огда  ты  сидел  в
тюрьме? Нет? И вот что я за это получила. Да, посочувствовала... Чтобы  ты
потом в Чикаго путался с разными  шлюхами  -  всякими  стенографистками  и
женами музыкантов! Ты мне тоже, верно, сочувствовал, когда обманывал  меня
с этой особой, что лежит в соседней комнате!
   Эйлин провела руками по талии и бедрам,  приглаживая  жакет,  поправила
его на плечах, надела шляпку и набросила шаль. Она решила ничего  с  собой
не брать и завтра прислать Фадету за вещами.
   Но Каупервуд не отставал, добиваясь своего.
   - Эйлин, - снова заговорил  он,  -  пойми,  что  ты  делаешь  глупость,
страшную глупость. У тебя нет для этого  решительно  никакого  повода.  Ты
кричишь на весь дом, срамишь нас перед соседями, устраиваешь тут драку,  а
теперь еще собираешься со скандалом уйти. Это же  чудовищно.  Я  не  хочу,
чтобы ты губила и себя и меня. Ведь ты меня еще любишь. Сама  знаешь,  что
любишь. Многое ты наговорила в сердцах и сама этому не веришь.  Не  можешь
верить. Ведь не думаешь же ты в самом деле, что я разлюбил тебя?
   - Любил!.. Разлюбил! - снова вскипела  Эйлин.  -  Что  ты  понимаешь  в
любви! Разве ты когда-нибудь любил, низкий ты  человек?  Я  знаю,  как  ты
любишь. Когда-то я, правда, думала, что дорога тебе. Вздор! Теперь я вижу,
как ты меня любил! Не больше, чем всех других, не больше, чем эту кубышку,
Риту  Сольберг  -  гадину,  лживую,  подлую  тварь!  Или   эту   ничтожную
стенографистку, Антуанету Новак! Любовь! Тебе и слово-то это  непонятно!..
- Но тут спазма перехватила ей горло, она всхлипнула, и глаза ее от злости
и обиды наполнились слезами. Каупервуд заметил это и, надеясь использовать
ее минутную слабость, приблизился к ней. Он и в самом деле был опечален  и
хотел смягчить ее сердце.
   - Эйлин, - умоляюще сказал он, - зачем ты  все  это  говоришь  с  такой
злобой? Не надо быть жестокой. Я не такой уж плохой. Будь же благоразумна.
Успокойся. - Каупервуд протянул к ней руку, но Эйлин отпрянула от него.
   - Не трогай! - крикнула она, дрожа от бешенства.  -  Не  прикасайся  ко
мне! Не подходи! Все равно я уйду от тебя. Ни минуты больше не останусь  в
одном доме с тобой и твоей любовницей. Ступай  к  своей  прекрасной  Рите,
живи с ней, если тебе угодно. У вас ведь есть даже  квартира  на  Северной
стороне. Мне теперь это  безразлично.  Ты  уж,  конечно,  бегал  к  ней  в
соседнюю комнату, утешал эту мерзавку! Господи! Почему только я  не  убила
ее! - и Эйлин вдруг рванула ворот жакета, который сна безуспешно  пыталась
застегнуть.
   Каупервуд был поражен. Такой вспышки он от нее не ожидал, не считал  ее
на это способной. Он не мог не восхищаться ею.  Однако  ее  оскорбительные
нападки на Риту, ее упреки в непостоянстве и неразборчивости по его адресу
задели Каупервуда за живое, и раздражение его вылилось в словах, о которых
он тут же пожалел.
   - На твоем месте, Эйлин, я не стал бы особенно осуждать моих  любовниц.
Собственный опыт должен бы... - Но  тут  Каупервуд  запнулся,  поняв,  что
допустил непростительный промах. Упоминание о прошлом Эйлин испортило  все
дело. Она вздрогнула, выпрямилась, в глазах ее отразилась душевная боль.
   - Так вот как ты разговариваешь теперь со мной! - сказала она глухо.  -
Я знала, что так будет.  С  самого  начала  знала!  -  и,  отвернувшись  к
высокому комоду,  уставленному  серебряными  туалетными  принадлежностями,
флаконами, щетками, футлярами с драгоценностями,  легла  на  него  грудью,
уронила, голову на руки и зарыдала. Эта капля переполнила чашу. Он  ставит
ей в упрек ее безрассудную девичью любовь к нему.
   - О-о! - всхлипывала она, сотрясаясь от судорожных, безутешных рыданий.
   Каупервуд подошел к ней. Он был искренне огорчен.
   - Ты меня не так поняла, Эйлин, - пытался он объяснить. - Я  совсем  не
то хотел сказать, совсем не в этом смысле. Ты сама меня на это вызвала,  я
ведь не думал упрекать тебя. Да, ты  была  моей  любовницей,  но  разве  я
поэтому меньше любил тебя? Напротив! Ты сама знаешь. Верь мне, Эйлин. Я не
лгу. А те истории... какое же может быть сравнение с тобой... это так  все
несущественно, уверяю тебя...
   Эйлин с отвращением от него отстранилась,  и  Каупервуд,  заметив  это,
смешался и замолчал. Глубоко сожалея о допущенной оплошности, он отошел на
середину комнаты. А в Эйлин между тем улегшийся было гнев вспыхнул с новой
силой. Как он смеет!
   - Так вот как ты разговариваешь со мной! -  воскликнула  она.  -  После
того, как я всем для тебя пожертвовала! После того, как я два года плакала
и ждала тебя, когда ты сидел в тюрьме? Любовница! Вот награда за все!
   Взгляд ее упал на шкатулку с драгоценностями, и, вспомнив  о  подарках,
которые Каупервуд делал ей в Филадельфии,  в  Париже,  в  Риме,  здесь,  в
Чикаго, она откинула крышку и, захватив пригоршню драгоценностей, швырнула
их ему в лицо. Ожерелье и браслет из зеленого  нефрита  в  тонкой  золотой
оправе с фермуарами  из  слоновой  кости;  матово  блеснувшая  в  вечернем
освещении нитка жемчуга, все зерна  которой  были  одного  цвета  и  одной
величины;  груды  колец  и  брошей  с  бриллиантами,  рубинами,   опалами,
аметистами; изумрудное ожерелье, бриллиантовая диадема  -  все  украшения,
которые он когда-то с любовью выбирал для нее у ювелиров и с  радостью  ей
преподносил. Она кидала их с лихорадочным неистовством, и  кольца,  броши,
браслеты попадали Каупервуду в голову, в лицо, в  руки  и  рассыпались  по
полу.
   - Получай свои подарки! На тебе! На! На! Ничего мне твоего не надо!  Не
хочу тебя знать больше! Ничего не хочу твоего! Слава  богу,  у  меня  есть
свои деньги, как-нибудь проживу!  Ненавижу...  презираю...  не  хочу  тебя
больше видеть... О!.. - Она остановилась, не зная, чтобы еще сказать  ему,
но, так ничего и не придумав, стремительно выбежала из комнаты. Эйлин  уже
пробежала коридор и спустилась с лестницы, когда  Каупервуд,  опомнившись,
бросился за ней.
   - Эйлин! - крикнул он. - Эйлин, вернись! Не уходи, Эйлин!
   Но  она  побежала  еще  быстрее.  Парадная  дверь  открылась,  с  шумом
захлопнулась, и Эйлин очутилась на темной улице; глаза ее застилали слезы,
сердце готово было разорваться. Так вот каков конец ее юной любви,  начало
которой было так прекрасно. Он ее ни в грош не ставит - она  всего-навсего
одна из его любовниц. Бросить ей в лицо ее прошлое, чтобы защитить  другую
женщину! Сказать ей, что та ничем не хуже ее. Этого Эйлин была не в  силах
вынести. Она торопливо шла, давясь от рыданий, и клялась никогда больше не
возвращаться, никогда больше не видеть Каупервуда. Но Каупервуд уже  бежал
за ней. Как ни мало считался он с понятиями морали и долга, он все  же  не
мог допустить, чтобы так оборвались его отношения с Эйлин. Она любила его,
говорил себе Каупервуд, и все дары своей преданности и страсти принесла на
алтарь этой любви. Слишком уж это было бы несправедливо. Надо ее удержать.
Каупервуд,  наконец,  догнал  Эйлин  и  остановил  ее  под  темным  сводом
сумрачных осенних деревьев.
   - Эйлин, - нежно сказал он, обнимая ее за плечи, - Эйлин, дорогая,  это
же чистейшее безумие. Ты не в своем уме! Что ж это  такое?  Не  уходи!  Не
оставляй меня! Я тебя люблю! Неужели ты этого не видишь, не хочешь понять?
Не беги от меня и не плачь. Ведь я тебя люблю, ты  это  знаешь,  и  всегда
буду любить. Вернись, Эйлин.  Ну,  поцелуй  меня.  Я  исправлюсь.  Честное
слово, исправлюсь. Ты только испытай меня, и увидишь. А  теперь  вернемся,
да? Вернемся, моя девочка, моя Эйлин. Я прошу тебя!
   Она порывалась уйти, но он держал ее и гладил ее плечи, волосы, лицо.
   - Эйлин! - молил он.
   Она вырывалась, но он обнял ее и крепко прижал к груди. Тогда она сразу
затихла и только изредка слабо всхлипывала, испытывая одновременно и  горе
и какую-то мучительную радость.
   - Я не хочу! - твердила она. - Ты не любишь меня больше. Пусти!
   Но Каупервуд не отпускал ее, уговаривал, и, наконец, уткнувшись головой
ему в плечо, как это бывало прежде, она сказала:
   - Только не сегодня. Не заставляй меня. Я не хочу. Не могу. Я переночую
в городе, а завтра, может быть, приеду.
   - Тогда пойдем вместе, - с нежностью сказал Каупервуд. - Это, вероятно,
неразумно. Мне  следовало  бы  позаботиться  о  том,  чтобы  предотвратить
скандал. Но я пойду с тобой.
   И они направились к станции конки.



20. "ЧЕЛОВЕК И СВЕРХЧЕЛОВЕК"

   Как ни прискорбно, но надо признаться, что большинство любовных  союзов
не выдерживает натиска житейских бурь, и  только  истинная  любовь  -  это
полное органическое слияние двух существ - способна  противостоять  всему,
но она-то обычно и заканчивается трагической развязкой. Рита Сольберг, так
пылко, казалось бы, влюбленная в Каупервуда,  все  же  была  не  настолько
околдована  им,  чтобы  ужасный  удар,   нанесенный   ее   самолюбию,   не
подействовал  на  нее  отрезвляюще.  Какое  позорное  разоблачение,  какое
смешное и жалкое крушение всех ее пустых расчетов и планов, какое неумение
предвидеть последствия! Все это было совершенно непереносимо! Мысль о том,
как легкомысленно и беспечно попалась  она  в  ловушку,  расставленную  ей
женой Фрэнка, о том, что  она  позволила  этой  женщине  сделать  из  себя
посмешище, приводила Риту в ярость. Эта Эйлин -  просто  грубое  животное!
Ведьма! То обстоятельство, что  кулаки  миссис  Каупервуд  оказались  куда
крепче ее собственных, не особенно огорчало Риту Сольберг,  -  скорее  она
увидела в этом доказательство своего морального превосходства. Но  как  бы
там ни было, а лицо у нее в  синяках  и  кровоподтеках,  точно  у  пьяного
бродяги, и от этого положительно можно было сойти с ума!  В  тот  вечер  в
лечебнице на Лейк-Шор, куда ее поместили, у нее было только одно  желание:
уехать, уехать куда-нибудь подальше и  забыть  обо  всем.  Она  не  желала
больше видеть Сольберга, не желала больше видеть  Каупервуда.  К  тому  же
Гарольд Сольберг, исполненный ревнивых подозрений, решил во что бы  то  ни
стало докопаться до истины и уже приставал к Рите, с вопросами: с чего это
миссис Каупервуд вздумалось вдруг наброситься на  нее  с  кулаками,  какая
могла быть тому причина? Впрочем, когда доложили о  Каупервуде,  он  сразу
сбавил тон; подозрения подозрениями, а  ссориться  с  этим  человеком  ему
отнюдь не хотелось.
   -  Я  безмерно  огорчен  всем  происшедшим,  это  так   прискорбно,   -
стремительно входя в комнату, проговорил Каупервуд - самообладание  и  тут
не покинуло его. - Я никак не предполагал, что моя жена  подвержена  таким
странным припадкам. Хорошо еще, что я подоспел вовремя.  Прошу  вас  обоих
принять мои самые искренние сожаления. Надеюсь, миссис Сольберг, что вы не
очень пострадали? Если я могу быть чем-нибудь полезен вам  или  вам,  -  с
видом живейшей готовности он взглянул на Гарольда, -  поверьте,  я  охотно
сделаю все, что в моих силах. Мне кажется, что миссис  Сольберг  следовало
бы сейчас поехать куда-нибудь отдохнуть. Я с радостью возьму на  себя  все
расходы.
   Сольберг молчал, угрюмо насупившись, размышляя; его душила злоба. Рита,
которая с появлением Каупервуда  несколько  приободрилась,  но  отнюдь  не
обрела еще своего обычного душевного равновесия,  с  тревогой  ждала,  что
будет дальше. Боясь, как бы  между  мужем  и  Каупервудом  не  разыгралась
какая-нибудь безобразная сцена, она поспешила заявить, что чувствует  себя
уже значительно лучше и  скоро  совсем  оправится.  Она  никуда  не  хочет
уезжать, но сейчас предпочитает остаться одна.
   - Все это очень странно, - угрюмо произнес Сольберг, нарушив,  наконец,
молчание. - Я не понимаю, я решительно ничего не понимаю. Почему ваша жена
позволила себе такую выходку? Почему позволила  она  себе  говорить  такие
слова? Мы были лучшими друзьями, и вдруг она набрасывается на мою  жену  и
кричит бог весть что!
   - Уверяю вас,  дорогой  мистер  Сольберг,  что  моя  жена  просто  была
невменяема в ту минуту. У нее  и  раньше  случались  подобные  припадки  -
правда, не в такой резкой форме. Сейчас она уже пришла в себя и  абсолютно
ничего не помнит. Но, может быть, мы перейдем в приемную, если у вас  есть
желание продолжить этот разговор? Вашей супруге нужен сейчас полный покой.
   Притворив  за  собою  дверь,  Каупервуд   продолжал   с   поразительным
присутствием духа:
   - Так вот, дорогой мой  Сольберг,  что,  собственно,  могу  я  вам  еще
сказать? Моя жена, без всяких к тому оснований, позволила  себе  оскорбить
вашу жену и даже,  стыдно  признаться,  -  нанесла  ей  серьезные  увечья.
Повторяю: я глубоко об этом сожалею и заверяю вас, что миссис Каупервуд  -
жертва какого-то чудовищного заблуждения. Что ж тут  можно  поделать?  Мне
кажется, нам теперь ничего  другого  не  остается,  как  предать  все  это
забвению. Согласны вы со мной?
   Ну и положение! Гарольд терял голову, не зная, на что  решиться.  Он  и
сам был не без греха. Рита не раз упрекала его в неверности. От злости  он
надулся, как индейский петух, и, наконец, его прорвало.
   - Вам легко так говорить, мистер Каупервуд! - вызывающе начал он.  -  А
каково мне? Каково мое положение? Я до сих пор не знаю, что  мне  об  этом
думать. Все это в высшей степени странно. А  предположим,  что  ваша  жена
сказала правду? Предположим, что моя  жена  и  в  самом  деле  путалась  с
кем-то? Вот что я хочу выяснить прежде всего. А если  это  так?  Если  она
действительно... тогда... тогда я... Я даже не знаю, что я тогда сделаю. Я
человек отчаянный...
   Каупервуд едва сдержал улыбку, хотя, в сущности, ему было не до  смеха.
Сольберг был ему не страшен, но он боялся огласки.
   - Вот что, дорогой мой, - сказал он,  бросая  пронзительный  взгляд  на
музыканта: он решил взять быка  за  рога.  -  Мне  кажется,  что  вы  сами
находитесь в довольно щекотливом положении, и, если только вся эта история
выйдет наружу, ваша личная жизнь  станет  предметом  толков  и  обсуждений
ничуть не менее, чем моя или  миссис  Каупервуд,  а  ведь,  насколько  мне
известно, она далеко не безупречна. Вы не можете очернить  вашу  жену,  не
очернив вместе с тем и самого себя, - одно  неизбежно  повлечет  за  собой
другое. Все мы не безгрешны. Я в таком случае, разумеется,  вынужден  буду
доказать невменяемость  миссис  Каупервуд,  -  мне  ничего  не  стоит  это
сделать. А вот если у вас в прошлом не все  ладно,  это  мгновенно  станет
достоянием  молвы,  имейте  в  виду.  Если  вы  согласитесь  предать  дело
забвению, я не останусь в долгу перед вами  и  вашей  супругой.  Если  же,
наоборот, вы найдете нужным поднять шум и эта злосчастная история  получит
огласку, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы защитить свое имя.
   - Как! - воскликнул Сольберг. - Вы же мне еще и угрожаете! Хотите  меня
запугать, когда ваша собственная жена говорит, что  вы  путаетесь  с  моей
женой? И вы смеете рассуждать о моем прошлом! Вот это мне нравится! Ну, мы
еще посмотрим! Что же такое вам обо мне известно?
   - А вот что, мистер Сольберг, - спокойно отвечал Каупервуд. -  Я  знаю,
например, что ваша жена уже  давно  не  любит  вас,  что  вы  жили  на  ее
средства, что у вас было шесть или семь любовниц за  последние  шесть  или
семь лет. Миссис Сольберг доверила мне, как  банкиру,  вести  ее  денежные
дела, и я с помощью сыщиков уже давно получил сведения о ваших связях - об
Энн Стелмак,  Джесси  Ласка,  Берте  Риз,  Джорджи  дю  Койн...  стоит  ли
продолжать? Кроме того, у меня имеются кое-какие ваши письма.
   - Так вот оно что! - воскликнул Сольберг, избегая устремленного на него
пристального взгляда Каупервуда. - Так вы,  значит,  все-таки  путались  с
моей женой? Значит, это правда? И вы же теперь грозите мне,  клевещете  на
меня! Хотите меня запугать? Вот это ловко! Ну, нет! Вы еще увидите, на что
я способен. Погодите, я поговорю с моим адвокатом. Тогда мы посмотрим!
   Каупервуд взирал на него с холодной злобой. "Какой осел!" - думал он.
   - Извольте меня  выслушать,  -  и,  подтолкнув  Сольберга  к  лестнице,
Каупервуд заставил его спуститься в вестибюль  и  затем  выйти  на  улицу,
тускло  освещенную  мерцающим  светом  двух   газовых   фонарей,   которые
раскачивались  на  ветру  перед  зданием  лечебницы.  Тут   разговор   мог
происходить без свидетелей. - Я вижу, что вы во что бы то ни стало  хотите
устроить скандал. Хоть я и заверил вас честным словом, что вся эта история
- сплошная нелепость, вас это не удовлетворило. Вам непременно хочется  ее
раздуть. Ну что ж, отлично.  Допустим  на  минуту,  что  миссис  Каупервуд
отнюдь не теряла рассудка. Допустим, что все, сказанное ею, - правда,  что
я действительно был в связи с вашей женой. Что же дальше?  Что  вы  можете
предпринять?
   И он с холодной насмешкой взглянул на Сольберга. Тот снова вскипел.
   - Как! - мелодраматически воскликнул он. - Да я убью  вас,  вот  что  я
сделаю. И ее убью. Я устрою страшный скандал. Если только я узнаю, что это
правда, вы увидите, что будет!
   - Так, так, - мрачно произнес Каупервуд. - Я это и предполагал. Что  ж,
я вам верю. Я даже припас кое-что, когда шел сюда, чтобы  в  любой  момент
быть к вашим услугам, - и он вынул из кармана  два  небольших  револьвера,
которые предусмотрительно захватил из дому. Стволы их блеснули в  темноте.
- Вот,  видите?  Я  избавлю  вас  от  необходимости  ломать  себе  голову,
докапываясь до истины, мистер Сольберг. Все, что  сказала  сегодня  миссис
Каупервуд, - правда, от первого до последнего слова, и я  прекрасно  отдаю
себе отчет в том, какие последствия будет иметь и для вас и для  меня  это
признание. Миссис Каупервуд не более безумна, чем я или вы. Вот уже больше
года я встречаюсь с вашей женой в одной квартирке на Северной стороне,  но
только вы никогда не сможете этого доказать. Ваша жена не любит  вас,  она
любит меня. Теперь, если вы намерены меня убить, -  вот  револьвер,  -  он
протянул револьвер Сольбергу. - Я к вашим услугам.  Если  уж  мне  суждено
умереть, то я постараюсь и вас отправить на тот свет.
   Каупервуд произнес эти слова таким решительным,  таким  ледяным  тоном,
что Сольберг, бахвал, но трус в  душе,  побелел  от  страха;  как  всякому
здоровому животному, ему вовсе не хотелось умирать. Вид холодной блестящей
стали вселил в него ужас. Рука,  вложившая  револьвер  в  его  руку,  была
тверда и беспощадна. Сольберг боязливо,  трясущимися  пальцами  сжал  было
оружие, но суровый металлический голос, звучавший в его ушах, отнял у него
последнее мужество. Каупервуд с каждой  минутой  становился  все  грознее,
Сольбергу он казался уже не человеком, а демоном. Не помня себя от страха,
скрипач опустил руку, державшую револьвер.
   - Боже милостивый! - пролепетал он, дрожа, как лист на ветру. - Я вижу,
вы хотите меня убить! Оставьте меня! Я не желаю с  вами  разговаривать.  Я
хочу поговорить с моим адвокатом! С моей женой!
   - Ну нет, этого вам  сделать  не  удастся,  -  возразил  Каупервуд;  он
заступил Сольбергу дорогу  и,  видя,  что  тот  все-таки  хочет  улизнуть,
схватил его за руку. - Я вам не позволю. Я не собираюсь убивать вас,  если
вы не собираетесь убивать меня. Но я хочу, чтобы вы вняли, наконец, голосу
рассудка. Выслушайте то, что я хочу вам сказать, и покончим с этим.  Я  не
питаю к вам вражды. Хочу даже оказать вам услугу, несмотря на то,  что,  в
сущности, до вас мне никакого дела нет. Прежде всего, то, что говорила моя
жена, - конечно, чушь, неправда.  Я  сейчас  нарочно  обманул  вас,  чтобы
проверить, насколько серьезны ваши угрозы. Вы не любите больше вашу  жену.
Она не любит вас. Вы ей совершенно не нужны. Так вот, я  хочу  по-дружески
предложить вам: покиньте  Чикаго,  не  возвращайтесь  сюда  года  три  или
больше, и я позабочусь о том, чтобы вы ежегодно первого января день в день
получали на руки пять тысяч долларов! Вы слышите: пять тысяч долларов! Или
вы можете остаться в Чикаго, но держать язык  за  зубами,  -  и  тогда  вы
будете получать три тысячи - раз  в  год  или  помесячно,  как  вам  будет
угодно. Но если вы - и прошу вас х