в страну микадо.
   А Дженни осталась одна со своим горем.  Узнав,  что  Лестер  женился  в
апреле, она стала внимательно просматривать газеты в поисках подробностей.
Наконец она прочла, что свадьба состоится в полдень пятнадцатого апреля, в
доме миссис Джералд. Несмотря на все свое смирение  и  покорность  судьбе,
Дженни с жадностью тянулась к этому недоступному  счастью  -  так  смотрит
голодный бродяжка на рождественскую елку в освещенном окне.
   Настало  пятнадцатое  апреля.  Дженни  едва  дождалась,  пока   пробьет
двенадцать. Она так остро переживала все события этого дня, словно сама  в
них участвовала. В мыслях она видела прекрасный особняк,  кареты,  гостей,
венчальный обряд, веселый свадебный пир. Она чувствовала, как им хорошо  в
их роскошном купе, какое им предстоит увлекательное путешествие. В газетах
упоминалось, что медовый месяц молодые проведут в Японии.  Медовый  месяц!
Ее Лестер! И миссис  Джералд  так  хороша.  И  ее  -  новую  миссис  Кейн,
единственную настоящую миссис Кейн - обнимает Лестер!  Когда-то  он  также
обнимал ее. Он ее любил! Да, любил! У Дженни сжималось горло.  О  господи!
Она вздохнула, до боли стиснула  руки,  но  облегчения  не  было  -  тоска
по-прежнему давила ее.
   Когда этот день миновал, ей  стало  легче;  дело  сделано,  и  никакими
силами  нельзя  ничего  изменить.  Веста,  которая  тоже  читала   газеты,
прекрасно понимала, что произошло, и от всей души жалела мать, но молчала.
Через два-три дня Дженни немного успокоилась, примирившись  с  неизбежным,
но прошло еще много времени, прежде чем острая боль утихла, уступив  место
привычной глухой тоске. Дженни считала дни и  недели  до  их  возвращения,
хотя знала, что ей больше нечего ждать.  Но  очень  уже  далекой  казалась
Япония, и Дженни почему-то было легче, когда она знала, что Лестер  близко
от нее, в Чикаго.
   Прошла весна, за ней лето, и  наступил  октябрь.  Однажды  в  холодный,
ветреный день Веста, вернувшись из школы, пожаловалась на  головную  боль.
Дженни, помня наставления матери, напоила ее горячим молоком, посоветовала
положить на затылок мокрое полотенце, и девочка ушла к себе  и  легла.  На
следующее утро у нее немного поднялась температура. Местный  врач,  доктор
Эмри, сразу заподозрил брюшной тиф - в округе уже было отмечено  несколько
случаев заболевания. Врач сказал Дженни, что организм у девочки крепкий и,
по всей вероятности, она справится с болезнью, но, возможно, будет  болеть
тяжело. Не полагаясь на свое умение,  Дженни  выписала  из  Чикаго  сестру
милосердия, и потянулись дни ожидания, когда мужество сменялось отчаянием,
страх - надеждой.
   Скоро все сомнения отпали;  у  Весты  действительно  был  брюшной  тиф.
Дженни не сразу написала Лестеру, хотя и думала, что он в Нью-Йорке:  судя
по газетам, он собирался провести там зиму. Но через  неделю,  когда  врач
определил форму болезни как тяжелую, она решила все-таки  написать  -  как
знать, что  может  случиться.  Лестер  так  любил  девочку.  Наверно,  ему
захотелось бы о ней узнать.
   Лестер не получил этого письма: когда оно прибыло в  Нью-Йорк,  он  уже
отплыл в Вест-Индию. Дженни  пришлось  самой  дежурить  у  постели  Весты.
Добрые соседи, понимая серьезность  положения,  навещали  ее  и  участливо
справлялись  о  больной,  но  они  не  могли  оказать   Дженни   настоящей
нравственной поддержки, которую мы чувствуем, лишь когда  она  исходит  от
близких нам людей. Одно время казалось, что Весте лучше; и врач  и  сестра
готовы были обнадежить Дженни. Но потом девочка стала заметно терять силы.
Доктор Эмри объяснил, что болезнь дала осложнения на сердце и на почки.
   И  вот  уже  тень  смерти  нависла  над   домом.   Лицо   врача   стало
сосредоточенно-серьезным, сестра  на  все  отвечала  уклончиво.  А  Дженни
молилась - ибо что же и назвать молитвой, если не  страстное  желание,  на
котором сосредоточены все  помыслы,  -  только  бы  Веста  поправилась!  В
последние годы девочка стала так близка  ей;  она  любила  мать,  она  уже
понимала своим детским умом, как много матери пришлось выстрадать. А  сама
Дженни благодаря ей прониклась более  глубоким  чувством  ответственности.
Она теперь знала, что значит быть хорошей матерью. Если бы Лестер захотел,
если бы она была законной женой, как она была бы рада иметь от него детей.
И притом она  всегда  чувствовала  себя  в  долгу  перед  Вестой;  долгую,
счастливую жизнь - вот что она обязана дать своей девочке, чтобы  искупить
позор ее рождения и раннего детства. Дженни с  такой  радостью  наблюдала,
как ее маленькая дочь превращается в красивую, грациозную, умную  девушку.
И вот теперь она умирает. Доктор Эмри вызвал на консилиум знакомого  врача
из Чикаго. Вдумчивый, доброжелательный старик только покачал головой.
   - Лечение было правильным, - сказал он. - Видимо, организм недостаточно
крепок. Не все одинаково способны бороться с этой болезнью.
   Врачи вынесли приговор; если через три дня не будет поворота к лучшему,
нужно ждать конца.
   От Дженни не сочли возможным скрыть истину; она сидела у постели дочери
без кровинки в лице, без мысли, поглощенная одним чувством, натянутая, как
струна.  Казалось,  все  ее  существо  отзывается  на  каждую  перемену  в
состоянии Весты, она физически ощущала  малейший  прилив  сил  у  девочки,
малейшее ухудшение.
   Одна из  соседок  Дженни,  миссис  Дэвис,  полная,  немолодая  женщина,
относилась к ней с чисто материнской нежностью. Глубоко сочувствуя Дженни,
она вместе с доктором и сестрой с самого начала делала все, чтобы не  дать
ей впасть в отчаяние.
   - Вы бы пошли к себе и прилегли, миссис Кейн, -  говорила  она  Дженни,
видя, что та не сводит глаз с Весты или бесцельно бродит по комнатам. -  Я
тут за всем пригляжу. Справлюсь не хуже вас. Вы  что  же,  думаете,  я  не
сумею? Я сама семерых родила, троих схоронила. Разве я не понимаю?
   Однажды Дженни расплакалась,  припав  головой  к  ее  мягкому,  теплому
плечу. Миссис Дэвис всплакнула с ней вместе.
   - Бедная вы моя, разве я не понимаю! Ну, пойдемте со мной.
   И она увела ее в спальню. Но Дженни не  могла  долго  оставаться  одна.
Через несколько минут, совсем не отдохнув, она уже вернулась к дочери.
   И наконец, однажды в полночь, после  того  как  сестра  с  уверенностью
сказала, что до утра ничего случиться не может, в комнате больной началась
какая-то суета. Дженни, которая только что прилегла  в  соседней  комнате,
услышала это и встала. У постели Весты, тихо совещаясь,  стояли  сестра  и
миссис Дэвис.
   Дженни все поняла. Подойдя к дочери, она впилась долгим  взглядом-в  ее
восковое лицо. Девочка едва дышала, глаза ее были закрыты.
   - Она очень слаба, - шепнула сестра.
   Миссис Дэвис взяла Дженни за руку.
   Проходили минуты, уже часы в передней пробили  час.  Время  от  времени
сестра подходила к столику  с  лекарствами  и,  окунув  тряпочку  в  воду,
смачивала губы Весты. В половине  второго  ослабевшее  тело  шевельнулось.
Послышался глубокий вздох. Дженни  жадно  наклонилась  вперед,  но  миссис
Дэвис потянула  ее  за  руку.  Сестра  сделала  им  знак  отойти.  Дыхание
прекратилось.
   Миссис Дэвис крепко обхватила Дженни за плечи.
   - Бедная моя, хорошая, - зашептала она, видя, что Дженни сотрясается от
рыданий. - Ну не надо плакать, слезами горю не поможешь.
   Дженни опустилась на колени у  кровати  и  погладила  еще  теплую  руку
дочери.
   - Веста, - молила она, - не уходи от меня, не уходи.
   Словно издалека до нее доносился ласковый голос миссис Дэвис:
   - Не надо так убиваться, милая. Все в руке божией. Что  он  ни  делает,
все к лучшему.
   Дженни чувствовала, что земля разверзлась под ней. Все нити порваны. Ни
проблеска света не осталось в обступившем ее необъятном мраке.



59

   Сломленная этим новым ударом безжалостной судьбы, Дженни опять впала  в
то угнетенное состояние, от которого ее излечили  спокойные  и  счастливые
годы, прожитые с Лестером в Хайд-Парке, Прошло много времени,  прежде  чем
она осознала, что Веста умерла. Исхудалое тело, на  которое  она  смотрела
еще два дня, совсем не было похоже на ее девочку. Где прежняя радость, где
ловкость и быстрота движений, живой  блеск  глаз?  Все  исчезло.  Осталась
бледная, восковая оболочка и -  тишина.  Дженни  не  плакала,  она  только
ощущала глубокую, неотступную боль. И не было возле нее никого, кто шепнул
бы ей слова вечной мудрости - простые и проникновенные слова  о  том,  что
смерти нет.
   Доктор Эмри, сестра, миссис Дэвис и другие соседи - все были участливы,
внимательны к Дженни. Миссис Дэвис телеграфировала Лестеру о смерти Весты,
но он  был  далеко,  и  ответа  не  последовало.  Кто-то  готовил  обед  и
старательно  поддерживал  порядок  в  комнатах  -  сама  Дженни  ничем  не
интересовалась. Она только перебирала и разглядывала любимые  вещи  Весты,
вещи, когда-то подаренные Лестером или ею самой, и вздыхала при мысли, что
девочке они больше не понадобятся. Дженни распорядилась, чтобы тело  Весты
перевезли в Чикаго и  похоронили  на  кладбище  Спасителя,  -  когда  умер
Герхардт, Лестер приобрел там  участок  земли.  По  ее  просьбе  священник
лютеранской церкви, в которую всегда ходил Герхардт,  должен  был  сказать
несколько слов над могилой. Дома, в Сэндвуде, были соблюдены  все  обряды.
Священник местной  методистской  церкви  прочел  начало  первого  послания
апостола Павла к фессалоникийцам, хор одноклассниц Весты пропел  "К  тебе,
господь, к тебе". Были цветы, и белый гроб, и несчетные соболезнования,  а
потом Весту увезли. Гроб спрятали в ящик, погрузили в поезд и доставили на
лютеранское кладбище в Чикаго.
   Дженни прожила эти дни как во сне. Оглушенная своим  горем,  она  почти
ничего не чувствовала и не воспринимала. Миссис Дэвис и  по  ее  настоянию
еще четыре соседки поехали в Чикаго на похороны.  Когда  гроб  опускали  в
могилу, Дженни стояла, смотрела и казалась безучастной, словно  окаменела.
После похорон она вернулась в Сэндвуд, но ненадолго. Ей  хотелось  быть  в
Чикаго, поближе к Весте и к отцу.
   Оставшись одна, Дженни попыталась обдумать свою дальнейшую  жизнь.  Она
чувствовала,  что  ей  необходимо  работать,  хоть  это  и  не  вызывалось
материальной нуждой. Можно стать сестрой милосердия, тогда надо сейчас  же
начать учиться. Вспоминала Дженни и про своего брата  Уильяма.  Уильям  не
женат. Может быть, он захочет жить вместе с ней. Вот только адрес  его  ей
неизвестен, и Басс как будто тоже не знает, где его  можно  найти,  Дженни
решила поискать работы в каком-нибудь магазине.  Надо  что-то  делать.  Не
может она жить здесь одна, предоставив соседям заботиться о ее судьбе. Как
ей ни  тяжело,  все  же  легче  будет,  если  она  переедет  в  Чикаго  и,
остановившись в гостинице, поищет себе работу или снимет домик  неподалеку
от кладбища Спасителя. А еще можно взять на воспитание ребенка.  В  городе
сколько угодно сиротских приютов.
   Лестер возвратился с женой в Чикаго недели через три после смерти Весты
и тут только нашел первое письмо  Дженни,  телеграмму  и  еще  коротенькое
письмо с извещением о смерти девочки. Он искренне  печалился,  потому  что
был по-настоящему привязан к ней. Охваченный жалостью к Дженни он  тут  же
сказал жене, что  поедет  навестить  ее.  Его  тревожило  будущее  Дженни.
Нельзя, чтобы она жила одна. Может быть, он сумеет  дать  ей  какой-нибудь
полезный совет. Он поехал в Сэндвуд, но узнал там, что Дженни  перебралась
в отель "Тремонт" в Чикаго. В отеле он ее тоже не застал  -  она  ушла  на
могилу дочери. Он заехал еще раз в тот же день, и  ему  сказали,  что  она
дома. Когда ей подали  карточку  Лестера,  Дженни  страшно  взволновалась,
сильнее, чем волновалась, встречая его в прежние дни, потому что сейчас он
был ей нужнее.
   Лестер все еще много думал о своем поступке - этому не помешали ни  его
сверхблагополучный брак,  ни  вновь  обретенное  богатство  и  почет.  Его
сомнения и недовольство собой не  улеглись  до  сих  пор.  Мысль,  что  он
обеспечил Дженни, не утешала его - он всегда знал, как мало значат для нее
деньги. Любовь - вот смысл ее жизни. Без любви она была как утлая лодка  в
открытом море, - это он хорошо знал. Ей нужен был только он сам, и  Лестер
испытывал глубокий  стыд  при  мысли,  что  сострадание  к  ней  оказалось
бессильным перед чувством самосохранения и жаждой богатства. В  тот  день,
когда он поднимался на лифте отеля "Тремонт", совесть жестоко мучила  его,
хоть он и понимал, что теперь не  в  его  власти  что-либо  исправить.  Он
кругом виноват - и в том, что увлек Дженни, и в том, что не остался с  нею
до конца наперекор всему свету. Но теперь уже ничего не  поделаешь.  Нужно
только обойтись с Дженни как можно мягче, поговорить с нею,  по  мере  сил
помочь ей сочувствием и советом.
   - Здравствуй, Дженни, - сказал он приветливо, когда  она  отворила  ему
дверь.
   Как изменили ее перенесенные  страдания!  Она  похудела,  бледные  щеки
ввалились, глаза казались огромными.
   - Какое страшное несчастье, - заговорил  он  смущенно.  -  Кто  бы  мог
подумать, что это случится.
   То были первые слова утешения, которые дошли до  сердца  Дженни  с  тех
пор, как Веста умерла, с тех пор, как сам Лестер ее  покинул.  Его  приход
глубоко тронул ее; от волнения она не могла говорить.  Слезы  задрожали  у
нее на ресницах и потекли по щекам.
   - Не плачь, Дженни, - сказал он, обняв ее и ласково прижимая к плечу ее
голову. - Мне так жаль. Я о многом жалею, да поздно об этом говорить.  Мне
бесконечно жаль Весту. Где ты ее похоронила?
   - Рядом с папой, - ответила Дженни и разрыдалась.
   - Бедняжка, - сказал он тихо и замолчал.
   Немного успокоившись, она отошла от него и, вытерев  глаза,  пригласила
его сесть.
   - Так обидно, что меня не было здесь, когда это случилось, -  продолжал
Лестер. - А то я все время  был  бы  с  тобой.  Ты  теперь,  вероятно,  не
захочешь больше жить в Сэндвуде?
   - Я не могу, Лестер, - сказал она. - Просто сил нет.
   - Куда же ты думаешь переехать?
   - Еще не знаю. Там мне просто не хотелось обременять соседей. Я  думала
снять где-нибудь маленький  домик  и,  может  быть,  взять  на  воспитание
ребенка или поступить на работу... Мне так не хочется жить одной.
   - А это неплохая мысль - взять на воспитание ребенка, -  сказал  он.  -
Тебе будет не так тоскливо. Ты уже справлялась о том, что для этого нужно?
   - Я думаю, нужно просто обратиться в какой-нибудь приют.
   - Возможно, что это несколько  сложнее,  -  сказал  он  в  раздумье.  -
Полагается соблюсти какие-то формальности,  я  точно  не  знаю,  какие.  В
приютах требуют, чтобы ребенок оставался в их поле  зрения  или  что-то  в
этом роде. Ты посоветуйся с Уотсоном, он тебе все разъяснит.  Выбери  себе
младенца, а остальное предоставь ему. Я с ним поговорю, предупрежу его.
   Лестер понимал, как страшно для Дженни одиночество.
   - Где твой брат Джордж? - спросил он.
   - Джордж в Рочестере, но он ко мне  не  приедет.  Басс  писал,  что  он
женился.
   - А больше никого нет из родных, кто согласился бы жить с тобой?
   - Может быть, Уильям; только я не знаю, где он сейчас.
   - Если ты думаешь жить в Чикаго, посмотри новый  квартал  к  западу  от
Джексон-Парка, - посоветовал он. - Там,  помнится,  есть  очень  миленькие
коттеджи. Не обязательно сразу покупать.  Сначала  сними  на  какой-нибудь
срок, а там увидишь, подходит это тебе или нет.
   Дженни решила, что это прекрасный совет, - ведь  она  получила  его  от
Лестера! Какой он добрый, он интересуется всеми  ее  делами,  значит,  они
все-таки не совсем чужие. Она ему не безразлична. Она стала  расспрашивать
его о здоровье жены, о том, доволен ли он  своим  путешествием,  долго  ли
пробудет в Чикаго. А он, отвечая ей, все время думал о  том,  как  жестоко
поступил с нею. Он подошел к окну и стал смотреть вниз, на  людную  улицу.
Экипажи, фургоны, встречные потоки пешеходов - все сливалось в причудливую
головоломку. Так движутся тени  в  сновидении.  Уже  темнело,  тут  и  там
зажигались огни.
   - Я хочу тебе кое-что сказать, Дженни, - проговорил Лестер, стряхнув  с
себя задумчивость. - После всего, что случилось, это может показаться тебе
странным, но ты и сейчас мне дорога. Я не Переставал о  тебе  думать.  Мне
казалось, что, расставшись с тобой, я  поступил  благоразумно,  -  так  уж
тогда все складывалось. Мне казалось, что, раз Летти мне нравится, я  могу
жениться на ней. С известной точки зрения я и сейчас готов  признать,  что
так лучше, но большого счастья это мне не дало. Счастливее, чем  я  был  с
тобой, я никогда не буду. По-видимому, дело здесь  не  во  мне;  отдельный
человек вообще мало значит. Не знаю, поймешь ли ты меня, но, по-моему, все
мы более или менее пешки. Нами распоряжаются  силы,  над  которыми  мы  не
властны.
   - Я понимаю, Лестер, - сказала она. Я ни на что не жалуюсь. Так лучше.
   - В конце концов жизнь очень похожа на фарс, - продолжал он  горько.  -
Глупая комедия, и больше ничего.  Единственное,  что  можно  сделать,  это
сохранить свое "я". А честности, насколько я могу судить, от нас никто  не
требует.
   Дженни не вполне  уловила  смысл  его  слов,  но  она  поняла,  что  он
недоволен собой, и ей стало жаль его. Она попыталась его утешить:
   - Ты не тревожься за меня, Лестер. Я ничего, я проживу. Сперва, когда я
только привыкала жить одна, было очень трудно. А теперь ничего. Как-нибудь
проживу.
   - Но ты помни, что мое отношение к тебе не изменилось, - горячо  сказал
он. - Мне важно все, что тебя  касается.  Когда  ты  устроишься  на  новом
месте, я приду посмотреть, все ли у тебя есть. Я и сюда еще зайду  к  тебе
через несколько дней. Ты понимаешь, что у меня на душе?
   - Да, - сказал она, - понимаю.
   Он взял ее руку и погладил.
   - Не горюй, - сказал он. - Не надо. Я сделаю все, что могу. Как хочешь,
а ты для меня прежняя Дженни. Я скверный человек, но  кое-что  хорошее  во
мне все же есть.
   - Ничего, ничего, Лестер. Я ведь сама настояла, что бы ты так поступил.
Все к лучшему. И ты, наверно, счастлив теперь, когда...
   - Не надо, Дженни, - перебил он ее. Потом ласково привлек ее к  себе  и
улыбнулся. - Ты меня не поцелуешь по старой памяти?
   Она  положила  руки  ему  на  плечи,  долго  смотрела  в  глаза,  потом
поцеловала. Когда их губы  встретились,  она  почувствовала,  что  дрожит.
Лестер тоже с трудом овладел собой. Заметив его волнение, Дженни заставила
себя заговорить.
   - Теперь иди, - сказал она твердо. - На улице уже совсем темно.
   Он ушел, сознавая, что ему хочется одного - остаться; Дженни до сих пор
была для него единственной женщиной на свете. А Дженни стало  легче,  хотя
им по-прежнему предстояло жить в разлуке. Она не пробовала  разобраться  в
этической или нравственной стороне  этой  загадки.  В  отличие  от  многих
Дженни не стремилась охватить необъятное или связать изменчивый мир  одной
веревочкой, называемой законом. Лестер все еще любит ее немножко. Летти он
тоже любит. Ну и хорошо. Когда-то она надеялась, что никто, кроме нее,  не
будет ему нужен. Это оказалось ошибкой, но разве немножко любви  -  ничто?
Нет, конечно. И сам Лестер был того же мнения.



60

   В последующие пять лет пути Лестера и Дженни разошлись еще дальше.  Они
прочно обосновались каждый в своем  мире,  так  и  не  возобновив  прежних
отношений, к которым, казалось, могли привести их несколько встреч в отеле
"Тремонт". Лестер едва поспевал справляться со своими деловыми и светскими
обязанностями; он вращался в  сферах,  о  которых  скромная  Дженни  и  не
помышляла. А сама Дженни вела жизнь тихую и  однообразную.  В  простеньком
домике,  на  прекрасной,  но   отнюдь   не   фешенебельной   улице,   близ
Джексон-Парка, на Южной стороне, она жила вдвоем со своей приемной  дочкой
Розой, темноволосой девочкой, которую она взяла из  Западного  приюта  для
подкидышей. Новые соседи знали ее под именем Дж.Г.Стовер -  она  сочла  за