нес спички в подвал. Хотя бы сжечь их в плите -  и  то  будет
толк. Он мог бы раскуривать ими свою трубку, но гораздо удобнее для  этого
были  старые  газеты,  а  их  набирались  целые   кипы,   что   опять-таки
свидетельствовало  о  расточительной   натуре   хозяина   дома.   Герхардт
сокрушенно качал головой. Ну как тут работать! Все против него. Но  он  не
складывал оружия и не оставлял попыток пресечь  это  греховное  мотовство.
Сам он соблюдал  строжайшую  экономию.  Года  два  носил  по  воскресеньям
перешитый черный костюм Лестера, на который тот в свое время ухлопал  уйму
денег. Носил его старую обувь, храбро делая вид, что она ему  по  ноге,  и
его галстуки, но только черные, других Герхардт не  любил.  Он  и  рубашки
Лестера стал бы носить, если бы умел их перешить себе по росту,  а  нижнее
белье отлично  приспосабливал  для  собственного  употребления,  пользуясь
дружескими услугами кухарки. О носках и говорить нечего. Таким образом, на
одежду Герхардта не тратилось ни цента.
   Другие вещи, уже  отслужившие  Лестеру  -  башмаки,  рубашки,  костюмы,
галстуки, воротнички, - он хранил неделями, месяцами, а  затем  с  мрачной
решимостью приводил в дом портного или старьевщика,  которому  и  продавал
все это добро, немилосердно набивая цену. Он держался того мнения, что все
скупщики старого платья - пауки-кровососы и  ни  одному  их  слову  нельзя
верить. Все они врут. Жалуются на бедность, а  сами  купаются  в  деньгах.
Герхардт своими глазами в этом убедился - он  прослеживал  старьевщиков  и
видел, как они поступают с купленными у него вещами.
   - Мерзавцы! - негодовал он. Предлагают десять центов за пару  башмаков,
а сами выставляют эту пару в своей лавчонке за два доллара. Разбойники, да
и только! Могли бы дать мне хоть доллар.
   Дженни улыбалась. Только она и выслушивала его жалобы, - на  сочувствие
Лестера Герхардт не рассчитывал. Свои собственные гроши он  почти  целиком
жертвовал  на  церковь,   и   пастор   считал   его   образцом   смирения,
нравственности, благочестия - словом, воплощением всех добродетелей.
   Итак, несмотря на зловещий ропот  людской  молвы,  эти  годы  оказались
самыми счастливыми в жизни Дженни. Лестер,  хоть  его  порой  и  одолевали
сомнения относительно  правильности  избранного  им  пути,  был  неизменна
ласков и внимателен к  ней  и  казался  вполне  довольным  своей  семейной
жизнью.
   - Все в порядке? - спрашивала она, когда он к вечеру возвращался домой.
   - Разумеется! - отвечал он и, мимоходом потрепав ее по щеке, шел с  ней
в комнаты, в то время как проворная Жаннет вешала на место  его  пальто  и
шляпу.
   Зимой они усаживались в  библиотеке  перед  огромным  камином.  Весною,
летом и осенью Лестер предпочитал веранду, с которой  открывался  красивый
вид на лужайки сада и тихую улицу. Здесь он закуривал  свою  предобеденную
сигару, а Дженни, сидя на ручке его кресла, гладила его по голове.
   - Волосы у тебя совсем не поредели, - говорила она. - Ты доволен?
   Или журила его:
   - Что это ты морщишь лоб? Разве можно? И почему  ты  сегодня  утром  не
переменил галстук? Я ведь тебе приготовила новый.
   - Забыл, - отвечал он и  разглаживал  морщины  на  лбу  или  со  смехом
предсказывал, что скоро у него будет огромная лысина.
   В гостиной, в присутствии Весты и Герхардта, Дженни бывала с ним так же
ласкова, но более сдержанна. Она любила игры и головоломки  -  шарики  под
стеклом,  ребусы,  настольный  бильярд.  Лестер  тоже  участвовал  в  этих
нехитрых развлечениях. Иногда  он  по  часу  просиживал  над  какой-нибудь
головоломкой. Дженни справлялась с ними необыкновенно ловко и бывала горда
и счастлива, когда он обращался к ней за помощью. Если  же  он  непременно
хотел разрешить загадку сам, она молча наблюдала за ним, обняв его за  шею
и прижавшись подбородком к его плечу. Ему это  нравилось,  он  наслаждался
любовью, которую она так щедро на него изливала, и не  уставал  любоваться
ее молодостью и красотой. С Дженни  он  сам  чувствовал  себя  молодым,  а
больше всего в жизни страшило Лестера наступление бессмысленной  старости.
Он часто говорил:
   - Я хочу остаться молодым или умереть молодым.
   И Дженни понимала его. Любя Лестера, она теперь и сама  была  довольна,
что настолько моложе его.
   Особенно  радовала  Дженни  растущая  привязанность  Лестера  к  Весте.
Вечерами они часто  собирались  в  библиотеке.  Веста,  сидя  за  огромным
столом, готовила уроки. Дженни  шила.  Герхардт  читал  свои  нескончаемые
немецкие газеты. Старика  огорчало,  что  Весте  не  разрешают  учиться  в
приходской церковной школе при лютеранской церкви,  а  Лестер  об  этом  и
слышать не хотел.
   - Чтобы ее учили какие-то немцы? Вот еще! -  заявил  он,  когда  Дженни
рассказала ему о заветном желании старика. Скажи ему, пусть оставит  ее  в
покое.
   Иногда им бывало вчетвером особенно  хорошо.  Лестер  любил  подразнить
семилетнюю школьницу. Зажав ее между коленями, он принимался  выворачивать
на изнанку простые истины, наблюдая, как сознание девочки воспринимает его
парадоксы.
   - Что такое вода? - спрашивал он и,  услышав  ответ  "Это  то,  что  мы
пьем", - удивленно раскрывал глаза и продолжал допытываться: - Хорошо,  но
что это такое, не знаешь? Чему вас после этого учат в школе?
   - Но мы же пьем воду? - не сдавалась Веста.
   - Пьем-то пьем, а что такое вода, ты  не  знаешь.  Спроси  учительницу,
может быть, она тебе скажет.
   И он предоставлял малышке ломать себе голову над трудной задачей.
   Пищу, посуду, платье девочки  -  Лестер  все  готов  был  разложить  на
химические элементы, и Веста, смутно подозревая  что-то  иное  за  внешней
оболочкой знакомых предметов, стала даже  побаиваться  его.  Утром,  перед
уходом в школу, она приходила показаться  Лестеру,  потому  что  он  очень
придирчиво относился к ее внешности. Он хотел всегда видеть ее нарядной, с
огромным голубым бантом в волосах, велел обувать ее то в  туфельки,  то  в
высокие башмачки, смотря  по  сезону,  и,  одевая  ее,  выбирать  оттенки,
подходящие к ее цвету лица и характеру.
   - У девочки веселый, легкий нрав, - сказал он однажды. - Не надевай  не
нее ничего темного.
   Дженни поняла, что и в этом вопросе следует советоваться с Лестером,  и
часто говорила дочери:
   - Беги, покажись дяде.
   Веста являлась и начинала кружиться перед ним, приговаривая:
   - Смотри!
   - Так, так. Все в порядке. Можешь идти.
   И она убегала.
   Он  стал  прямо-таки  гордиться  Вестой.  Выезжая  по  воскресеньям  на
прогулку, он всегда сажал ее между  собой  и  Дженни;  он  настоял,  чтобы
девочку отдали учиться танцам, и Герхардт был вне себя от горя и ярости.
   - Грех-то какой! -  жаловался  он  Дженни.  -  Только  дьявола  тешить!
Танцевать ей нужно! К чему? Чтобы  из  нее  вышла  какая-нибудь  вертушка,
чтобы мы же потом ее стыдились?
   - Ну что ты, папа, - возражала Дженни. - Ничего в этом  страшного  нет.
Школа очень хорошая. Лестер говорит, что Весте полезно поучиться.
   - Ох, уж этот Лестер! Много он понимает в том, что полезно ребенку. Сам
в карты играет, виски пьет!
   - Тише, тише, папа, не надо так  говорить,  -  унимала  его  Дженни.  -
Лестер хороший человек, ты сам это знаешь.
   - Кое в чем хороший, да не во всем. Ох, не во всем!
   И он уходил, недовольно кряхтя. В присутствии Лестера он помалкивал,  а
Веста делала с ним что хотела.
   - Дедушка, - говорила она, дергая его за рукав  или  гладя  по  жесткой
щеке, и Герхардт таял. Он был бессилен перед ее лаской, что-то  подступало
у него к горлу и душило его.
   - Знаю я тебя, озорница, - говорил он.
   А Веста, бывало, щипнет его за ухо.
   - Перестань, - ворчал он. - Хватит баловаться.
   Но всякий мог заметить, что Веста  переставала  лишь  тогда,  когда  ей
самой надоедало шалить. Герхардт обожал девочку  и  выполнял  малейшее  ее
желание. Он был ее покорным рабом.



39

   Все это время недовольство семьи Лестера, вызванное  его  беспорядочным
образом жизни, продолжало расти. Родным было ясно,  что  рано  или  поздно
неизбежен  скандал.  Уже  носились  зловещие  слухи.  Казалось,  всем  все
известно, хотя открыто никто ничего не говорил. Кейн-старший  просто  диву
давался, - как мог его сын бросить такой вызов обществу! Будь еще  женщина
исключительно  интересна,  будь  это   какая-нибудь   известная   актриса,
художница, поэтесса, - увлечение Лестера можно было бы объяснить,  если  и
не оправдать; но по описанию Луизы это весьма заурядная особа, не блещущая
ни красотой, ни талантами, - непонятно, совсем непонятно!
   Лестер - его сын, его любимец; какая жалость, что он  не  устроил  свою
жизнь по-человечески. В Цинциннати он нравился многим женщинам. Взять хотя
бы Летти Пэйс. Вот на ком ему нужно было жениться. Красива, умна, и сердце
у нее доброе. Старик Кейн горевал и сетовал, а потом  ожесточился.  Стыдно
Лестеру   так   обижать   отца!    Его    поведение    противоестественно,
непростительно, наконец, неприлично. Арчибалд  Кейн  долго  терзался  этой
мыслью и  наконец  почувствовал,  что  так  продолжаться  не  может,  хотя
затруднялся бы сказать, в чем должна выразиться перемена. Лестер сам  себе
голова и не потерпит замечаний. Выходит, ничего сделать нельзя.
   Ряд событий в семье  приблизили  развязку.  Луиза  вскоре  после  своей
злополучной поездки в Чикаго вышла замуж, и дом  стариков  опустел,  разве
что наезжали погостить внуки. Лестер не был у Луизы  на  свадьбе,  хотя  и
получил приглашение. Потом умерла миссис Кейн, и  в  связи  с  ее  смертью
старому  Арчибалду  пришлось  изменить  свое  завещание.  Это  потребовало
присутствия Лестера. Лестер приехал, угнетенный сознанием, что в последнее
время так мало виделся с матерью и причинил ей столько горя,  но  о  своих
делах не обмолвился ни словом. Отец хотел  было  поговорить  с  сыном,  но
потом передумал, - очень уж мрачно тот был настроен. Лестер уехал к себе в
Чикаго, и на несколько месяцев все опять затихло.
   После свадьбы Луизы и смерти жены старик Кейн  переселился  к  Роберту,
потому что наибольшей отрадой для  него  на  старости  лет  были  внучата.
Роберт теперь держал в руках все дела фирмы, хотя окончательное разделение
капитала могло состояться лишь после смерти старика. Рассчитывая  в  конце
концов стать главою всего предприятия, Роберт, не жалея сил, угождал отцу,
сестрам  и  их  мужьям.  Неправильно  было  бы  сказать,  что  он  к   ним
подлаживается, просто это был холодный расчет дельца, куда более  хитрого,
чем мог предположить Лестер. Личное состояние Роберта уже вдвое  превышало
состояния остальных детей, но он держал это в тайне  и  делал  вид,  будто
располагает  весьма   скромными   средствами.   Ом   знал,   что   зависть
родственников может ему повредить, и вел спартанский образ жизни, до  поры
до времени делая  главную  ставку  на  незаметные,  но  надежные  наличные
деньги. Пока Лестер плыл по течению, Роберт трудился, трудился не покладая
рук.
   То  обстоятельство,  что  Роберт  лелеял  план  отстранить   брата   от
руководства фирмой, не имело особого значения, поскольку старик Кейн после
долгих размышлений над чикагской жизнью Лестера сам пришел  к  заключению,
что  передать  ему  сколько-нибудь  значительную  долю  капитала  было  бы
неразумно. Видимо, он переоценил Лестера. Лестер, может быть,  и  умнее  и
сердечнее брата - по части эстетических запросов и успеха в обществе тот и
в сравнение с ним не идет, - но у  Роберта  отличная  деловая  хватка,  он
умеет без шума добиваться своего. Если Лестер  сейчас  не  подтянется,  то
чего же и ждать?  Не  лучше  ли  оставить  капитал  тому,  кто  сумеет  им
распорядиться? И Арчибалд Кейн  уже  готов  был  дать  своему  поверенному
распоряжение изменить завещание таким образом, чтобы Лестер,  если  он  не
исправится, не получил в  наследство  ничего,  кроме  ничтожного  годового
дохода. Однако он решил дать Лестеру еще один шанс  -  потребовать,  чтобы
тот отказался от греховного образа жизни и занял подобающее  ему  место  в
обществе. Может быть, еще не поздно. Ведь у него такие прекрасные виды  на
будущее. Неужели он сам себе враг? Старый Арчибалд  написал  Лестеру,  что
хотел бы поговорить с ним, когда тому будет удобно, и не прошло и полутора
суток, как Лестер уже был в Цинциннати.
   - Я хочу еще раз поговорить с тобой по одному вопросу, Лестер, -  начал
старик, - хоть это мне и нелегко. Ты знаешь, что я имею в виду?
   - Знаю, - спокойно ответил Лестер.
   - Когда я был много моложе, я думал, что  ни  в  коем  случае  не  буду
вмешиваться в личные дела моих сыновей, но с годами  мое  мнение  на  этот
счет изменилось. На примере моих  деловых  знакомых  я  увидел,  насколько
благоразумный брак помогает человеку, и тогда мне очень захотелось,  чтобы
мои сыновья женились как можно удачнее.  Я  тревожился  за  тебя,  Лестер,
тревожусь и по сей день. Твоя нынешняя связь доставила мне  много  тяжелых
минут. И матери твоей она до самой смерти не давала  покоя.  Ничто  другое
так не огорчало ее. Не  думаешь  ли  ты,  что  всему  есть  предел?  Слухи
достигли даже нашего города. Насчет Чикаго не знаю, но  полагаю,  что  там
это ни для кого не секрет. А  это,  безусловно,  вредит  интересам  нашего
чикагского отделения. И вредит тебе. Это тянется уже так долго, что сейчас
вся твоя будущность поставлена под угрозу, а ты  по-прежнему  упорствуешь.
Почему?
   - Вероятно, потому, что люблю ее, - ответил Лестер.
   - Не верю, чтобы ты сказал это серьезно, - возразил отец. - Если бы  ты
ее любил, ты бы с самого начала на ней женился.  Не  стал  бы  ты  жить  с
женщиной годами, позоря ее и себя и только уверяя на словах,  что  любишь.
Может быть, это страсть, но уж никак не любовь.
   - Откуда ты знаешь, что я не ней  не  женился?  -  невозмутимо  спросил
Лестер. Ему интересно было, как отец воспримет такую возможность.
   - Неправда! - Старик даже приподнялся с кресла.
   - Да, неправда, - сказал  Лестер,  -  но  может  стать  и  правдой.  Я,
возможно, женюсь на ней.
   - Не верю! - вскричал отец. - Не поверю  я,  чтобы  умный  человек  мог
сделать такую глупость. Да где у тебя голова, Лестер? После  стольких  лет
греховного сожительства ты еще говоришь о женитьбе! Да если это входило  в
твои планы, почему, скажи на милость,  ты  не  женился  на  ней  с  самого
начала? Опозорил родителей, матери разбил сердце, делу нанес  ущерб,  стал
притчей во языцех, а теперь хочешь жениться? Не верю.
   Старый Арчибалд встал и выпрямился.
   - Не волнуйся, отец, - поспешил сказать Лестер. - Так мы ни до чего  не
договоримся. Я повторяю, что, может быть,  женюсь  на  ней.  Она  неплохая
женщина, и я очень тебя прошу: не говори о ней дурно.  Ты  ее  никогда  не
видел и ничего о ней не знаешь.
   - Знаю вполне достаточно, - решительно возразил старик. - Я  знаю,  что
ни одна порядочная женщина не поступила бы подобно ей. Да она, мой  милый,
за твоими деньгами охотится. Больше ей ничего не нужно - это всякий  дурак
поймет.
   - К чему такие слова, отец? - глухо  проговорил  Лестер.  -  Ты  ее  не
знаешь, даже в лицо не видел. Луиза приехала и наболтала что-то сгоряча, а
вы и поверили.  Она  вовсе  не  такая,  как  ты  думаешь,  и  напрасно  ты
выражаешься о ней столь резко. Ты незаслуженно обижаешь женщину, не хочешь
почему-то рассуждать по-хорошему.
   -  По-хорошему!  -  перебил  его  Арчибалд.  -  А  сам  ты   поступаешь
по-хорошему? Хорошо это по отношению к твоей семье, к покойной  матери,  -
подобрать женщину на улице и жить с ней? Хорошо это...
   - Довольно, отец! - воскликнул  Лестер,  подняв  руку.  -  Предупреждаю
тебя, я отказываюсь слушать такие вещи. Ты говоришь о женщине, с которой я
живу, на которой, возможно, женюсь. Я  тебя  люблю,  но  не  позволю  тебе
говорить неправду. Я не подобрал ее на улице. Ты прекрасно знаешь,  что  с
такой женщиной я не стал бы иметь дело. Либо мы обсудим все спокойно, либо
я здесь не останусь. Прости меня. Мне очень жаль. Но продолжать разговор в
подобном тоне я отказываюсь.
   Старый Арчибалд утих. Несмотря ни на что, он уважал своего  непокорного
сына. Он откинулся на спинку кресла и опустил глаза.  Как  же  ему  теперь
быть?
   - Ты живешь все там же? - спросил он наконец.
   - Нет, мы переехали в Хайд-Парк. Я снял там дом.
   - Я слышал, что есть ребенок. Это твой ребенок?
   - Нет.
   - А свои дети у тебя есть?
   - Нет.
   - И то слава богу.
   Лестер молча потер подбородок.
   - И ты утверждаешь, что женишься на ней?
   - Этого я не говорил. Я сказал, что, возможно, женюсь.
   - Возможно! - воскликнул  старик,  снова  распаляясь  гневом.  -  Какая
трагедия! Это с твоим-то будущим, с твоими возможностями! Сам посуди, могу
ли я доверить долю моего состояния человеку, которому наплевать на  мнение
света? Выходит, что и наша фирма, и семья, и твоя репутация - все это  для
тебя  пустой  звук?  Где  твоя  гордость,  Лестер?   Нет,   это   какая-то
невероятная, дикая фантазия!
   - Это очень трудно объяснить, отец, я просто  не  берусь  объяснить.  Я
знаю одно - что я сам затеял эту историю и обязан довести ее до конца. Все
может кончиться вполне благополучно. Может быть,  я  женюсь,  может  быть,
нет.  Сейчас  я  не  могу  сказать  ничего  определенного.  Придется  тебе
подождать. А я сделаю, что могу.
   Старый Арчибалд укоризненно покачал головой.
   - Ты, я вижу, совсем запутался, Лестер. Дальше  некуда.  И,  сколько  я
понимаю, ты намерен стоять на своем. Что бы я  ни  говорил,  тебя,  видно,
ничем не проймешь.
   - Мне очень жаль, но сейчас это верно, отец.
   - Ну, так имей в виду, что если ты  не  проявишь  должного  уважения  к
семье и к самому себе как  представителю  нашей  фирмы,  я  буду  вынужден
изменить свое завещание. Потворствуя твоим грязным интрижкам,  я  в  конце
концов сам становлюсь соучастником. Этого больше не будет.  Расставайся  с
ней или женись на ней. Но то или другое ты обязан сделать. В первом случае
все будет хорошо. Ты можешь прекрасно обеспечить ее  -  пожалуйста,  я  не
возражаю. Я с радостью дам на это денег, сколько бы ты ни попросил.  И  ты
получишь свою долю наследства наравне с другими детьми, как это  всегда  и
предполагалось. Но если ты женишься - тогда дело  другое.  Выбирай.  И  не
пеняй на меня. Я тебя  люблю.  Я  тебе  отец.  Я  поступаю  так,  как  мне
подсказывает чувство долга. Обдумай все  это  и  дай  мне  знать  о  твоем
решении.
   Лестер вздохнул. Он понимал, что спорить бесполезно. Отец,  видимо,  не
шутит, но как  бросить  Дженни?  Он  никогда  не  простил  бы  себе  такой
подлости. Да полно, неужели отец действительно лишит его наследства?  Нет,
конечно. Старик его любит, несмотря ни на что, это сразу видно. Лестер был
смущен и расстроен,  он  не  терпел  принуждения.  Подумать  только,  его,
Лестера Кейна, толкают на такую  низость  -  бросить  Дженни!  Он  опустил
голову и мрачно молчал.
   Старый Арчибалд понял, что стрела его попала в цель.
   Что ж, - сказал наконец Лестер, - сейчас нам больше не о чем  говорить,
все как будто ясно. Я не знаю, как поступлю. Нужно подумать.  Сразу  я  не
могу ничего решить.
   Они посмотрели друг на друга,  Лестеру  было  жаль,  что  мнение  света
против него и что отец так тяжело это переживает. Старику было жаль  сына,
но он твердо решил вести свою линию до конца. Он не был  уверен,  что  ему
удалось образумить Лестера, но не  терял  надежды.  Может  быть,  сын  еще
одумается.
   - До свидания, отец, - сказал Лестер, протягивая руку.  -  Я,  кажется,
поспею на двухчасовой поезд. Больше я тебе ни за чем не нужен?
   - Нет.
   После ухода Лестера, старик долго сидел задумавшись. Так загубить  свою
карьеру! Отказаться от таких возможностей! Проявить такое слепое  упорство
в грехах и заблуждениях!  Он  покачал  головой.  Нет,  Роберт  умнее.  Тот
действительно  способен  возглавить  крупное  предприятие.  Он  осторожен,
благоразумен. Ах, если бы Лестер обладал этими достоинс