соблюдать  условности,  свято   придерживавшаяся   традиционных
обычаев,  не  усматривала  в  этом  ничего   несообразного.   Духовенство,
разумеется, было готово к услугам. Семья  богатая,  всеми  уважаемая,  так
какие же могут быть разговоры?
   В среду прибыла в Чикаго миссис Кейн. Горе ее было безгранично - как  и
Дженни, она непритворно любила Лестера. Поздно вечером, когда в  доме  все
стихло, она спустилась в гостиную и долго стояла, склонившись над  гробом,
вглядываясь в любимое лицо, освещенное мигающими свечами.  Слезы  текли  у
нее по щекам, - она вспомнила, как счастлива  была  с  Лестером.  "Бедный,
милый Лестер! - прошептала она. - Бедный мой герой!"  -  и  погладила  его
холодные щеки и руки. Ей не сказали, что он посылал  за  Дженни.  Никто  в
семье Кейн не знал об этом.
   А тем временем в маленьком доме  на  Южной  стороне  другая  женщина  в
полном одиночестве несла боль и муку невозвратимой утраты. Все эти годы  в
душе ее упрямо теплилась надежда, что, может быть, когда-нибудь они  снова
соединятся. Правда, он вернулся к ней, вернулся перед  самой  смертью,  но
теперь опять ушел. Куда? Куда ушла мать, отец, куда ушла Веста? Дженни  не
надеялась больше увидеть Лестера; в  газетах  она  прочла,  что  тело  его
перевезли в дом мистера Миджли; отпевание должно было происходить в  одной
из самых богатых католических церквей на Южной стороне - в церкви  святого
Михаила, прихожанами которой были Имоджин и ее муж. А затем гроб  с  телом
увезут в Цинциннати.
   Это было для  Дженни  новым  горем.  Ей  так  хотелось,  чтобы  Лестера
похоронили в Чикаго, - она могла бы хоть изредка ходить на его могилу.  Но
и этого ее лишили. Никогда она не была хозяйкой  своей  судьбы.  Вечно  ею
распоряжались  другие.  Эти  похороны  в  Цинциннати  она  переживала  как
последнюю, окончательную  разлуку  с  Лестером,  словно  расстояние  могло
что-то изменить. Наконец она  решила  украдкой  пробраться  в  церковь  на
заупокойную службу. В газете было сказано, что служба начнется в два часа;
в четыре тело  перевезут  на  вокзал;  родные  будут  сопровождать  его  в
Цинциннати. Дженни пришла в голову новая мысль: она  может  поехать  и  на
вокзал.
   Незадолго до того, как похоронный кортеж достиг  церкви,  в  нее  вошла
через боковую дверь женщина в черном, под густой вуалью, и скромно села  в
сторонке, в полутемном углу. Церковь стояла пустая, неосвещенная, и Дженни
охватила тревога: верно ли она запомнила время и место; но она сомневалась
недолго: над головой у нее раздался мерный похоронный звон. Затем появился
служка в белом стихаре поверх черного облачения; он прошел к алтарю и стал
зажигать свечи. На  хорах  послышались  приглушенные  шаги  -  это  певчие
занимали свои места. Вошли и расселись на скамьях какие-то  люди  -  может
быть, случайные прохожие, привлеченные звоном колоколов.
   Дженни с удивлением оглядывалась по сторонам. Она еще никогда не была в
католической церкви. Полумрак, стрельчатые окна с цветными стеклами, белый
алтарь,  золотое  пламя  свечей  -  все  это  произвело  на  нее  глубокое
впечатление. Ощущение красоты и  тайны,  печаль  и  тоска  по  утраченному
переполняли ее. Казалось, перед ней сама  жизнь  во  всей  своей  туманной
неопределенности.
   Колокол все звонил, и вот из ризницы  показалась  процессия  мальчиков.
Впереди шел самый маленький - прелестный мальчуган лет одиннадцати; он нес
сверкающий серебряный крест. Остальные шли за ним парами, у каждого была в
руках большая  зажженная  свеча.  За  ними  следовал  священник  в  черном
облачении,  отороченном  кружевами,  и  при  нем  два  служки.   Процессия
удалилась через главный выход на паперть. Прошло  несколько  минут,  потом
два хора, перекликаясь, запели по-латыни скорбное моление о  милосердии  и
мире душевном.
   С первыми звуками двери церкви распахнулись. Опять показался серебряный
крест, свечи, строгий священник, на ходу произносящий взволнованные  слова
молитвы, а за ним - тяжелый черный гроб с серебряными ручками на плечах  у
мерно шагающих мужчин. Дженни замерла, словно невидимая сила  сковала  все
ее движения. Никого из этих мужчин она не знала. Она ни разу не видела  ни
Роберта,  ни  мистера  Миджли.  Среди  множества  людей,  которые  попарно
следовали за гробом, она узнала только  троих  -  в  давно  прошедшие  дни
Лестер ей показывал их в театре или в ресторане. Миссис Кейн  шла  первая,
опираясь на руку какого-то мужчины; за ней Уотсон,  печальный,  серьезный.
Он быстро огляделся по сторонам, видимо, отыскивая глазами Дженни; но,  не
найдя ее, снова устремил  взгляд  вперед.  Дженни  смотрела,  смотрела,  и
сердце у нее сжималось все больнее. Этот торжественный  обряд  так  близко
касался ее, а между тем как бесконечно далека она всем этим людям!
   Процессия подошла к алтарю, и  здесь  гроб  опустили  наземь.  На  него
набросили белый покров с черным крестом - эмблемой страдания, -  а  вокруг
поставили высокие свечи. С хоров неслось  стройное  пение,  гроб  окропили
святой водой, раскачивалось кадило, и молящиеся вполголоса повторяли вслед
за священником "Отче наш", а потом - по  католическому  канону  -  молитву
пресвятой деве.  Дженни  была  изумлена  и  подавлена,  но  ни  прекрасная
церковь, ни пышный обряд  не  могли  смягчить  остроту  ее  горя,  чувство
непоправимой утраты. Свечи, запах ладана, песнопения  -  вся  эта  красота
проникла в самую ее душу, отзывалась в  ней  глубокой  печалью  Словно  не
осталось ничего, кроме  скорбной  мелодии  и  присутствия  смерти.  Дженни
плакала, плакала. И почему-то удивилась,  увидев,  что  миссис  Кейн  тоже
вздрагивает от рыданий.
   Служба кончилась, провожающие расселись по каретам, и гроб  повезли  на
вокзал. Когда ушли все, приглашенные и чужие, и церковь  опустела,  Дженни
тоже поднялась. Теперь и она поедет на вокзал  -  может  быть  ей  удастся
увидеть, как гроб будут вносить в вагон. Вероятно, его заранее выставят на
платформу - так было, когда увозили Весту. Дженни села в  экипаж  и  скоро
уже входила под своды вокзала. Сперва она постояла близ  высокой  решетки,
за которой тянулись железнодорожные пути, потом прошла в  зал  ожидания  и
внимательно оглядела сидевших там людей.  А  вот  и  они  -  миссис  Кейн,
Роберт, мистер Миджли, Луиза, Эми, Имоджин, и с ними  еще  кто-то.  Дженни
чувствовала, что могла бы безошибочно назвать почти каждого из  них,  хоть
никто ее с ними не знакомил.
   Только сейчас она вспомнила, что завтра - праздник, День  Благодарения.
Огромный вокзал заполняла шумная,  оживленная  толпа.  Веселый  гул  стоял
кругом  -  люди,  уезжая  на  праздник  за  город,   громко   смеялись   и
переговаривались  в  предвкушении  отдыха   и   развлечений.   К   вокзалу
беспрерывно подъезжали экипажи. Зычный голос объявлял о посадке на поезда,
по мере того как их подавали к перрону. У Дженни  защемило  сердце,  когда
медленно, нараспев объявили маршрут, по  которому  она  не  раз  ездила  с
Лестером: "Детройт - Толедо  -  Кливленд  -  Буффало  -  Нью-Йорк".  Потом
объявили  поезд  "Форт  Уэйн  -  Колумбус  -  Питтсбург  -  Филадельфия  -
Атлантик-Сити" и, наконец, - "Индианаполис - Колумбус - Цинциннати"... Час
настал.
   Дженни уже  несколько  раз  переходила  из  зала  ожидания  к  железной
решетке, отделявшей ее от возлюбленного, гадая,  удастся  ли  ей  еще  раз
взглянуть на гроб, заключенный в деревянный ящик, прежде чем его  погрузят
в поезд. И вдруг она увидела то, чего ждала. К тому месту, где должен  был
остановиться багажный вагон, подкатили тележку. И на ней  лежал  Лестер  -
все, что от него осталось, - надежно  защищенный  от  любопытных  взглядов
деревом, тканью, серебром. Грузчику, который возился у тележки, и в голову
не приходило, сколько здесь сокрыто горя и мук. Откуда ему было знать, что
в этот час богатство и общественное положение  воплотилось  для  Дженни  в
виде решетки - неодолимой преграды, навек отделившей ее от  любимого?  Так
было всегда. Всю жизнь богатство и сила, в нем воплощенная, оттесняли  ее,
не пускали дальше определенной черты. Видно, ей на роду было  написано  не
требовать, а смиряться. С самого ее  детства  армия  богатых  триумфальным
маршем шествовала мимо нее. Что же ей осталось теперь, кроме как с  тоской
глядеть им вслед? Лестер был своим в этом чужом ей мире. Ему  уделяли  там
почетное место, а ее и знать не хотели. Пока она стояла, приникнув лицом к
решетке, снова раздалось: "Индианаполис  -  Колумбус  -  Цинциннати"...  К
перрону подкатил длинный красный поезд с ярко освещенными окнами: багажные
вагоны, пассажирские, вагон-ресторан, сверкающий серебром  и  белоснежными
скатертями, несколько спальных вагонов-люкс,  а  впереди  огромный  черный
паровоз, изрыгающий дым и снопы искр.
   Один из багажных  вагонов  поравнялся  с  тележкой,  из  него  выглянул
поездной грузчик в синем и, обернувшись, крикнул кому-то невидимому:
   - Эй, Джек, подсоби! Покойника грузить будем.
   Дженни ничего не слышала.
   Она видела одно - длинный ящик, который вот-вот скроется из  глаз.  Она
чувствовала одно - скоро поезд тронется,  и  все  будет  кончено.  Открыли
ворота в решетке, пассажиры хлынули на перрон. Вот Роберт, Эми, Луиза, все
они направляются к спальным вагонам в хвосте поезда. С  друзьями  они  уже
простились и теперь идут быстро, не оглядываясь. Трое рабочих  "подсобили"
поднять тяжелый ящик. У Дженни словно что-то оборвалось в груди, когда  он
исчез в глубине вагона.
   Потом  грузили  еще  много  сундуков  и  чемоданов,   потом   прозвонил
паровозный колокольчик, и дверь  багажного  вагона  наполовину  закрылась.
Слышатся возгласы; "Прошу занимать места!" - и вот  уже  огромный  паровоз
медленно сдвинулся с места. Звонит колокол,  со  свистом  вырывается  пар;
черный дым высоко поднимается из трубы: потом,  спадая,  застилает  вагоны
погребальным покровом. Кочегар,  словно  чувствуя,  какой  тяжелый  состав
предстоит вести, отворяет дверцу пылающей топки,  чтобы  подбросить  угля.
Отверстие топки светится, как огненный глаз.
   Дженни стояла, завороженная этой  картиной;  бледная,  стиснув  руки  и
широко открыв глаза, она помнила об  одном  -  Лестера  увозят.  Свинцовое
ноябрьское небо нависло над путями. Поезд уходил все  дальше,  дальше,  и,
наконец, красный фонарь на последнем  спальном  вагоне  скрылся  из  глаз,
утонув в дымном тумане.
   - Да, да, - сказал, проходя  мимо  Дженни,  какой-то  человек,  видимо,
собравшийся за город. - Мы там отлично проведем время. Ты Энни помнишь?  И
дядя Джим едет, и тетя Элла.
   Дженни ничего не слышала - ни этих слов, ни  шумной  суматохи  вокзала.
Перед глазами ее разматывался длинный свиток тоскливых, одиноких лет.  Что
же дальше? Она еще не стара.  Нужно  воспитать  своих  приемышей.  Пройдет
немного времени,  они  оперятся,  уйдут  от  нее,  а  дальше?  Бесконечная
вереница дней, один, как другой, а потом?..