на, конечно, могла выйти замуж после  отъезда  из
Кливленда, но Герхардту в это не верилось.
   Он был теперь до крайности угрюм и сварлив,  и  детям  становилось  все
труднее жить с ним.  Вероника  и  Уильям  капризничали  и  дулись.  Им  не
нравилось, что, когда Марта вышла замуж и уехала,  отец  взял  расходы  по
дому в свои руки. Он ворчал, что дети слишком много  тратят  на  одежду  и
развлечения, упорно твердил, что  необходимо  перебраться  в  другой  дом,
поменьше, а из денег, которые присылала Дженни, всякий раз удерживал часть
для каких-то непонятных им целей.  Герхардт  и  в  самом  деле  откладывал
деньги: он задумал со временем выплатить Дженни все, что получил  от  нее.
Он полагал, что жить на ее деньги грешно, а из своего ничтожного заработка
был, конечно, неспособен с ней рассчитаться. Его грызла мысль, что если бы
другие дети исполняли свой долг по отношению к нему, он не был бы вынужден
на старости лет принимать подаяние  от  дочери,  которая  при  всех  своих
достоинствах  все  же  ведет  неправедную  жизнь.  И  домашние  ссоры   не
прекращались.
   Наконец, как-то зимой Джордж внял жалобам брата и сестры  и  согласился
взять их к себе с  условием,  что  они  будут  работать.  Герхардт  сперва
растерялся, но затем  предложил  им  забрать  мебель  и  отправиться  куда
угодно. Такое  великодушие  с  его  стороны  пристыдило  их,  и  они  даже
заикнулись о том, что, может, и он  стал  бы  жить  с  ними,  но  Герхардт
наотрез отказался. Он пойдет на фабрику, где работает сторожем, и попросит
у мастера разрешения спать на каком-нибудь чердаке. На фабрике его  любят,
ему доверяют. К тому же это будет экономнее.
   Так он сгоряча и поступил, и в долгие зимние ночи  можно  было  увидеть
одинокого старика, караулящего на пустынной улице,  далеко  от  оживленных
центральных кварталов. Ему отвели угол  на  чердаке  склада,  стоявшего  в
стороне от фабрики с ее сутолокой и  шумом.  Здесь  он  спал  днем,  после
работы. Перед вечером он выходил пройтись либо к центру  города,  либо  по
берегу Кихоги, либо  к  озеру.  Он  тихо  брел,  заложив  руки  за  спину,
задумчиво  склонив  голову.  Иногда  он  разговаривал  сам  с  собою;  его
удрученное состояние изредка прорывалось в горьких словах:  "Поди  ж  ты!"
или "Тьфу, пропасть!" С наступлением темноты он занимал свой пост у  ворот
фабрики. Питался он по соседству, в закусочной для рабочих, которую считал
самым подходящим для себя местом.
   Размышления старого немца бывали обычно  отвлеченного  или  чрезвычайно
мрачного свойства. Что такое жизнь? Столько усилий, столько забот и  горя,
а в конце концов что остается? И где - то, чего больше нет? Люди умирают и
уже никак не общаются с живыми. Взять хотя бы его жену. Она умерла, а куда
отлетел ее дух?
   Однако Герхардт еще крепко держался за привычные  с  детства  церковные
догматы. Он верил, что есть ад и что грешники после смерти попадают  туда.
Ну, а миссис Герхардт? А Дженни? По его мнению, обе  они  были  повинны  в
тяжких грехах. Он верил и в то, что праведников ждет  райское  блаженство.
Но где эти праведники? У миссис Герхардт было доброе сердце. Дженни - само
великодушие. А его сын Себастьян? Себастьян - хороший мальчик, но сердце у
него черствое, а сыновней любви нет и в помине. Марта честолюбива,  думает
только о себе. Выходит, что все дети, кроме Дженни, - эгоисты. Басс, с тех
пор как женился, пальцем не шевельнул для семьи.  Марта  уверяет,  что  ее
заработка ей еле хватает на себя. Джордж сначала хоть немножко помогал,  а
потом бросил. Вероника и Уильям спокойно жили на деньги  Дженни,  пока  он
это  разрешал,  хоть  и  знали,  что  поступают  нехорошо.  А   теперешнее
существование его, Герхардта, разве не свидетельствует об эгоизме детей? И
силы его уже не прежние.  Он  сокрушенно  качал  головой.  Загадка,  да  и
только. Все в жизни непонятно, таинственно, шатко. А все-таки ни с кем  из
детей он не желает жить. Они недостойны его, все, кроме Дженни,  а  Дженни
живет грешной жизнью. Так горевал старый Герхардт.
   Дженни не сразу узнала  обо  всех  этих  печальных  делах.  Раньше  она
адресовала свои письма Марте,  потом,  когда  сестра  вышла  замуж,  стала
писать прямо отцу. После ухода младших детей Герхардт  написал  ей,  чтобы
она больше не присылала денег. Вероника и Уильям будут жить у  Джорджа;  у
него хорошее место на фабрике, там же он пока имеет и квартиру. Он  вернул
Дженни то, что сумел отложить, - сто пятнадцать  долларов,  объяснив,  что
эти деньги ему не понадобятся.
   Дженни ничего не поняла, но, зная упорство отца, решила  не  спорить  с
ним, тем более, что братья и сестры молчали. Однако со временем она  стала
яснее представлять себе, что произошло дома, и встревожилась не на  шутку.
Ей хотелось съездить к отцу и не хотелось уезжать от  Лестера,  независимо
от того, как сложатся их отношения. Согласится ли отец жить с нею? Сейчас,
разумеется, нет. Если она выйдет замуж,  возможно;  если  останется  одна,
почти наверняка. Но если у нее не будет хорошего  заработка,  им  придется
трудно. Все сводилось к тому же вопросу; что  ей  делать?  И  все  же  она
решилась. Найти работу на пять-шесть долларов в неделю - и они проживут. А
на первое время у них будут те сто  пятнадцать  долларов,  которые  скопил
отец.



36

   В планах Дженни был один изъян - она недостаточно  принимала  в  расчет
позицию Лестера. Он безусловно дорожил нею, хоть и  не  мог  вырваться  из
замкнутого круга условностей того мира, в  котором  был  воспитан.  Однако
если он и не любил ее настолько, чтобы наперекор мнению света  обвенчаться
с ней по той простой причине, что он выбрал себе жену по душе, все же  она
занимала в его жизни  очень  большое  место,  и  пока  что  он  отнюдь  не
собирался окончательно с ней порвать.
   Лестер  был  уже  в  том  возрасте,  когда  взгляды  на   женщин,   раз
установившись, редко меняются. До сих пор ни одна  женщина  его  круга  не
нравилась ему  так,  как  Дженни.  В  ней  была  женственность,  мягкость,
природный ум, она предупреждала каждое его желание; искусству держаться  в
обществе он обучил ее сам, так что теперь мог показаться с ней где угодно.
Все это было удобно и приятно, что же еще ему оставалось желать?
   А между тем беспокойство Дженни росло день ото  дня.  Пытаясь  изложить
свои мысли на бумаге, она начала и уничтожила несколько писем и,  наконец,
как ей показалось, сумела хоть бы отчасти выразить  то,  что  чувствовала.
Послание получилось длинное, она еще никогда таких не писала.

   "Лестер, милый, когда ты получишь это письмо, меня здесь не будет, и  я
прошу тебя не думай обо мне плохо, пока не дочитаешь до конца. Я уезжаю  и
увожу с собой Весту, думаю, что так будет лучше.  Право  же,  Лестер,  так
нужно. Когда ты появился в моей жизни, мы  были  очень  бедны,  да  и  мое
положение было такое, что я думала, ни один  хороший  человек  на  мне  не
женится. А ты сказал, что любишь меня, и я совсем голову потеряла, а потом
и я полюбила тебя, сама не знаю как.
   Ведь я говорила тебе тогда, что не хочу больше поступать дурно и что  я
нехорошая, но когда ты был со мной, я просто не могла ни о чем думать и не
знала, как уйти от тебя. Отец в это время как  раз  заболел,  и  дома  все
сидели голодные. Мы зарабатывали такие гроши. У  моего  брата  Джорджа  не
было башмаков, мама совсем с ног сбилась. Я часто думаю, Лестер,  если  бы
на маму не навалилось столько забот и горя, она, может, и сейчас  была  бы
жива. Я подумала, что раз я тебе нравлюсь и ты мне  нравишься,  -  я  тебя
люблю, Лестер, - может быть, большого греха и не  выйдет.  Ты  ведь  сразу
сказал мне, что хотел бы помочь моей семье, и я подумала, что, может,  так
и нужно поступить. Очень уж бедно мы жили.
   Лестер, милый, мне стыдно уходить от тебя; тебе может  показаться,  что
это очень гадко, но если б ты знал, что я пережила за последнее время,  ты
бы простил меня.
   Я люблю тебя, Лестер, очень люблю! Но все эти месяцы,  с  тех  пор  как
приходила твоя сестра, я чувствую, что живу дурно и что  дальше  так  жить
нельзя, раз я сама знаю, как это дурно. Я виновата в том, что у меня  было
с сенатором Брэндером, но я была еще так молода - я  совсем  не  понимала,
что делаю. Я виновата, что с самого начала не рассказала тебе  про  Весту,
хотя тогда мне казалось, что это правильно. Я страшно виновата в том,  что
тайком от тебя привезла ее в Чикаго, но я боялась  тебя,  Лестер,  боялась
того, что ты скажешь или сделаешь. Все это стало мне ясно после того,  как
твоя сестра побывала здесь; и с тех пор я твердо знаю, что живу  нехорошо.
Но я тебя не виню, Лестер, я виню только себя.
   Я не прошу тебя жениться на мне. Я знаю, как ты ко мне относишься и как
ты относишься к моей семье, и сама не считаю, что  это  помогло  бы  делу.
Твои родные не захотят этого, и я ни о чем не стану тебя просить.  А  так,
как мы сейчас живем, больше жить нельзя, это мне ясно.  Веста  подрастает,
скоро она будет все понимать. Пока она думает, что ты и в  самом  деле  ее
дядя. Я столько думала, столько раз хотела поговорить с тобой, но когда  у
тебя серьезное лицо, мне делается страшно и я не могу выговорить ни слова.
Вот я и решила - лучше напишу и уеду и, тогда ты все  поймешь.  Ты  понял,
Лестер, понял? Ты не сердишься на меня; так нужно.  Прости  меня,  Лестер,
пожалуйста, прости, и забудь обо мне. Я как-нибудь проживу. Но я так люблю
тебя, так люблю, и вечно буду тебе благодарна за  все,  что  ты  для  меня
сделал. Желаю тебе счастья. Прости меня, Лестер.
   Я люблю тебя.
   Дженни.
   P.S. Я уезжаю к отцу в Кливленд. Я  ему  нужна.  Он  совсем  один.  Но,
пожалуйста, Лестер, не приезжай за мной. Не нужно".

   Дженни положила письмо в конверт, запечатала его и до времени  спрятала
в надежное место.
   Еще несколько дней она собиралась с духом, чтобы осуществить свой план,
и наконец, когда Лестер однажды предупредил ее по  телефону,  что  два-три
дня не  появится  дома,  она  уложила  в  несколько  чемоданов  все  самое
необходимое для себя и Весты и послала за извозчиком.  Она  подумала  было
известить отца о своем приезде телеграммой, но  потом  вспомнила,  что  он
живет на фабрике, и решила сама разыскать  его.  Герхардт  писал  ей,  что
Вероника и Уильям увезли не  всю  мебель,  часть  ее  сдана  на  хранение.
Значит,   будет   чем   обставить   небольшую   квартирку.   Покончив    с
приготовлениями к отъезду, Дженни села и стала  ждать  извозчика,  но  тут
дверь отворилась и в комнату вошел Лестер.
   В последнюю  минуту  он  изменил  свои  планы.  Он  не  обладал  особой
интуицией, но на этот раз  словно  почувствовал  что-то.  Сговорившись  со
знакомыми пострелять уток на  болотах  Канкаки,  южнее  Чикаго,  он  вдруг
передумал и даже решил уйти из конторы раньше обычного. Что его побудило к
этому, он не мог бы объяснить.
   Ему было даже странно возвращаться домой в  такой  ранний  час.  Увидев
посреди передней два чемодана, он остолбенел. Что  это  значит?  Дженни  в
дорожном костюме, совсем готовая  в  путь.  И  Веста  одета.  Карие  глаза
Лестера широко раскрылись от изумления.
   - Ты куда? - спросил он.
   - Я... я - начала она, пятясь от него, - я уезжаю.
   - Куда?
   - Я хотела уехать в Кливленд.
   - Зачем?
   - Я... я все время собиралась  сказать  тебе,  Лестер,  что,  по-моему,
нельзя мне больше здесь оставаться. Нехорошо это. Я все хотела  поговорить
с тобой и не решалась. Я тебе написала письмо.
   - Письмо! - воскликнул он. - Ничего не понимаю! Где  это  письмо,  черт
побери?
   - Вот, - сказала она, машинально протягивая  руку  к  столику,  где  на
самом виду, на толстой книге лежало ее послание.
   - И ты хотела уехать от меня, отделавшись письмом? - спросил Лестер уже
более суровым тоном. -  Нет,  я  отказываюсь  тебя  понять.  В  чем  дело,
наконец? - Он разорвал конверт и пробежал глазами первые строки письма.
   - Уведи-ка отсюда Весту, - сказал он.
   Дженни  послушалась.  Потом,  вернувшись,  застыла   посреди   комнаты,
бледная,  расстроенная,  обводя  рассеянным   взглядом   стены,   потолок,
чемоданы, Лестера. Он внимательно прочел письмо, изредка переступая с ноги
на ногу, и бросил его на пол.
   - Слушай, Дженни, - заговорил он, с любопытством  глядя  на  нее  и  не
зная,  что  ему,  собственно,  сказать.  Вот   когда   ему   представилась
возможность покончить с этой связью. Но ему этого вовсе не хочется, -  все
шло так мирно и хорошо. Они столько лет прожили  вместе,  что  разъехаться
теперь было бы просто смешно. К тому же он любит  ее,  разумеется,  любит.
Однако жениться на ней он не хочет, да,  пожалуй,  и  не  может.  Она  это
знает. Свидетельство тому - ее письмо.
   - Ты что-то путаешь, - продолжал он медленно. - Не знаю,  что  на  тебя
находит, но у тебя совершенно неправильный взгляд на  вещи.  Я  ведь  тебе
говорил, что не могу на тебе жениться, во всяком случае сейчас. Есть много
важных обстоятельств, о которых ты и понятия не имеешь. Что я тебя  люблю,
ты знаешь. Но необходимо считаться и с моей семьей и  с  интересами  нашей
фирмы. Ты не понимаешь, как все это сложно, а я понимаю. Но расставаться с
тобой я не хочу, ты мне очень дорога. Конечно, я  не  могу  удержать  тебя
насильно, ты вольна уйти. Но мне кажется, это было  бы  нехорошо.  Неужели
тебе правда этого хочется? Присядь-ка на минутку.
   Дженни, надеявшись ускользнуть без объяснений,  совсем  растерялась.  К
чему он затеял этот серьезный разговор и говорит так, словно просит  ее  о
чем-то. Ей стало больно. Он, Лестер, убеждает ее остаться, когда  она  его
так любит!
   Она подошла к нему, и он взял ее за руку.
   - Послушай-ка, - сказал он. Право же, в твоем уходе нет сейчас никакого
смысла. Ты куда хотела уехать?
   - В Кливленд.
   - И как же ты собиралась там жить?
   - Я думала: возьму к себе папу, если он согласиться, он  сейчас  совсем
один, и найду какую-нибудь работу.
   - А что ты умеешь  делать,  Дженни,  кроме  того,  что  делала  раньше?
Неужели опять пойдешь в прислуги? Или станешь продавщицей в магазине?
   - Я могла бы устроиться где-нибудь экономкой, - робко  сказала  Дженни.
Это было лучшее, что пришло ей в голову  во  время  долгих  размышлений  о
возможной работе.
   - Нет, нет, - проворчал он, качая головой. - Это не годится.  Все  твои
планы никуда не годятся, одна фантазия. И нравственного удовлетворения это
тебе не даст. Прошлого не переделаешь. Да это и неважно. Сейчас я не  могу
на тебе жениться. Позже - может быть, но я ничего не хочу обещать.  Однако
по доброй воле я тебя не отпущу, а если уж ты уйдешь, я не хочу, чтобы  ты
вернулась к своей прежней жизни. Так или иначе я тебя обеспечу. Неужели ты
правда хочешь от меня уйти, Дженни?
   Перед властной настойчивостью Лестера и его энергичными доводами Дженни
была бессильна. Стоило ему коснуться ее руки, и от всех ее решений  ничего
не осталось. Она расплакалась.
   - Не плачь, Дженни, - сказал Лестер. - Все может обернуться лучше,  чем
ты думаешь. Подожди немного. Снимай же пальто и шляпу. Ты ведь  не  уйдешь
от меня?
   - Не уйду! - всхлипнула Дженни.
   Он привлек ее к себе на колени.
   - Не будем пока ничего менять, - продолжал он. - Жизнь - сложная шутка.
Разом ничего не устроишь. А потом все как-нибудь образуется. Я тоже сейчас
мирюсь с тем, на что в другое время не согласился бы ни в коем случае.
   Постепенно Дженни успокоилась и печально улыбнулась сквозь слезы.
   - А теперь убери все это по местам, - сказал он  ласково,  указывая  на
чемоданы. - И, пожалуйста, обещай мне одну вещь.
   - Что? - спросила Дженни.
   - Впредь ничего от меня не скрывать, понимаешь? Ничего  не  решать  без
меня и не действовать без моего ведома. Если тебя что-нибудь мучит,  приди
ко мне и скажи. Я тебя не съем! Можешь говорить со  мной  обо  всех  своих
заботах. Я помогу тебе с ними справиться, а если и не смогу помочь,  то  у
нас хотя бы не будет никаких секретов друг от друга.
   - Я знаю, Лестер, - сказала она, серьезно глядя ему в глаза. -  Обещаю,
что ничего больше не буду скрывать, честное слово.  Я  раньше  боялась,  а
теперь не буду. Правда!
   - Вот так-то лучше, - сказал Лестер. - Я тебе верю.
   И он отпустил ее.
   Первым результатом этого разговора было то, что  через  несколько  дней
речь зашла о судьбе Герхардта. Дженни уже  давно  о  нем  беспокоилась,  а
теперь решила поделиться своей тревогой с Лестером и  как-то  вечером,  за
обедом, рассказала ему о том, что произошло в Кливленде.
   - Представляю себе, как ему там тяжело совсем одному. Я,  когда  хотела
уехать в Кливленд, собиралась взять его к себе. А теперь не  знаю,  что  и
делать.
   - Ты бы послала ему денег, - предложил Лестер.
   - Отец не хочет брать у меня деньги, - объяснила она. -  Он  не  верит,
что я замужем.
   - У него есть к тому основания, - спокойно заметил Лестер.
   -  Подумать  страшно,  что  он  ночует  где-то  на  фабрике.  Он  такой
старенький и совсем один.
   - А другие дети? Почему они о нем не заботятся? Где твой брат Басс?
   - Может быть, им не хочется о нем заботится, он  такой  вспыльчивый,  -
сказала она простодушно.
   - Ну, тогда уж я не знаю, что и посоветовать, - улыбнулся Лестер. - Ему
бы следовало быть покладистей.
   - Да, конечно, - сказала Дженни, - но он такой старый и ему так  трудно
жилось.
   Некоторое время Лестер молча вертел в руках вилку.
   - Я вот о  чем  думаю,  -  сказал  он  наконец.  -  Раз  мы  решили  не
расставаться, лучше уехать из этой квартиры. Я уже прикидывал, не снять ли
нам дом в Хайд-Парке. Правда, далеко будет ездить в контору, но жить здесь
мне что-то надоело. И вам с Вестой будет неплохо иметь свой  двор  и  сад.
Вот тогда ты могла бы взять  отца  к  себе.  Он  нам  не  помешает.  Будет
возиться по хозяйству, еще поможет держать дом в порядке.
   - Ах, это было бы как раз для него! - вздохнула Дженни. - Он так  любит
все чинить, и он мог бы косить газон и смотреть за отоплением. Но он ни за
что не приедет, если не будет уверен, что мы женаты.
   - Да, это усложняет дело, поскольку ты не можешь предъявить ему брачное
свидетельство. Старик явно мечтает о  невозможном.  Да  и  трудновато  ему
будет справляться с отоплением загородного дома, - добавил он, помолчав.
   Дженни пропустила его слова мимо ушей. Она опять задумалась о том,  как
плохо и неумело устроила свою жизнь. Герхардт не приедет, даже если у  них
и будет прекрасный дом, где он мог бы жить. А как хорошо  ему  было  бы  с
Вестой! Он бы просто воскрес.
   Она грустно молчала, пока Лестер не сказал, словно отвечая на ее мысли:
   -  Право,  не  знаю,  что  и  придумать.   Раздобыть   бланк   брачного
свидетельства не так-то легко. Подделка карается по закону. Мне бы, честно
говоря, не хотелось ввязываться в такое дело.
   - Да что ты, Лестер, разве можно!  Мне  просто  жаль,  что  папа  такой
упрямый. Когда он что-нибудь заберет  себе  в  голову,  с  ним  ничего  не
поделаешь.
   - Давай подождем, пока не устроимся на новом месте, - предложил Лестер.
- А тогда ты съездишь в Кливленд и сама с ним поговоришь. Может быть, тебе
и удастся убедить его.
   Ему нравилось, что Дженни так предана отцу, и он готов был помочь ей  в
том, что она задумала. Старый Герхардт - мало интересный  субъект,  но  не
противный и если ему захочется поработать в большом хозяйстве, пожалуйста,
Лестер ничего не имеет против.



37

   Слова о переезде в Хайд-Парк  не  были  сказаны  впустую.  Когда  через
две-три недели все опять пришло в норму, Лестер предложил Дженни  съездить
с ним туда, чтобы присмотреть дом.
   В первую же поездку они нашли то, что им было нужно, -  старый  дом  из
одиннадцати больших комнат  окруженный  газонами  и  тенистыми  деревьями,
посаженными, когда город еще только начинал строиться. Здесь было красиво,
уютно, тихо. Дженни пришла в  восторг  от  просторной,  почти  деревенской
усадьбы, хотя ее и угнетало сознание, что она войдет в свой нов