уда возить тебя вечером, - заметил  Герхардт,  не
переставая тревожиться о том, что скажут люди. - Чего ему  от  тебя  надо?
Зачем он сюда ходит? Он слишком старый. У  такой  молоденькой  девушки  не
должно быть с ним ничего общего.
   - Ему ничего и не надо, он только  хочет  помочь  мне,  -  пробормотала
Дженни. - Он хочет на мне жениться.
   - Жениться? Ха! Почему же он  не  скажет  об  этом  мне?  -  воскликнул
Герхардт. - Я сам разберусь в этом деле. Не желаю, чтоб он  обхаживал  мою
дочь и чтоб все соседи про это сплетничали. И потом он слишком  старый.  Я
ему так и скажу. Он не должен играть добрым именем девушки.  И  чтоб  ноги
его здесь больше не было.
   Угроза Герхардта привела Дженни и ее мать в ужас. Неужели он  предложит
Брэндеру больше не являться к ним в дом? К  чему  это  приведет?  В  каком
положении они окажутся перед Брэндером?
   А Брэндер, конечно, снова пришел, когда Герхардт был на работе,  и  они
трепетали, как бы отец об этом не услышал. Через  несколько  дней  сенатор
зашел за Дженни, и они отправились погулять. Ни она,  ни  мать  ничего  не
сказали Герхардту. Но его не удалось долго держать в неведении.
   - Дженни опять гуляла с этим человеком? - спросил он на другой  день  у
жены.
   - Он заходил вчера вечером, - уклончиво ответила та.
   - А она ему сказала, чтоб он больше не приходил?
   - Не знаю. Навряд ли.
   - Ладно, я сам постараюсь положить этому конец, - отрезал Герхардт. - Я
с ним поговорю. Пускай только явится еще раз.
   И он трижды отпрашивался с работы и  каждый  раз  тщательно  следил  за
домом, проверяя, не принимают ли там гостя.  На  четвертый  вечер  Брэндер
явился и, вызвав необычайно взволнованную Дженни, пошел с нею гулять.  Она
боялась отца, боялась какой-нибудь некрасивой  сцены,  но  не  знала,  как
поступить.
   Герхардт в это время подходил к дому и видел, как она вышла. Этого было
достаточно.
   - Где Дженни? - приступил он к жене.
   - Куда-то вышла, - ответила та.
   - Я знаю куда, - сказал Герхардт. - Видел. Ну, пускай только вернуться.
Я с этим Брэндером потолкую.
   Он спокойно уселся и стал читать немецкую газету, исподлобья поглядывая
на жену; наконец стукнула калитка, и открылась  входная  дверь.  Тогда  он
поднялся.
   - Где ты была? - крикнул он по-немецки.
   Брэндеру, который никак не ожидал подобной сцены,  стало  и  досадно  и
неловко. Дженни отчаянно смутилась. На кухне в мучительной  тревоге  ждала
ее мать.
   - Я выходила погулять, - смущенно ответила девушка.
   - А разве я не говорил тебе, что бы ты больше не выходила по вечерам? -
сказал Герхардт, не обращая ни малейшего внимания на Брэндера.
   Дженни залилась краской, не в силах вымолвить ни слова.
   - В чем дело? - внушительно произнес Брэндер. - Почему  вы  так  с  нею
разговариваете?
   - Она не должна выходить из  дому,  когда  стемнеет,  -  грубо  ответил
Герхардт. - Я ей уже сколько раз говорил. Да и  вам  больше  незачем  сюда
ходить.
   - А почему? -  спросил  сенатор  после  короткого  молчания,  тщательно
выбирая слова. - Вот странно. Что плохого сделала ваша дочь?
   - Что она сделала? - крикнул Герхардт;  волнение  его  росло  с  каждой
минутой, и он все невнятнее выговаривал  английские  слова.  -  Нечего  ей
бегать по улицам на ночь глядя, когда надо сидеть дома. Я не  желаю,  чтоб
моя дочь уходила вечером с человеком, который ей в отцы годится Чего вы от
нее хотите? Она еще ребенок.
   - Чего я хочу? - сказал  сенатор,  стараясь  с  достоинством  выйти  из
положения. - Разумеется, я хочу беседовать с нею. Она уже взрослая, мне  с
нею интересно. Я хочу женится на ней, если она согласна.
   - А я хочу, чтобы вы ушли и забыли сюда  дорогу,  -  ответил  Герхардт,
теряя всякую способность рассуждать логично и впадая в самый  обыкновенный
отцовский деспотизм. - Я больше не желаю видеть вас в своем доме.  Мало  у
меня других несчастий, не хватает еще, чтобы у меня отняли дочь и погубили
ее доброе имя.
   - Потрудитесь  объяснить,  что  вы  этим  хотите  сказать,  -  произнес
сенатор, выпрямляясь весь рост. - Мне нечего стыдиться своих поступков.  С
вашей дочерью не произошло по моей вине  ничего  дурного.  И  я  хотел  бы
понять, в чем вы меня обвиняете.
   - Я хочу сказать... - Герхардт в возбуждении по нескольку раз  повторял
одно и то же: - Я... я хочу сказать, что все соседи говорят про то, как вы
сюда ходите, и катаете мою  дочь  в  коляске,  и  разгуливаете  с  ней  по
вечерам, и все это, когда меня нет дома, вот что я хочу  сказать.  Я  хочу
сказать, что ежели б у вас были честные намерения, вы не связывались бы  с
девочкой, которая годится вам в дочери. Люди раскрыли мне  на  вас  глаза.
Уходите отсюда и оставьте мою дочь в покое.
   - Люди! - повторил сенатор. - Мне дела нет до этих людей. Я люблю  вашу
дочь и прихожу к ней потому, что люблю ее. Я намерен жениться  на  ней,  а
если вашим соседям хочется болтать, пусть болтают. Это еще не значит,  что
вы можете оскорблять меня, даже не узнав моих намерений.
   Напуганная этой внезапной ссорой, Дженни попятилась к двери, ведущей  в
столовую; мать подошла к ней.
   - Отец вернулся, покуда вас не было, - сказала она дочери, задыхаясь от
волнения. - Что нам теперь делать?
   И, по обычаю всех женщин, они обнялись и  тихо  заплакали.  А  те  двое
продолжали спорить.
   - Ах, вот  как!  -  воскликнул  Герхардт.  -  Вы,  стало  быть,  хотите
жениться!
   - Да, - ответил сенатор, - именно жениться. Вашей  дочери  восемнадцать
лет, она может сама решать за себя. Вы оскорбили меня  и  надругались  над
чувствами вашей дочери. Так вот, имейте в виду, что этим дело не кончится.
Если вы можете обвинить меня еще в чем-нибудь,  кроме  того,  что  болтают
ваши соседи, потрудитесь высказаться.
   Сенатор стоял перед Герхардтом, как величественное воплощение правоты и
безупречности. Он  не  повышал  голоса,  не  делал  резких  жестов,  но  в
выражении его плотно сжатых губ была решимость и непреклонная воля.
   - Не хочу я больше с вами разговаривать, -  возразил  Герхардт,  слегка
сбитый с толку, но не испуганный. - Моя дочь - это моя дочь.  И  мое  дело
решать, гулять ли ей по вечерам и выходить ли за вас замуж.  Знаю  я  вас,
политиков. Когда мы познакомились, я вас считал  порядочным  человеком,  а
теперь вижу, как вы поступаете с моей дочерью, и знать вас больше не хочу.
Уходите отсюда, вот и весь разговор. Больше мне от вас ничего не надо.
   - Очень сожалею, миссис Герхардт, что мне  пришлось  вступить  в  такие
пререкания у вас в доме, -  сказал  Брэндер,  намеренно  отворачиваясь  от
разгневанного отца. - Я понятия не имел, что ваш муж возражает против моих
посещений. Во всяком случае, это ничего не меняет. Не огорчайтесь, дело не
так плохо, как кажется.
   Герхардт был поражен его хладнокровием.
   - Я ухожу, - продолжал  Брэндер,  снова  обращаясь  к  нему,  -  но  не
думайте, что я так это  оставлю.  Сегодня  вы  совершили  большую  ошибку.
Надеюсь, вы это поймете. Доброй ночи.
   Он слегка поклонился и вышел.
   Герхардт захлопнул за ним дверь.
   - Теперь, надеюсь мы от него избавились,  -  сказал  он.  -  А  тебе  я
покажу, как шататься вечерами по улицам, чтоб весь свет болтал про тебя.
   Больше на эту тему не было сказано ни слова, но по лицам  и  настроению
всех обитателей дома, в котором последующие дни царило гнетущее  молчание,
нетрудно было понять, что они переживают,  Герхардт  мрачно  раздумывал  о
том, что своей работой он обязан сенатору, и решил отказаться от места. Он
объявил, что в его доме не должно быть больше никакой стирки на  сенатора,
и,  не  будь  он  уверен,  что  работу  в  отеле  миссис  Герхардт   нашла
самостоятельно, он запретил бы и это. Во всяком случае, ни к чему хорошему
эта работа не привела. Не пойди жена в отель, не было бы и сплетен.
   А сенатор был очень  расстроен  досадным  происшествием.  Обывательские
сплетни всегда неприятны, но человеку с его  положением  оказаться  героем
такой сплетни и вовсе не пристало. Брэндер не знал, как поступить, и, пока
он колебался и раздумывал, прошло несколько  дней.  Затем  его  вызвали  в
Вашингтон, и он уехал так и не повидавшись с Дженни.
   Тем временем Герхардты по-прежнему перебивались как могли.  Разумеется,
они очень бедствовали, но Герхардт готов был мужественно переносить нужду,
лишь бы честь оставалась при нем. Однако бакалейщику надо было платить  не
меньше прежнего. Одежда детей неумолимо изнашивалась.  Пришлось  соблюдать
строжайшую экономию и приостанавливать уплату старых  долгов,  с  которыми
Герхардт пытался разделаться.
   Потом  настал  день,  когда  надо  было  внести  годовые  проценты   по
закладной,  а  вскоре  два  бакалейщика,  встретив  Герхардта  на   улице,
спросили, когда он вернет долг. Он без  колебаний  объяснил  им  состояние
своего кошелька и с подкупающей искренностью сказал, что  будет  стараться
изо всех сил и сделает все возможное. Но все же под ударами судьбы он  пал
духом. В часы работы он молился о том,  чтобы  небеса  смилостивились  над
ним, а днем, когда следовало бы выспаться и отдохнуть,  ходил  по  городу,
пытаясь подыскать  более  выгодное  место,  и  попутно  брался  за  всякую
случайную работу. В частности, он нанимался косить газоны.
   Миссис Герхардт умоляла его не убивать себя непосильной работой, но  он
отвечал, что иначе нельзя.
   - Нельзя мне отдыхать, когда люди останавливают меня на улице и  просят
расплатиться с долгами.
   Положение семьи было отчаянное.
   В довершение всего Себастьян попал в тюрьму. Виной  этому  была  старая
уловка с кражей угля, на которой он в конце концов попался. Как-то вечером
он залез на платформу, чтобы сбросить Дженни и детям немного угля, а агент
железнодорожной полиции поймал его. За последние два  года  на  дороге  не
прекращалось   расхищение   угля,   однако   пока   воровали    понемногу,
администрация  смотрела  на  это   сквозь   пальцы.   Но   когда   клиенты
грузоотправителей  пожаловались,  что  составы,  следующие   из   угольных
бассейнов Пенсильвании в Кливленд, Цинциннати,  Чикаго  и  другие  города,
теряют в пути тысячи фунтов угля, дело было передано в  руки  сыщиков.  Не
одни дети Герхардтов  старались  поживиться  на  железной  дороге.  Многие
жители Колумбуса постоянно занимались тем же, но случилось так, что именно
Себастьян попался и должен был понести кару в назидание всему городу.
   - А ну, слезай, - сказал сыщик, внезапно вынырнув из темноты.
   Дженни и дети побросали ведра и корзинки и кинулись бежать со всех ног.
Первым побуждением Себастьяна тоже было спрыгнуть на землю  и  удрать,  но
сыщик схватил его за полу пальто.
   - Стоп! - крикнул он. - Тебя-то мне и надо!
   - Пусти ты! - в бешенстве огрызнулся Себастьян, который был  отнюдь  не
трусливого десятка. Он был полон отваги и решимости и хорошо  понимал  всю
опасность своего положения.
   - Пусти, говорят тебе, - повторил он,  рванулся  и  чуть  не  опрокинул
сыщика.
   - Ну-ну, слезай,  -  сказал  тот  и  злобно  дернул  Себастьяна,  чтобы
доказать свою власть.
   Себастьян  спрыгнул  и  так  ударил  противника,  что  тот  пошатнулся.
Завязалась борьба, но тут проходивший  мимо  рабочий  подоспел  на  помощь
сыщику. Вдвоем они поволокли Басса на станцию и  передали  железнодорожной
полиции. Пальто его было разорвано, лицо и руки расцарапаны, глаз  подбит.
В таком виде Себастьян был заперт до утра.
   Дети прибежали домой, еще не зная, что случилось со старшим  братом,  и
ничего толком не могли рассказать, но когда пробило  девять  часов,  потом
десять, одиннадцать, а  Себастьян  все  не  возвращался,  миссис  Герхардт
обезумела от тревоги. Сын нередко приходил домой и в двенадцать, и в  час,
но мать чувствовала, что в этот вечер  с  ним  произошло  что-то  ужасное.
Когда  пробило  половину  второго,  а  Себастьян  так  и  не  явился,  она
расплакалась.
   - Надо пойти предупредить отца, - сказала она. - Видно, Себастьян попал
в тюрьму.
   Дженни  вызвалась  пойти;  Джорджа,  который  уже  спал  крепким  сном,
разбудили, чтобы он ее проводил.
   - Что такое? - с изумлением воскликнул Герхардт при виде детей.
   - Басс до сих пор не вернулся домой, - объяснила Дженни  и  рассказала,
как неудачно они в этот вечер ходили за углем.
   Герхардт тотчас бросил работу, вышел с детьми и направился в тюрьму. Он
догадался о том, что произошло, и сердце его сжималось.
   - Только этого не хватало! - беспокойно  повторял  он,  неловко  отирая
ладонью вспотевший лоб.
   В участке дежурный сержант кратко сообщил ему, что Басс арестован.
   - Себастьян Герхардт? - переспросил он, заглядывая в списки. - Да, есть
такой. Воровал уголь и оказал сопротивление представителю власти. Это  ваш
сын?
   - Ach Gott! - сказал Герхардт. - О господи! - повторил он,  в  отчаянии
ломая руки.
   - Хотите его видеть? - спросил сержант.
   - Да, да, - ответил отец.
   - Проведите его, Фред, - обратился тот к старику караульному. -  Пускай
повидает парня.
   Когда Герхардт, стоя в соседней комнате, увидел  входящего  Себастьяна,
встрепанного и избитого, силы изменили  ему  и  он  заплакал.  Он  не  мог
выговорить не слова.
   - Не плачь, папа,  -  храбро  сказал  Себастьян.  -  Я  ничего  не  мог
поделать. Ну, не беда. Утром меня выпустят.
   Герхардт весь дрожал, подавленный горем.
   - Не плачь, -  продолжал  Себастьян,  всячески  стараясь  сам  сдержать
слезы. - Со мной ничего не случится. Что толку плакать.
   - Я знаю, знаю, - горестно сказал старик, - но я  не  могу  удержаться.
Это все моя вина, ведь я позволял тебе этим заниматься.
   - Нет, нет, - возразил Себастьян, - ты тут ни при чем. А мама знает?
   - Да, знает. Дженни и Джордж только что пришли  ко  мне  и  сказали.  Я
только что узнал...
   И он снова заплакал.
   - Ну, не надо так расстраиваться, - сказал Себастьян; в  эту  минуту  в
нем пробудилось все лучшее,  что  было  в  его  натуре.  -  Все  уладится.
Возвращайся на работу и не горюй. Все уладится.
   -  Почему  у  тебя  щека  разбита?  -  спросил  отец,  глядя  на   него
покрасневшими от слез глазами.
   - А, это у меня вышла небольшая стычка с парнем, который меня  зацапал,
- храбро ответил юноша и через  силу  улыбнулся.  -  Я  думал,  что  сумею
удрать.
   - Напрасно ты это сделал, Себастьян, - сказал  Герхардт,  -  Это  может
тебе очень повредить. Когда будут разбирать твое дело?
   - Сказали, что утром, - ответил Басс. - В девять часов.
   Герхардт побыл еще немного с сыном; они потолковали о  том,  нельзя  ли
родным взять Басса на поруки, о штрафе и  о  грозной  опасности  тюремного
заключения, но так ни к чему и не пришли. Наконец Басс уговорил отца уйти,
но прощание вызвало  новый  взрыв  отчаяния;  Герхардта  вывели  за  дверь
потрясенного, убитого горем.
   "Плохо дело, - думая об отце, сказал себе Басс, когда его вели  обратно
в камеру. - И что-то будет с мамой..."
   Мысль о матери глубоко взволновала его.
   "Эх, жаль, что я не свалил того типа с первого удара, - подумал он. - И
какой же я дурак, что не удрал".



7

   Герхардт был в отчаянии; он не  знал  никого,  к  кому  можно  было  бы
обратиться за помощью между двумя часами ночи и  девятью  утра.  Он  зашел
домой посоветоваться с женою, а затем вернулся на свой пост.  Что  делать?
Он вспомнил только одного человека, который мог бы и, пожалуй,  согласился
бы чем-нибудь помочь, - стекольного фабриканта Хеммонда; но его в то время
не было в городе. Впрочем, Герхардт этого не знал.
   К девяти часам он направился в суд один - решено  было,  что  остальным
членам семьи не следует там присутствовать. Миссис Герхардт немедленно обо
всем узнает: он сразу же вернется и все ей расскажет.
   В суде Себастьяну пришлось долго ждать, так как до  него  перед  судьей
должны были  предстать  еще  несколько  человек.  Наконец  его  вызвали  и
подтолкнули к барьеру.
   - Воровал уголь, ваша честь,  и  оказал  сопротивление  при  аресте,  -
пояснил арестовавший его полицейский.
   Судья внимательно посмотрел на Себастьяна; расцарапанное и избитое лицо
парня произвело на него неблагоприятное впечатление.
   - Итак, молодой человек, - сказал он, - что вы можете  сказать  в  свое
оправдание? Откуда у вас такой синяк под глазом?
   Себастьян посмотрел на судью, но ничего не ответил.
   - Это я его задержал, - сказал сыщик. -  Я  застал  его  на  платформе,
принадлежащей нашей компании. Он пробовал вырваться, а когда  я  стал  его
удерживать, он на меня накинулся. Вот и свидетель  есть,  -  прибавил  он,
указывая на рабочего, который помог ему задержать Себастьяна.
   - Это он вас ударил? - спросил судья,  заметив,  что  у  сыщика  распух
подбородок.
   - Да, сэр, - ответил тот, довольный, что будет вполне отомщен.
   - С вашего позволения, - вставил Герхардт, подаваясь вперед, - это  мой
сын. Его послали за углем. Он...
   - Мы не против, пускай подбирают то, что найдут  на  путях,  -  прервал
сыщик. - Но он сбрасывал уголь с платформы своим сообщникам, их  там  было
человек шесть.
   - Разве вы не в состоянии достаточно заработать и не  таскать  уголь  с
платформ? - спросил судья и, прежде чем  отец  или  сын  успели  ответить,
прибавил: - Чем вы занимаетесь?
   - Работаю по ремонту вагонов, - сказал Себастьян.
   - А вы? - обратился судья к Герхардту.
   - Я ночной сторож на мебельной фабрике Миллера.
   - Хм, - произнес судья, видя, что Себастьян продолжает держаться угрюмо
и вызывающе. - Так вот, с этого молодого человека можно снять обвинение  в
краже угля, но он, как видно, чересчур охотно  пускает  в  ход  кулаки.  В
Колумбусе и без того драк больше чем достаточно. Десять долларов.
   - С вашего позволения... - начал  Герхардт,  но  судебный  пристав  его
оттолкнул.
   - Я не желаю больше ничего слышать, - сказал судья. - Вот еще  упрямец.
Кто там следующий?
   Герхардт пробрался к сыну, пристыженный и все же довольный, что дело не
кончилось  хуже.  Денег  он  уж  как-нибудь  добудет,  думалось  ему.  Сын
участливо посмотрел на отца.
   - Все в порядке, - постарался он  успокоить  расстроенного  старика.  -
Только судья не дал мне слова сказать.
   - Хорошо, что он не присудил больше,  -  озабоченно  произнес  отец.  -
Теперь постараемся достать денег.
   Он отправился домой и сообщил встревоженной жене и детям  о  приговоре.
Миссис Герхардт побледнела,  но  все  же  почувствовала  облегчение:  ведь
десять долларов как-нибудь можно раздобыть. Дженни слушала приоткрыв рот и
глядя на отца большими глазами. Вся эта  история  была  для  нее  жестоким
ударом. Бедный Басс! Он всегда был такой  веселый  и  добродушный.  Просто
ужас, что он попал в тюрьму.
   Герхардт поспешил к великолепному особняку Хеммонда, но  фабриканта  не
было в городе. Тогда он подумал об адвокате по фамилии Дженкинс, с которым
был немного знаком, и пошел к нему в контору, но не застал и его. Было еще
несколько знакомых бакалейщиков и торговцев углем, но он  им  и  без  того
задолжал. Пастор Вундт, пожалуй, дал бы ему денег, но для  Герхардта  было
бы слишком мучительно признаться в случившемся столь достойному  человеку.
Он попробовал обратиться к  двум-трем  знакомым,  но  те,  удивленные  его
неожиданной и странной просьбой, ответили вежливым отказом. В четыре  часа
он вернулся домой, усталый и измученный.
   - Не знаю, что и делать, - сказал он безнадежным тоном. - Просто ума не
приложу...
   Дженни подумала о Брэндере, но хотя положение было  отчаянное,  она  не
осмелилась пойти просить его о помощи: она слишком хорошо понимала  запрет
отца и ужасное оскорбление, которое он нанес сенатору. Ее часы опять  были
заложены, а другого способа достать денег она не знала.
   Семейный совет длился до половины одиннадцатого,  и  все  же  придумать
ничего не удалось. Миссис Герхардт, глядя  в  пол,  упрямым,  однообразным
движением сжимала  руки.  Ее  муж  рассеянно  проводил  ладонью  по  своим
рыжеватым с проседью волосам.
   - Все без толку, - сказал он