оставил кой-кому память о  себе!  -  похвастался  другой
полисмен.
   - Я, между прочим, знаю того парня, который назвал меня подлой рожей, -
сказал первый. - Я еще посчитаюсь с ним!
   - Я сразу подумал, что будет драка, как только увидел толпу,  -  сказал
его товарищ.
   Герствуд  смотрел  вперед,  разгоряченный   и   взволнованный.   Сцена,
разыгравшаяся за последние несколько минут, ошеломила его. Ему приходилось
читать о подобных вещах, но действительность превзошла все,  что  рисовало
его воображение. По натуре он не был  трусом.  То,  что  он  уже  испытал,
породило в нем твердое намерение выдержать до конца.
   Он совсем перестал думать о Нью-Йорке  и  о  своей  квартире.  На  этом
пробеге по Бруклину, казалось, сосредоточились все его мысли.
   Вагон  катился  теперь  по  торговой  части   Бруклина,   не   встречая
препятствий. Публика смотрела на разбитые стекла и на вагоновожатого не  в
форменной  одежде.  Время  от  времени  вдогонку  неслось  "скэб"  и  тому
подобное, но никто не делал попытки остановить вагон. Когда они прибыли  к
конечному пункту, один из полисменов вызвал по  телефону  свой  участок  и
донес о случившемся.
   - Там и сейчас  еще  засада,  -  услышал  Герствуд.  -  Вы  бы  послали
кого-нибудь очистить это место!
   Обратный путь вагон прошел более спокойно. Правда, вслед неслись  камни
и брань, но прямых нападений больше не было. Герствуд облегченно вздохнул,
завидев вдали трамвайный парк.
   - Ну, - сказал он про себя, - на первый раз все сошло благополучно.
   Вагон был введен в  депо,  и  Герствуду  дали  передохнуть,  но  вскоре
вызвали снова. На  этот  раз  его  сопровождала  другая  пара  полисменов.
Герствуд, теперь несколько более уверенный в себе, полным ходом гнал вагон
по невзрачным улицам,  не  испытывая  уже  прежнего  страха.  Погода  была
скверная, все время сыпал снежок, и прямо в лицо  бил  порывистый  ледяной
ветер.
   От быстрого движения вагона стужа  чувствовалась  еще  сильнее.  Одежда
Герствуда вовсе не подходила для такой работы. Он дрожал от холода,  топал
ногами, потирал руки, но молчал. Новизна и опасность  положения  несколько
умерили отвращение и горечь от того, что он вынужден делать такую  работу,
но не настолько, чтобы прогнать уныние и тоску.
   "Собачья жизнь! - размышлял он.  -  Докатиться  до  такого  -  как  это
тяжело!"
   Только одно поддерживало в  нем  решимость  -  память  об  оскорблении,
которое нанесла ему Керри. Не так уж он низко пал, чтобы сносить обиды! Он
еще кое на что способен и может  временно  выдержать  даже  такую  работу.
Потом дела поправятся. Он скопит немного денег.
   Какой-то мальчишка запустил в него комом мерзлой земли, угодившим ему в
плечо и причинившим довольно острую боль. Это особенно обозлило Герствуда.
   - Щенок негодный! - пробормотал он.
   - Он вас не поранил? - осведомился полисмен.
   - Нет, пустяк!
   На  углу  одной  из  улиц,  где  вагон  на   повороте   замедлил   ход,
забастовщик-вагоновожатый крикнул Герствуду с тротуара:
   - Будь мужчиной, друг, и сойди с вагона! Помни, что мы  боремся  только
за кусок хлеба, - это все, чего мы хотим. У каждого  из  нас  есть  семья,
которую нужно кормить.
   Человек говорил самым мирным тоном  и,  по-видимому,  не  имел  никаких
враждебных намерений.
   Герствуд притворился, будто не слышит его. Глядя прямо перед собой,  он
снова дал полный ход. Однако в голосе забастовщика звучали нотки,  которые
задели его за живое.
   Так прошло утро и большая часть дня. Герствуд сделал три  рейса.  Обед,
который он съел, был весьма скуден для такой работы, и холод  все  сильнее
пробирал его.
   В конце пути он каждый раз слезал с вагона, чтобы  хоть  сколько-нибудь
размяться и согреться, но от боли еле сдерживал стоны.
   Какой-то служащий парка из жалости одолжил ему теплую шапку  и  меховые
рукавицы, и Герствуд был бесконечно благодарен ему.
   Во время второго послеобеденного рейса Герствуд был вынужден остановить
вагон в пути, так как толпа  бросила  поперек  дороги  старый  телеграфный
столб.
   - Убрать это с пути! - одновременно закричали оба полисмена,  обращаясь
к толпе.
   - Еще чего! Ого! Убирайте сами! - неслось в ответ.
   Полисмены соскочили с площадки, и Герствуд собрался было последовать за
ними.
   - Нет, вы лучше оставайтесь на месте! - крикнул ему полисмен. -  Не  то
кто-нибудь угонит вагон.
   Посреди гула возбужденных голосов  Герствуд  вдруг  услышал  почти  над
самым ухом:
   - Сойди, приятель! Будь мужчиной! Нехорошо  бороться  против  бедняков.
Предоставь это богачам!
   Герствуд тотчас же узнал забастовщика, окликнувшего его на перекрестке,
и опять сделал вид, будто ничего не слышит.
   - Сойди, дружище, - доброжелательным тоном  повторил  тот.  -  Нехорошо
идти против всех. И лучше бы тебе совсем в это дело не вмешиваться!
   Вагоновожатый, очевидно, отличался философским складом ума,  его  голос
звучал убедительно.
   Откуда-то на помощь первым двум появился третий полисмен  и  побежал  к
телефону вызывать подкрепление.
   Герствуд озирался вокруг, исполненный решимости,  но  вместе  с  тем  и
страха.
   Кто-то схватил его за  рукав  и  попытался  силой  стащить  с  площадки
вагона.
   - Сходи отсюда! - услышал Герствуд и в то же мгновение чуть не  полетел
кувырком через решетку.
   - Пусти! - в бешенстве крикнул он.
   - Я тебе покажу, скэб проклятый! - ответил какой-то  молодой  ирландец,
вскакивая на площадку.
   Он нацелился кулаком Герствуду в челюсть, но  тот  наклонился,  и  удар
пришелся в плечо.
   - Пошел вон! - крикнул полисмен, спеша на помощь  Герствуду  и  уснащая
свою речь бранью.
   Герствуд уже успел прийти в себя, но был бледен и  дрожал  всем  телом.
Дело принимало серьезный оборот. Люди смотрели на него  полными  ненависти
глазами и издевались над  ним.  Какая-то  девчонка  строила  ему  гримасы.
Решимость его начала убывать, но в это время подкатил полицейский  фургон,
и из него выскочил отряд полисменов. Путь был живо расчищен, и  вагон  мог
двигаться дальше.
   - Ну, теперь живо!  -  крикнул  один  из  полицейских,  и  вагон  снова
помчался вперед.
   Финал  был  на  обратном  пути,  когда  на  расстоянии  двух  или  трех
километров  от  парка  им  повстречалась  многочисленная   и   воинственно
настроенная толпа. Район этот казался на редкость бедным.  Герствуд  хотел
было прибавить ходу и быстро промчаться дальше,  но  путь  снова  оказался
загороженным. Уже за несколько кварталов Герствуд увидел, что  люди  тащат
что-то к трамвайным рельсам.
   - Опять они тут! - воскликнул один из полисменов.
   - На этот раз я им покажу! - отозвался второй, начиная терять терпение.
   Когда вагон подъехал ближе к  тому  месту,  где  волновалась  толпа,  у
Герствуда подступил ком к горлу. Как  и  раньше,  послышались  насмешливые
окрики, свистки, и сразу посыпался  град  камней.  Несколько  стекол  было
разбито, и Герствуд еле успел наклониться, чтобы избежать удара в голову.
   Оба полицейских бросились на толпу, а толпа, в свою очередь, кинулась к
вагону. Среди нападавших была молодая женщина, совсем еще девочка с  виду,
с толстой палкой в  руках.  Она  была  страшно  разъярена  и  в  бешенстве
замахнулась на Герствуда, но тот увернулся от  удара.  Несколько  человек,
ободренных ее примером, вскочили на площадку и стащили  оттуда  Герствуда.
Не успел он и слова произнести, как очутился на земле.
   - Оставьте меня в покое! - только успел он крикнуть, падая на бок.
   - Ах ты, паршивец! - заорал кто-то.
   Удары и пинки посыпались на Герствуда.  Ему  казалось,  что  он  сейчас
задохнется. Потом двое мужчин его куда-то потащили, а он стал обороняться,
стараясь вырваться.
   - Да перестаньте! - раздался голос полисмена. - Никто вас  не  трогает!
Вставайте!
   Герствуд пришел в себя  и  узнал  полицейских.  Он  чуть  не  падал  от
изнеможения.  По  подбородку  его  струилось   что-то   липкое.   Герствуд
прикоснулся рукой: пальцы окрасились красным.
   - Меня ранили, - растерянно произнес он, доставая носовой платок.
   - Ничего, ничего! -  успокоил  его  один  из  полисменов.  -  Пустячная
царапина!
   Мысли Герствуда прояснились,  и  он  стал  озираться  по  сторонам.  Он
находился в какой-то лавочке. Полисмены на  минуту  оставили  его  одного.
Стоя у окна и вытирая подбородок,  он  видел  свой  вагон  и  возбужденную
толпу. Вскоре подъехал один полицейский фургон, и за  ним  второй.  В  эту
минуту  подоспела  также  и  карета  "скорой  помощи".  Полиция  энергично
наседала на толпу и арестовывала нападавших.
   - Ну, выходите, если хотите попасть в свой  вагон!  -  сказал  один  из
полисменов, открывая дверь лавчонки и заглядывая внутрь.
   Герствуд неуверенно вышел. Ему было холодно, и к тому же он  был  очень
напуган.
   - Где кондуктор? - спросил он.
   - А черт его знает, - ответил полисмен. - Здесь его, во всяком  случае,
нет, - добавил он.
   Герствуд направился к вагону и, сильно нервничая,  стал  подыматься  на
площадку.
   В тот же миг прогремел  выстрел,  и  что-то  обожгло  Герствуду  правое
плечо.
   - Кто стрелял? - услышал  он  голос  полисмена.  -  Кто  стрелял,  черт
возьми?!
   Оставив Герствуда, оба полисмена кинулись к одному из ближайших  домов;
Герствуд помедлил и сошел на землю.
   - Нет, это уж слишком! - пробормотал он. - Ну их к черту!
   В сильном волнении он дошагал до угла и юркнул в ближайший переулок.
   - Уф! - произнес он, глубоко переводя дух.
   Не успел он пройти и полквартала, как увидел какую-то девчонку, которая
пристально разглядывала его.
   - Убирайтесь-ка вы поскорее отсюда! - посоветовала она.
   Герствуд побрел домой среди слепящей глаза метели и к сумеркам добрался
до переправы. Пассажиры на пароходике с нескрываемым любопытством смотрели
на него. В голове Герствуда был такой сумбур,  что  он  еле  отдавал  себе
отчет в своих мыслях. Волшебное  зрелище  мелькавших  среди  белого  вихря
речных огней пропало для него. Едва  пароходик  причалил,  Герствуд  снова
побрел вперед и, наконец, добрался до дому.
   Герствуд вошел. В квартире было натоплено, но Керри не оказалось  дома.
На столе лежало несколько вечерних газет, видимо, оставленных ею. Герствуд
зажег газ и уселся в качалку. Немного спустя он встал, разделся и осмотрел
плечо. Ничтожная царапина - ничего более. Он, все еще в мрачном  раздумье,
вымыл руки и лицо, на котором  запеклась  кровь,  и  пригладил  волосы.  В
шкафчике он нашел кое-что из съестного и, утолив голод, снова сел  в  свою
уютную качалку. Какое приятное чувство он испытал при этом!
   Герствуд сидел, задумчиво поглаживая подбородок,  забыв  в  эту  минуту
даже про газеты.
   - Н-да! - произнес он через некоторое время, успев несколько  прийти  в
себя. - Ну и жаркое же там заварилось дело!
   Слегка повернув голову, он заметил газеты и с легким вздохом взялся  за
"Уорлд".
   "Забастовка в Бруклине разрастается, - гласил  один  из  заголовков.  -
Кровопролитные столкновения во всех концах Бруклина!"
   Герствуд устроился в качалке поудобнее и погрузился в чтение. Он  долго
и с захватывающим интересом изучал описание забастовки.



42. ВЕЯНИЕ ВЕСНЫ. ПУСТАЯ РАКОВИНА

   Всякий, кто считает бруклинские приключения Герствуда ошибкой,  тем  не
менее должен признать, что безуспешность его усилий не могла  не  повлиять
на него отрицательно. Керри, конечно, не могла этого знать. Герствуд почти
ничего не рассказал ей о том, что произошло в Бруклине, и она решила,  что
он отступил перед первым грубым словом, бросил все из-за пустяков.  Просто
он не хочет работать!
   Она выступала теперь в группе восточных  красавиц,  которых  во  втором
акте оперетты визирь проводит парадом перед султаном,  производящим  смотр
своему гарему. Говорить им ничего не приходилось, но  как-то  раз  (в  тот
самый вечер, когда Герствуд ночевал  в  трамвайном  парке)  первый  комик,
будучи в игривом настроении, взглянул  на  ближайшую  девушку  и  произнес
густым басом, вызвавшим легкий смех в зрительном зале:
   - Кто ты такая?
   Совершенно случайно это была именно Керри, делавшая в это время  низкий
реверанс. На ее месте могла оказаться любая другая девушка.  Первый  комик
не ожидал никакого ответа, но Керри набралась смелости и, присев еще ниже,
ответила:
   - Ваша покорная слуга!
   В ее  реплике  не  было  ничего  особенного,  но  что-то  в  ее  манере
понравилось публике - уж очень смешон был свирепый  султан,  возвышавшийся
над скромной рабыней.
   Первый комик остался доволен ответом, тем более что от него не  укрылся
смех в зале.
   - А я думал, ты просто Смит, - изрек комик, желая продлить шутку.
   Керри, однако, испугалась своего поступка.
   Все в труппе были предупреждены, что всякая  отсебятина  в  словах  или
жестах может повлечь за собою штраф, а порой  даже  увольнение.  Но  когда
перед началом следующего акта Керри стояла за кулисами,  известный  комик,
проходя мимо, узнал ее в лицо, остановился и сказал:
   - Можете и впредь отвечать так же. Но больше ничего не прибавляйте!
   - Благодарю вас, - робко ответила Керри.
   Когда комик ушел, она вся дрожала от волнения.
   - Ну, и повезло же тебе, - заметила одна из ее подруг. - У нас  у  всех
немые роли.
   Против этого ничего нельзя было возразить. Каждому ясно было, что Керри
сделала первый шаг к успеху.
   На следующий день за ту же реплику ее опять наградили аплодисментами, и
она отправилась домой, ликуя и твердя себе, что эта маленькая удача должна
принести какие-нибудь плоды. Но едва она увидела Герствуда, вся ее радость
улетучилась, все приятные мысли испарились,  и  их  место  заняло  желание
положить конец этой невозможной жизни.
   Утром она спросила его, чем окончилась его затея.
   - Там теперь не решаются пускать  вагоны  иначе,  как  под  управлением
полисменов, - ответил ей Герствуд. - Сказали, что  до  будущей  недели  им
никто не понадобится.
   Наступила новая неделя, но Керри не видела никакой  перемены  в  планах
Герствуда.  Им  по-прежнему  владела  крайняя   апатия.   С   невозмутимым
равнодушием глядел он каждое утро, как Керри отправляется на репетицию,  а
вечером - на представление, и только читал и читал. Несколько раз он ловил
себя на том, что смотрит на  какую-нибудь  заметку,  а  мысли  его  витают
где-то далеко.  Впервые  он  заметил  это,  когда  ему  попалось  описание
какого-то веселого вечера в одном из чикагских клубов,  к  которому  он  в
свое время принадлежал. Герствуд  сидел,  опустив  глаза,  и  в  ушах  его
раздавались давно забытые голоса и звон бокалов. "Да вы просто  молодчина,
Герствуд!" - услышал он слова своего друга Уокера.
   Воображение перенесло его в кружок  ближайших  друзей.  Вот  он  стоит,
отлично одетый, и с улыбкой выслушивает возгласы одобрения,  которыми  его
награждают за хорошо рассказанный анекдот...
   Вдруг Герствуд  поднял  глаза.  В  комнате  было  так  тихо,  что  ясно
слышалось тиканье часов.  Герствуд  подумал,  что,  по  всей  вероятности,
задремал. Но он все еще держал газету прямо перед собой и понял,  что  это
ему не приснилось. "Как странно!" - подумал он.
   Когда это повторилось еще раз, он уже не удивился.
   Иногда к нему являлись  с  требованием  об  уплате  по  счету  мясники,
зеленщики,  угольщики,  булочники,  постоянно  менявшиеся,  так  как  ради
получения кредита Герствуд то  и  дело  переходил  из  одного  магазина  в
другой. Он любезно принимал кредиторов, всячески изворачивался, но в конце
концов просто перестал открывать двери, делая вид, что в  квартире  никого
нет. Или же выпроваживал "гостей" самым бесцеремонным образом.
   "Из пустого кармана ничего не выжмешь, - размышлял он. -  Будь  у  меня
деньги, я бы уплатил им".
   Маленький  солдат  рампы  Лола  Осборн,  видя  успех  Керри  на  сцене,
сделалась как бы  спутником  будущего  светила.  Она  понимала,  что  сама
никогда  ничего  не  добьется,  и  поэтому  инстинктивно,  точно  котенок,
уцепилась за Керри бархатными лапками.
   - О, ты пойдешь в гору! - не переставала она  твердить,  с  восхищением
глядя на подругу. - Ты такая способная!
   Несмотря  на  свою  робость,  Керри  действительно  обладала   большими
способностями. Если другие верили в нее, она чувствовала,  что  должна,  а
раз должна, то она дерзала. Накопленный жизненный опыт и нужда оказали  ей
огромную услугу. Нежные слова мужчин  перестали  кружить  ей  голову.  Она
теперь знала, что мужчины могут изменяться и не оправдывать  ее  ожиданий.
Лесть потеряла над  нею  всякую  силу.  Только  умственное  превосходство,
превосходство благожелательного человека могло бы еще тронуть ее душу,  но
для этого нужен был такой человек, как Эмс.
   - Терпеть не могу актеров нашей труппы, - сказала она однажды  Лоле.  -
Они все так влюблены в себя!
   - А ты не находишь, что мистер Баркли  очень  мил?  -  возразила  Лола,
которой тот накануне снисходительно улыбнулся.
   - О, да, он, конечно,  мил,  -  согласилась  Керри,  -  но  он  человек
неискренний. Все у него напускное.
   Вскоре Лоле представился случай убедиться в том, что и  Керри  порядком
привязалась к ней.
   - Ты платишь за квартиру там, где ты живешь? - как-то спросила Лола.
   -  Конечно,  плачу,  -  ответила  Керри.  -  Почему  ты  меня  об  этом
спрашиваешь?
   - Потому что знаю одно место,  где  можно  дешево  получить  прелестную
комнату с ванной. Для меня одной она слишком велика, а вот на  двоих  была
бы как раз. И платить придется всего шесть долларов в неделю.
   - Где это? - спросила Керри.
   - На Семнадцатой улице.
   - Я, право, не знаю, стоит ли менять, - ответила Керри, прикидывая в то
же время, что это выходило бы всего по три доллара на каждую.
   Подумала она и о том, что если бы ей не приходилось  содержать  никого,
кроме самой себя, у нее оставалось бы целых семнадцать долларов в неделю.
   Впрочем,  за  этим  разговором  пока  ничего  не  последовало,  и   все
оставалось по-прежнему до того дня,  когда  на  долю  Керри  выпал  первый
маленький успех с придуманной ею  репликой.  Это  совпало  с  бруклинскими
злоключениями Герствуда. Керри стала подумывать о том, что  ей  необходима
свобода. Она хотела уйти от Герствуда и заставить его самого заботиться  о
себе.
   Но он вел себя подчас так странно, что Керри опасалась, как  бы  он  не
воспрепятствовал ее уходу. Чего  доброго,  он  начнет  преследовать  ее  и
разыскивать в театре! Правда, она не верила, что он способен на такое,  но
все-таки как знать?.. Подобная возможность была для нее крайне  неприятна,
и эта мысль, естественно, сильно беспокоила ее.
   Развязка ускорилась благодаря тому,  что  Керри  получила  от  дирекции
предложение занять скромное место одной актрисы, заявившей о  своем  уходе
из труппы.
   - Сколько же ты будешь получать?  -  был  первый  вопрос  Лолы  Осборн,
услыхавшей об этой удаче.
   - Я и не спросила, - призналась Керри.
   - А ты  непременно  узнай.  Боже!  Пойми,  что  ты  никогда  ничего  не
добьешься, если не будешь требовать. Проси не  меньше  сорока  долларов  в
неделю.
   - О, что ты! - воскликнула Керри.
   - Ну, конечно! - стояла на своем Лола. - Во всяком случае, попытайся.
   Керри сдалась на уговоры, но выждала некоторое время, и  только,  когда
режиссер сказал ей, в  каком  туалете  она  должна  будет  выступать,  она
набралась духу и спросила:
   - А сколько я буду теперь получать?
   - Тридцать пять долларов, - ответил тот.
   Керри была так ошеломлена этим и пришла  в  такой  восторг,  что  и  не
подумала просить больше. Она была вне себя от радости и чуть  не  задушила
Лолу, которая, выслушав эту новость, кинулась ей на шею.
   - Но все-таки это еще далеко не то, что ты должна была бы  получать,  -
сказала Лола. - Не забывай, что тебе самой придется заказывать туалеты для
ролей.
   Услышав это, Керри вздрогнула.
   Где же взять на них денег? У нее  ничего  не  было  отложено.  И  скоро
предстояло платить за квартиру.
   "Не стану платить, в