - занимал место
судьи. Итак, надо вынести приговор, решить ее дальнейшую судьбу.
   Что и говорить, скверное дело - грязная история, в которой  не  годится
быть замешанным человеку с положением и богатством Лестера.  Этот  ребенок
делает его отношения с Дженни просто невозможными... И все же  Лестер  еще
не мог ничего сказать. Часы на камине звонко пробили три; Лестер обернулся
и вспомнил о Дженни, - бледная, растерянная, она все еще неподвижно стояла
перед ним.
   - Иди ложись, -  вымолвил  он  наконец  и  снова  задумался  над  своей
нелегкой задачей.
   Но Дженни не тронулась с места; она стояла и смотрела  на  него  широко
раскрытыми  остановившимися  глазами,  готовая  каждую   минуту   услышать
приговор. Но она ждала напрасно. После долгих размышлений Лестер  встал  и
пошел к вешалке.
   - Иди ложись, - повторил он холодно. - Я ухожу.
   Дженни невольно шагнула к  нему,  -  даже  в  эту  страшную  минуту  ей
хотелось быть чем-нибудь ему полезной, - но Лестер не заметил ее движения.
Он вышел, не удостоив ее больше ни словом.
   Она смотрела ему вслед и слушала его удаляющиеся  шаги  на  лестнице  с
таким чувством, словно  ей  вынесен  смертный  приговор  и  уже  раздается
похоронный звон над могилой. Что же она наделала?  И  что  сделает  теперь
Лестер? Глубокое отчаяние овладело ею, и, когда внизу хлопнула дверь,  она
в тоске и безнадежности заломила руки.
   "Ушел! - подумала она. - Ушел!"
   В окнах забрезжил поздний рассвет, а Дженни все  сидела  и  предавалась
горьким мыслям; ее положение было слишком серьезно, чтобы она  могла  дать
волю слезам.



30

   Угрюмый, всегда так логично  рассуждавший  Лестер  на  самом  деле  был
далеко не уверен в том, что ему предпринять. Он сильно расстроился, однако
не мог бы точно определить, что его возмущает.  Разумеется,  существование
ребенка значительно осложняло дело. К чему это живое  свидетельство  былых
прегрешений  Дженни?  Впрочем,  Лестер  тут  же  признал,  что,  если   бы
действительно захотел, давно мог бы выведать у Дженни все ее прошлое. Она,
конечно, не стала бы лгать. Он мог спросить ее в самом начале. Он этого не
сделал, а теперь слишком поздно. Ясно  одно:  о  том,  чтобы  жениться  на
Дженни, нечего и думать. При  его  положении  в  обществе  это  исключено.
Лучший выход - обеспечить Дженни материально и расстаться с ней. Когда  он
ехал к себе в отель, решение это было принято,  хотя  он  и  не  собирался
осуществлять его немедленно.
   В подобного рода случаях куда легче рассуждать, чем действовать.  Время
укрепляет наши привычки, желания и чувства, а Дженни была для  Лестера  не
только привычкой. За четыре года непрерывного общения он так хорошо  узнал
ее и себя, что не видел возможности расстаться с ней легко и  быстро.  Это
было бы слишком больно. Он мог допускать  такую  мысль  днем,  в  сутолоке
своей конторы, но не по вечерам, когда оставался один. Он  открыл  в  себе
способность тосковать, и это смущало его.
   Тревожили его в эти дни и рассуждения Дженни, будто совместная жизнь  с
ним и с матерью могла бы повредить Весте. Как  она  до  этого  додумалась?
Ведь он занимает куда более завидное общественное положение, чем  она.  Но
потом он отчасти понял ее точку зрения. Дженни в то время не знала, кто он
и какую судьбу он ей готовит. Он мог очень скоро бросить ее. В предвидении
этого она хотела оградить своего ребенка  от  опасности.  Это  не  так  уж
плохо. И еще ему хотелось узнать, как выглядит эта девочка. Дочь  сенатора
Брэндера - это могло быть интересно. Он был блестящим человеком, а  Дженни
- прелестная  женщина.  Эта  мысль  вызвала  в  Лестере  и  раздражение  и
любопытство. То ему казалось, что  нужно  вернуться  к  Дженни  и  увидеть
девочку - это в конце концов его право! - то он колебался, вспоминая,  как
принял известие о ее  существовании.  Он  снова  уверял  себя,  что  нужно
поставить точку, и этот внутренний спор длился до бесконечности.
   На самом деле он был не в силах расстаться с Дженни. За  эти  годы  она
стала ему необходима. Был ли у него когда-нибудь  такой  близкий  человек?
Мать любит его, но в этой любви преобладает честолюбие. Отец - что ж, отец
мужчина, как и он сам. Сестрам не до него, у  каждой  своя  жизнь;  Роберт
всегда был ему чужим. С Дженни  он  впервые  узнал,  что  такое  настоящее
счастье, настоящая близость. Она нужна ему - с каждым  часом,  проведенным
вдали от нее, он все сильнее ощущал это. Наконец он решил поговорить с нею
начистоту и найти  какой-нибудь  выход.  Пусть  возьмет  дочку  к  себе  и
заботится о ней. Дженни должна понять, что рано или  поздно  он  уйдет  от
нее. Нужно внушить ей, что сейчас многое в их отношениях изменилось,  хотя
это и не означает немедленного разрыва. В тот же вечер он поехал к себе на
квартиру. Дженни услышала, как он отворил дверь, и сердце у  нее  тревожно
забилось. Взяв себя в руки, она вышла из своей комнаты встретить его.
   -  Насколько  я  понимаю,  нужно  поступить  так,  -  начал  Лестер  со
свойственной ему прямотой. - Привези свою дочь сюда и пусть живет с тобой.
Нет смысла оставлять ее у чужих людей.
   - Хорошо, Лестер,  -  покорно  ответила  Дженни.  -  Мне  всегда  этого
хотелось.
   - А раз так, нечего и откладывать. -  Он  достал  из  кармана  вечернюю
газету и прошел к окну. Потом обернулся. - Нам нужно договориться, Дженни.
Я понимаю, как это  произошло.  Я  допустил  большую  оплошность,  что  не
расспросил тебя  вовремя,  не  заставил  все  рассказать.  А  ты  напрасно
молчала, даже если и не хотела, чтобы я вошел в жизнь твоего ребенка. Тебе
следовало понять, что такую вещь все равно не скроешь. Впрочем, теперь это
не важно. Я хочу сказать другое: при таких отношениях, как у  нас,  нельзя
иметь друг от друга тайн. Я думал, что мы во всем доверяем друг  другу.  А
теперь я не знаю, смогу ли когда-нибудь упрочить наши отношения. Очень  уж
все запуталось. Очень уж много оснований для пересудов и сплетен.
   - Я знаю, - сказала Дженни.
   - Пойми, я не намерен торопиться. По мне, все может остаться более  или
менее как было - на ближайшее время, - но я хочу,  чтобы  ты  смотрела  на
вещи трезво.
   Дженни вздохнула.
   - Знаю, Лестер, знаю.
   Отойдя к окну, он смотрел во  двор,  на  окутанные  сумерками  деревья.
Мысль о будущем страшила его, - он любил домашний уют. Неужели  проститься
и уехать в клуб?
   - Давай-ка обедать, - холодно сказал он након