ории, хорошей  библиотеки  и,  наконец,  -  что  тоже  было  отнюдь
немаловажно, - большого телескопа, который мог бы обследовать небо  с  еще
непревзойденной зоркостью и  вырвать  у  него  тайны,  считавшиеся  дотоле
недоступными ни уму, ни глазу человека.
   Звездное небо и величественные математические и физические  методы  его
изучения  всегда  интересовали  Каупервуда.  В  описываемое   нами   время
нареченная столь воинственным именем планета,  зловеще  мерцая,  висела  в
западной части небосвода, и кроваво-огненное светило это вызывало в падких
до всего непостижимого или неразгаданного  человеческих  умах  беспокойное
любопытство: все только и говорили, что о пресловутых  каналах  на  Марсе.
Мысль о возможности создания нового телескопа, более сильного, чем все  до
той  поры  существовавшие,  телескопа,  который  пролил  бы  свет  на  эту
неразрешимую загадку, волновала умы не только в Чикаго, но и во всем мире.
Как-то в сумерки  Каупервуд,  взглянув  на  необъятный  небесный  простор,
открывавшийся из окна его новой силовой  станции  на  Вест-Мэдисон  авеню,
увидел эту  планету:  она  стояла  низко  над  горизонтом,  мерцая  теплым
оранжевым светом  на  бледном  и  чистом  вечернем  небосклоне.  Каупервуд
задержался у окна, чтобы поглядеть на нее.  Правда  ли,  что  ее  населяют
разумные существа и что они  соорудили  каналы?  Жизнь  поистине  странная
штука.
   А еще через несколько дней Александр Рэмбо позвонил ему по  телефону  и
сказал шутливо:
   - Вы знаете, Каупервуд, я только что сыграл с  вами  довольно  скверную
шутку. У меня был доктор Хупер, ректор университета, и предложил мне войти
в число десяти лиц, которые могли бы сообща гарантировать ему приобретение
объектива для нового телескопа. Он, как  видно,  убежден,  что  без  этого
телескопа его заштатный университетик никак обойтись не  может.  Я  сказал
ему, что это предложение может, пожалуй, заинтересовать и вас. Ему, видите
ли, нужно найти человека, который отвалил бы  на  эту  штуку  сорок  тысяч
долларов, или, на худой конец, восемь-десять человек, которые отвалили  бы
по четыре-пять тысяч каждый. Вот я и подумал  о  вас,  вы  ведь,  кажется,
интересуетесь астрономией?
   - Пришлите его ко мне, - сказал Каупервуд, который не  любил  отставать
от других там, где следовало проявить щедрость и размах, особенно если это
могло способствовать прославлению его имени.
   Доктор Хупер не заставил себя ждать. Это был  невысокий,  шарообразный,
румяный человечек; сквозь толстые,  в  золотой  оправе,  стекла  очков  на
Каупервуда глянули круглые, быстрые, проницательные  глаза.  Доктор  Хупер
оказался жизнерадостным, восторженным, увлекающимся и  уверенным  в  себе.
Хозяин и гость внимательно присматривались друг к другу. Первый  -  с  тем
привычным скептицизмом, для которого  даже  знаменитые  университеты  суть
явления преходящие и ничтожные в общей бесконечной смене вещей; второй - с
той верой в торжество истины, которая даже сильных мира сего - даже  таких
вот, как этот финансовый магнат - заставляет служить высоким целям.
   - Я могу изложить вам суть дела в  двух  словах,  мистер  Каупервуд,  -
сказал доктор Хупер. - Вся наша астрономическая работа топчется сейчас  на
одном месте только по той причине, что у нас нет хорошего объектива,  нет,
в сущности, прибора, который мог бы по  праву  именоваться  телескопом.  Я
хочу, чтобы наш университет занимался  самостоятельными  исследованиями  в
этой области и чтобы работа была поставлена на  должную  высоту.  Если  уж
браться за дело, так нужно делать его лучше всех,  -  вот  как  я  на  это
смотрю. Думаю, что вы со мной согласитесь? -  И  доктор  Хупер  улыбнулся,
обнажив ряд ослепительно-белых зубов.
   Каупервуд ответил вежливой улыбкой.
   - А этот объектив, который должен стоить сорок  тысяч  долларов,  будет
действительно лучше всех других уже существующих объективов? - осведомился
он.
   - Да, если он будет изготовлен в Дорчестере фирмой "Братья  Эплмен",  -
отвечал  доктор.  -  Я  сейчас  объясню  вам,  как  обстоит  дело,  мистер
Каупервуд. Эта фирма специализировалась на изготовлении линз. Для большого
объектива прежде всего требуется хороший флинтглас. Как  вы,  может  быть,
знаете, получить большое и безупречно чистое стекло не так-то  просто.  Но
оно  существует  и  является   собственностью   мистера   Эплмена.   Чтобы
отшлифовать его, потребуется года четыре,  может  быть  пять.  Должен  вам
сказать, что шлифовка  линз  производится  вручную:  шлифуют,  знаете  ли,
пальцами - большим и  указательным.  Для  такой  работы  нужен  опытный  и
искусный специалист-оптик, и он тратит на нее много времени и  труда,  что
пока еще, к сожалению, обходится недешево. Но, конечно,  этот  труд  стоит
своей цены, и сорок тысяч долларов, - тут доктор Хупер сделал неподражаемо
пренебрежительный жест маленькой, пухлой ручкой, - не  такая  уж  в  конце
концов большая сумма. Обладать  самым  совершенным  объективом  на  свете,
который лучше всего отвечал бы своему  назначению,  -  немалая  честь  для
нашего университета. И, насколько я понимаю,  -  большой  почет  для  лиц,
которые сделают для нас возможным такое приобретение.
   Каупервуду пришелся по душе этот ученый, говоривший о своем  деле,  как
артист; он видел, что перед ним человек  умный,  одаренный,  увлекающийся,
подлинный энтузиаст науки. Каупервуду нравились сильные,  целеустремленные
натуры,  а  старались  они  для  себя  или  для  других  -  это  было  ему
безразлично.
   - И вы считаете, что сорока тысяч будет достаточно? - спросил он.
   - Да, сэр. Во  всяком  случае  сорок  тысяч  обеспечат  нам  главное  -
объектив.
   - Ну, а земельный участок, здание для обсерватории, самая труба - это у
вас уже есть?
   - Пока еще нет. Но ведь шлифовка линз займет  по  меньшей  мере  четыре
года, и у нас будет время подумать и об остальном. Место, впрочем, мы  уже
выбрали - в районе Лейк-Дженива, и уж,  конечно,  не  упустим  возможности
приобрести  участок  и  построить  обсерваторию,   как   только   к   тому
представится случай.
   И ровные, белые зубы снова блеснули в улыбке, в  то  время  как  острые
глазки буравили Каупервуда сквозь толстые стекла очков.
   Каупервуд сразу увидел, какие перед  ним  открываются  возможности.  Он
спросил, сколько будет стоить  вся  обсерватория.  Доктор  Хупер  высказал
уверенность, что триста тысяч долларов должны с лихвой покрыть  расходы  -
стоимость объектива, земельного участка, зданий и остального оборудования.
Словом, все величественное сооружение может быть выстроено на эти деньги.
   - Какая сумма уже имеется у вас для приобретения объектива?
   - Шестнадцать тысяч долларов пока что.
   - А в какие сроки должны быть внесены деньги?
   - В течение четырех лет, по десять тысяч в год. Этого достаточно, чтобы
обеспечить работу над линзами.
   Каупервуд задумался. Десять тысяч в год можно было рассматривать просто
как выплату крупного жалованья в течение четырех лет, а за  этот  срок  он
сумеет без труда выделить остальную необходимую обсерватории сумму. Ведь к
тому  времени  он  будет  еще  богаче.  Его  планы  будут  еще   ближе   к
осуществлению. После такого трюка (всем, конечно, станет известно, что  он
взял, да и подарил университету целую  обсерваторию  стоимостью  в  триста
тысяч долларов, - и ее так и будут называть -  обсерваторией  Каупервуда!)
он уж, конечно, не встретит отказа ни в нью-йоркских, ни в лондонских,  ни
в любых других банках, если  ему  понадобится  кредит  для  его  чикагских
предприятий. Его  имя  в  один  день  прогремит  на  весь  мир!  Каупервуд
помолчал. Ничего нельзя  было  прочесть  в  его  спокойном,  непроницаемом
взоре, хотя волнующее видение собственного величия как бы ослепило его  на
мгновение. Наконец-то! Наконец-то!
   - Что вы скажете, мистер Хупер, - вкрадчиво спросил он, -  если  вместо
десяти человек, каждый  из  которых  должен  дать  вам  по  четыре  тысячи
долларов, как вы первоначально предполагали, вам предложит эти деньги одно
лицо? Даст вам все сорок тысяч в течение четырех лет, по  десять  тысяч  в
год? Устроит это вас или нет?
   - Дорогой мой мистер Каупервуд! - просияв, воскликнул доктор. -  Должен
ли я понять, что вы  сами,  лично  хотите  обеспечить  нас  средствами  на
приобретение объектива?
   - Да! Но только с одним условием, мистер Хупер.
   - А именно?
   - Я хочу, чтобы мне было дано право  взять  на  себя  и  все  остальные
расходы - оплату участка, строений, короче говоря - всей  обсерватории.  Я
надеюсь, что разговор этот останется между нами - в том  случае,  конечно,
если мы не разрешим вопроса ко взаимному удовлетворению, - дипломатично  и
осторожно добавил Каупервуд.
   Ректор университета вскочил со  стула  и  с  непередаваемым  выражением
благодарности и восторга взглянул на Каупервуда. Он был  человек  деловой,
обремененный трудами и заботами.  Обязанности  его  были  весьма  обширны.
Сбросить с плеч столь неожиданным образом одну из тягчайших забот было для
него великим облегчением.
   - Лично я, в рамках данных мне  полномочий,  готов  немедленно  принять
ваше предложение, мистер Каупервуд, и поблагодарить  вас  от  лица  нашего
университета. Для соблюдения формальности я  должен  буду  поставить  этот
вопрос  перед  советом  попечителей,  но,  разумеется,  я   нисколько   не
сомневаюсь в  их  решении.  Ваше  предложение  будет  принято  с  глубокой
благодарностью. Разрешите мне еще раз выразить вам мою признательность.
   Они обменялись  дружеским  рукопожатием,  и  доктор  Хупер  скрылся  за
дверью.  Каупервуд  неторопливо  опустился  в  кресло,  приставил  кончики
вытянутых пальцев друг  к  другу  и  на  несколько  секунд  позволил  себе
погрузиться в мечты. Потом позвал стенографистку и стал диктовать.  Он  не
хотел пока еще признаться даже самому себе, какие огромные  выгоды  сулила
ему эта затея.


   В результате этого свидания предложение Каупервуда было в  сравнительно
короткий срок официально принято советом  попечителей  университета  и,  с
согласия того же  Каупервуда,  опубликовано  во  всех  газетах.  Благодаря
особому стечению обстоятельств, уже описанному выше, новость эта произвела
сенсацию.  Гигантские  рефлекторы  и  рефракторы  уже  обозревали  небо  с
различных точек земного шара, но ни один из них ни величиной, ни качеством
объектива не мог поспорить с будущим телескопом. Не  успел  еще  Чикагский
университет получить этот дар, как Каупервуда  уже  объявили  покровителем
наук и благодетелем человечества. Не только в Чикаго, но и в Нью-Йорке,  и
в Лондоне, и в Париже, во всех крупных городах мира,  являющихся  центрами
научной жизни,  взволнованно  обсуждалось  это  необычайное  преподношение
сказочно богатого американца. Финансисты, разумеется,  тоже  не  преминули
его отметить, и когда агенты Каупервуда явились к ним в поисках денег  под
залог акций городской надземной железной дороги, на которую Каупервуд,  по
их словам, должен был не сегодня - завтра  получить  концессию  сроком  на
пятьдесят лет, - они не встретили отказа.  Что  ни  говорите,  а  человек,
который  оказался  в  состоянии  подарить   университету   трехсоттысячную
обсерваторию в тот момент, когда все считали, что он испытывает  серьезные
финансовые затруднения,  должен  крепко  стоять  на  ногах,  должен  иметь
колоссальный резервный капитал. И после некоторой подготовки - Каупервуд в
эти дни побывал, как бы  мимоходом,  на  Срэднидл-стрит  в  Лондоне  и  на
Уолл-стрит   в   Нью-Йорке   -   было   заключено   соглашение   с   одним
англо-американским банкирским домом,  на  основании  которого  большинство
акций проектируемой надземной дороги было принято этой фирмой для  продажи
в Европе и других частях земного  шара,  а  Каупервуд  получил  достаточно
наличных денег,  чтобы  приступить  к  прокладке  дороги.  Все  акции  его
наземных городских дорог тотчас поднялись на несколько пунктов, и тем, кто
уже предрекал крушение Каупервуда, оставалось только скрежетать  зубами  в
бессильной  ярости.  Даже   "Хэкелмайер   и   Кь"   начали   с   интересом
приглядываться к его деятельности.
   Энсон Мэррил, который совсем недавно пожертвовал  университету  большой
земельный участок для спортивного стадиона, скорчил  кислую  мину,  узнав,
как перещеголял его Каупервуд. Хосмер  Хэнд,  пожертвовавший  университету
химическую лабораторию, и Шрайхарт, строивший  общежитие,  были  не  менее
обескуражены: ведь Каупервуд, затратив пока что куда меньше  средств,  чем
они, ухитрился наделать  значительно  больше  шуму  благодаря  эффектности
своего дара. Это только лишний раз свидетельствовало о том, как неслыханно
везет этому человеку и как хранит  его  судьба,  разрушая  все  козни  его
врагов.



44. В ПОГОНЕ ЗА КОНЦЕССИЕЙ

   После того как деньги на постройку надземных железных дорог были добыты
таким блистательным и необычным путем, перед Каупервудом возникла другая и
не меньшая трудность - получить концессию. А для этого, наряду  с  прочим,
необходимо было утихомирить достопочтенного Чэффи Зейера Сласса,  который,
находясь в полном неведении относительно собранных против него улик, начал
метать громы и молнии, лишь только прослышал, что в близких  к  городскому
самоуправлению  кругах  поговаривают  о  предоставлении  Каупервуду  новой
концессии.
   - Вы, конечно, не допустите этого, мистер Сласс, - заявил  Хэнд  своему
наймиту, которого он любезно, но весьма настойчиво  пригласил  к  себе  на
завтрак для срочной деловой беседы. -  Нужно  приложить  все  силы,  чтобы
этому воспрепятствовать. (Будучи мэром, мистер Сласс легко мог повлиять на
бюрократическую машину городского  самоуправления.)  Вы  должны  возбудить
вокруг этого дела такой шум, чтобы олдермены не посмели провести концессию
вопреки вашему желанию. Помните, ваша репутация в Чикаго, а  следовательно
и вся ваша политическая карьера,  поставлена  сейчас  на  карту.  Если  вы
провалите эту концессию,  вам  обеспечена  поддержка  всех  газет  и  всех
финансовых и привилегированных кругов города. В  противном  же  случае  вы
рискуете остаться совсем один. Это, знаете ли, не проходит даром  -  когда
люди предают своих сторонников, изменяют  своим  клятвам  и  не  исполняют
того, ради чего их выбирали!
   Мистер Хэнд был очень разгневан.
   Мистер Сласс, в безукоризненном черном сюртуке  и  белоснежной  манишке
был решителен, бодр и исполнен уверенности в том, что все указания мистера
Хэнда будут неукоснительно выполнены. Он разгромит этот проект концессии в
пух и прах, и, конечно, большинство олдерменов присоединится к его мнению.
   - Не беспокойтесь, от меня им ничего не добиться, - торжественно заявил
он. - Я знаю все, что они замышляют. И они знают, что я это знаю.
   Он бросил на  мистера  Хэнда  взгляд,  каким  один  поборник  закона  и
справедливости  должен  награждать  другого,  и  богач-банкир  остался   в
приятной уверенности, что бразды правления находятся на сей раз в надежных
руках. Тотчас после этой беседы мистер Сласс  дал  интервью  в  газеты,  в
котором он доводил до сведения всех олдерменов и муниципальных советников,
что никаких постановлений о выдаче концессий вроде той, которую ему  хотят
навязать, он, мэр города Чикаго, не подпишет.
   В то самое утро, когда вышеозначенное интервью появилось  в  газетах  и
мистер Сласс, как всегда ровно в половине десятого, перешагнул порог своей
канцелярии, раздался телефонный звонок, и секретарь  доложил,  что  мистер
Фрэнк Алджернон Каупервуд желает говорить с мистером мэром. Мистер  Сласс,
уже чувствуя на своей голове лавровый венок победителя, гордый  появлением
интервью на первых полосах газет, преисполнился вдруг непомерной спеси  от
сознания своих гражданских добродетелей и важно молвил:
   - Хорошо, соедините нас.
   - Мистер Сласс? - услышал он голос Каупервуда. - С вами  говорит  Фрэнк
Алджернон Каупервуд.
   - Так. Чем могу служить, мистер Каупервуд?
   - Я прочел ваше интервью в утренней газете. Вы изволили заявить, что ни
один проект предоставления мне концессии на постройку надземной дороги  на
Северной или Западной стороне не получит вашего одобрения.
   - Совершенно верно, - надменно отвечал мистер Сласс. - Не получит.
   -  Не  кажется  ли   вам,   мистер   Сласс,   несколько   поспешным   и
преждевременным бороться с тем, что относится пока лишь к области  слухов?
(Каупервуд, внутренне усмехаясь, играл  с  мистером  Слассом,  как  кот  с
легкомысленной, зазевавшейся мышью.)  Я  бы  хотел  побеседовать  с  вами,
прежде чем вы сделаете какой-либо непоправимый шаг. Может случиться,  что,
выслушав мои доводы, вы уже не будете так агрессивно настроены. Я ведь  не
раз направлял к вам кое-кого из моих друзей, но вы, как  видно,  не  сочли
возможным принять их.
   - Нет, не счел, - все так же  надменно  произнес  мистер  Сласс.  -  Не
забывайте, мистер Каупервуд, что  я  человек  занятой.  А  кроме  того,  я
положительно не вижу, в чем я мог бы пойти навстречу вашим желаниям. И  по
своему характеру, и по своим нравственным воззрениям я  не  могу  не  быть
решительным противником того, к чему направлена вся ваша деятельность, ибо
моя деятельность преследует как раз противоположные цели. Не думаю,  чтобы
нам с вами удалось найти общий язык.  Откровенно  говоря,  я  уверен,  что
ничем не смогу быть вам полезен.
   - Позвольте, позвольте, одну минуту, уважаемый господин мэр, -  любезно
и торопливо проговорил Каупервуд, боясь, как бы мистер  Сласс  не  повесил
трубку - так снисходительно  высокомерен  был  его  тон.  -  Я,  со  своей
стороны, полагаю, что мы с вами все-таки найдем общий  язык,  хотя  сейчас
вам это и кажется невероятным. Быть может, вы не  откажетесь  позавтракать
сегодня у меня, а не то, если хотите, я могу приехать к вам: домой  или  в
канцелярию, как вам  будет  угодно.  Нам  с  вами  необходимо  кое  о  чем
потолковать, и, согласившись на это  хотя  бы  просто  из  любезности,  вы
вскоре убедитесь, что поступили весьма благоразумно.
   - У меня нет времени завтракать сегодня с вами, - отвечал мистер Сласс.
- И принять вас у себя я тоже не могу. Я слишком  занят.  И,  кроме  того,
должен вам сказать, что я вообще не  склонен  вести  какие-либо  секретные
переговоры с глазу на глаз ни с вами, ни с  вашими  агентами.  А  если  вы
все-таки сочтете нужным посетить меня, то имейте в виду, что вам  придется
разговаривать со мной при свидетелях.
   - Отлично, - весело отвечал Каупервуд.  -  Я  не  потревожу  вас  своим
посещением, мистер Сласс. Но если вы не навестите  меня  сегодня  до  пяти
часов вечера, то  завтра  вам  будет  предъявлено  обвинение  в  нарушении
обещания сочетаться законным  браком  с  некоей  миссис  Брэндон,  и  ваши
письма, адресованные этой  особе,  станут  достоянием  гласности.  Я  хочу
напомнить вам, что каждый день приближает нас к новым выборам,  и  Чикаго,
вероятно,  предпочтет  иметь  своим  мэром  человека,  чья  нравственность
соответствует его показной добродетели. Всего наилучшего.
   Мистер Каупервуд с треском  повесил  трубку,  а  мистер  Сласс  остался
сидеть словно пригвожденный к месту, мертвенная бледность разлилась по его
лицу.  Миссис  Брэндон?!  Нежная,  очаровательная  миссис  Брэндон?  Такая
сдержанная, такая благоразумная и так коварно покинувшая его? Возможно ли,
чтобы она стала преследовать его судом? И за что?  За  то,  что  он  якобы
нарушил обещание жениться на ней? И как могли его письма  попасть  в  руки
Каупервуда? Бог ты мой - эти  умильные  влюбленные  письма!  А  что,  если
узнает жена? Дети? Или чего доброго,  -  весь  приход,  во  главе  с  этим
ужасным, похожим на филина пастором! Да что  там  -  весь  Чикаго  узнает!
Чикаго,  где  полным-полно   ханжей,   святош,   моралистов,   блюстителей
нравственности! Внезапно ему пришло в голову, что миссис  Брэндон  никогда
не писала ему, раз только какую-то ничего не значащую записку.  По  правде
говоря, ему ведь ничего о ней не извест